24 февраля

Кончина послушника Миши. Посмертные его явления.

А вот и еще жемчужина, выловленная мною из тех же бездонных глубин бесценной моей «Божьей реки» Оптинской.

«1848 года, июля 6-го дня, — читаю я в пожелтевшей от времени рукописной тетрадке211, — пополудни в седьмом часу, скончался в Козельской Введенской Оптиной пустыни кроткий послушник Михаил Степанов, на 19-м году от роду, болезнию холерою. За несколько дней он чувствовал головную боль, а утром 6-го числа во всей силе обнаружилась у него холера: понос, рвота и судороги. Употреблены были известные лекарственные пособия, но безуспешно. В 12-м часу дня, по исповеди, удостоился принять Святые Христовы Таины, в 6-м часу пополудни особорован и через полчаса по особоровании уснул вечным сном во время чтения отходной. 7-го числа, после поздней литургии, отправлено, по благословению о. игумена Моисея, соборное монашеское погребение в уважение благонравия покойного. При погребении была вся братия и богомольцев полна церковь. С теплыми слезами на глазах сожалели о разлучении с кротким сим братом и с пением и молитвою покрыли гроб землею. В лице брата Михаила обитель принесла первую невинную жертву свирепствующей повсеместно повальной болезни холере.

В самый день погребения Михаила, во втором часу пополудни, помощник пономаря, послушник Виктор пришел в свою келью крайне усталый, прилег и тотчас уснул. И едва он уснул, как увидел во сне: будто он отворил в соборе дверь, чтобы мести полы, и видит покойного Михаила в соборе, пришедшего, как обычно, помогать ему в уборке собора. Михаил был в белом балахоне. Виктор очень ему обрадовался и сказал радостно:

— А, Миша! Ты опять к нам?

— Да, — ответил Михаил тихо и ласково, — я еще с вами.

В эту самую минуту Виктора разбудил пономарь, монах Николай, и позвал в собор.

После этого сновидения Виктор чувствовал в сердце некоторое утешение и спокойствие за участь покойного.

Прошло дней восемь. Рясофорный монах Илья Бирюков, прежде живший в одних кельях с Михаилом, изнемогши на утреннем пении, вышел из церкви до отпуста, укоряя себя в немощи. Пришел в келью, уснул и видит во сне: идет будто покойный Михаил по монастырю в белом, чистом балахоне, а монах Илья, обрадовавшись, подзывает его к себе и спрашивает:

— Ну, что, Миша, как ты умирал? Не тошно ли тебе было?

Покойный с прежней простотой и тихостью ответил:

— Да что, батюшка, сначала от болезни очень тошно было; видел и чувствовал, как отцы и братия трудились и помогали мне. А потом сделалось зелено-зелено, и я не заметил, как душа моя вышла из тела. Очутился как бы на облачке, и оно стало поднимать меня все выше и выше. Только тут я ни братии и ничего уже больше не видал.

Монах Илья спросил:

— Хорошо ли тебе теперь-то?

— Хорошо, — ответил Михаил, — только определения еще не было.

И пошел как бы на послушание, а монах Илья, смотря на него, проснулся с чувством умиления и радости за его участь.

Спустя несколько дней тот же монах Илья, уснувши в своей келье, опять видит во сне, будто Михаил по обыкновению обметает с братиею собор. Одет он опять в белом балахоне, а под носом у него точно выпачкано. Илья и говорит ему:

— Что же это ты, Миша, все еще тут с нами ходишь? А это, — указывая на нос, — почему не вытрешь?

— Вы, батюшка, — ответил Михаил, — в этом не сомневайтесь; мне там очень хорошо. Там даже и Ивану немому хорошо.

А Иван этот был глухонемой послушник, сапожник припадочный; умер внезапно в своей келлии 3 ноября 1846 года, в воскресенье, в 2 часа [по]полуночи.

Этот сон свой, по пробуждении, монах Илья рассказывал тогда же единомысленным братиям.

После того, в 28-й день по кончине Михаила, 3-го, стало быть, августа, иеродиакон Моисей (в его келье жил до самой смерти Михаил), придя от утрени, уснул и видит: вошел будто в переднюю комнату в белом балахоне Михаил и в руках держит два белых стекла, вырезанных как бы для вставки в рамки для портретов. Моисей обрадовался ему и тут же подумал: да как же это я его вижу въяве, когда он умер? Как объяснить это старцу?..

— Ах, Миша! — воскликнул он, — спасайся! Скажи, пожалуйста, как ты умирал? Не тяжко тебе было?

— Ничего, батюшка! — ответил Михаил, — сначала, как заболел, тошно было, а как умирал, не чувствовал.

— Ну, а как же ты проходил мытарства?212

— Какие, батюшка, мытарства? Я их не видал и не знаю. Я как умер, так меня вознесли как на крыльях.

Потом тихо добавил:

— Ведь я перед самой смертью сообщался.

О. Моисей будто не услышал, переспросил:

— Что ты говоришь?

Михаил так же тихо ответил:

— Я сообщался.

— Да говори же погромче! — сказал о. Моисей.

Михаил ответил громко:

— Я сообщался, батюшка, Святых Таин перед самой смертью; да еще в пятницу сообщался. Теперь мне очень хорошо.

— Куда же ты идешь теперь?

— К отцу Паисию: нужно сказать ему словечко.

А о. Паисий — иеромонах, помощник духовника, причащавший Михаила перед смертью.

— А ты, — сказал ему в шутку о. Моисей, — на меня ему наговоришь?

— Нет, батюшка, — ответил он, — я о себе только.

— Вот это и хорошо, — сказал о. Моисей, — что открываешь помыслы: так и старцы велят.

Тут Михаил вдруг стал невидимым.

Моисей, оставшись один, принялся будто за свое рукоделие — он работал ложки — и стал топориком обтесывать ложку за тем же станком, за которым при жизни и Михаил занимался, и в то же время думать: отчего де это я ничего не спросил у Михаила о себе, хоть бы молитв его попросил о себе ко Господу? И вдруг видит: спускается к нему над станком сверху, по воздуху, Михаил с лицом, умиленным любовью. Моисей в радости обхватил его ноги и воскликнул:

— А, Михаил! Теперь не уйдешь! Помолись обо мне, грешном, чтобы Господь избавил меня от всех козней диавола.

Михаил тихо ответил:

— Милостив Господь! За вас, батюшка, молится святая великомученица Екатерина, преподобный Арсений Великий, Соловецкие Чудотворцы и святой апостол Иоанн Богослов.

Говорил тут Михаил и еще что-то, но о. Моисей, проснувшись, не мог того припомнить».

Записано это сказание знакомым мне почерком о. Евфимия Трунова213, летописца внутренней Оптинской жизни времен великих Оптинских старцев Льва, Макария и архимандрита Моисея.

Вслед за сказанием тою же рукою приписано дословно следующее:

«Хотя видениям во сне и запрещается веровать без рассуждения из предосторожности, как св. Иоанн Лествичник и прочие св. Отцы поучают, но для утверждения и извещения в некиих сомнениях бывали откровения и через сонные видения, как например, Григорию, ученику преп. Василия Нового, о Феодоре и евреях и другим многим. Так и в настоящее время потребно малодушным успокоение, хотя через сонное видение, по случаю повальной болезни холеры, об участи за гробом ею пораженных. Не излишним будет воспомянуть о происхождении и благонравии покойного Михаила.

Родители его принадлежали прежде Полотняному Заводу, что Перемышльской округи, называемому Митин железный завод. Когда же расстроился и уничтожился Полотняный завод, родитель покойного Михаила с семейством приписался в мещанское общество города Перемышля; старший брат поступил на фабрику в Серпухов, а Михаил с юных лет почувствовал внутреннюю наклонность к монастырской жизни. Имея тихий и кроткий нрав, он только через долгое время многими убеждениями едва мог преклонить родителя своего позволить ему жить в монастыре. Получив родительское соизволение, он поступил в Оптину Пустынь в июле 1846 года и с горячею юношескою ревностью предал себя святому послушанию без прекословия. Кротость и невинная стыдливость отличали его от других сверстников. Послушание его было на правом клиросе петь альтом. Усердие его к церковной службе было примерное. Кроме службы Божией, он и на других послушаниях обще с братией бывал неопустительно, сколько имел сил и возможности. Во всяком деле и всякому был уступчив с самоукорением и непритворною простотою. В свободные от послушания часы учился келейному рукоделию — деланию ложек — у жившего с ним иеродиакона Моисея и отнюдь не любил праздности. Без повеления или благословения от жившего с ним отца Моисея никакого дела не начинал, совершенно отсекая свою волю, и никуда из кельи не выходил. О душевном своем состоянии и находящих помыслах открывал духовному старцу своему и свято хранил его наставления. За такое благое устроение любим был всею братиею в обители.

Не более как за неделю до кончины Михаила приходили родные его навестить и готовились к приобщению Святых Таин в своей обители, а по отбытии их вскоре Михаил почувствовал головную боль и непонятную для него тоску. 6 июля (1848 года) с раннего утра у него начался первый приступ холеры. В 7 часов утра он вошел в келью иеромонаха Паисия, жившего от него через стену, молча облокотился на лежанку и, глядя на о. Паисия, горько зарыдал. О. Паисий спросил его с участием о причине его скорби.

— Ах, батюшка! — ответил он, — как мне тошно.

О. Паисий тотчас же пошел за живущим в обители на послушании штаб-лекарем М. В. Путимцевым. Когда они пришли, то застали Михаила со всеми признаками холеры совершенно обессилевшим; он лежал недвижим и только едва говорил хриплым и тихим голосом:

— Ох, сердце жжет!... Пить!... Дайте мне хоть минуту посидеть... Ногу судорога сводит...

Но сидеть он даже с поддержкой уже не мог. Что ни делали лекарь и братия, помочь не могли. После приобщения ему сделалось несколько покойнее, а во время соборования он и вовсе затих. По окончании соборования стал дышать реже и реже, все тяжелее, и в таком положении сей юный страдалец уснул сном вечным, окончив малое поприще своей земной жизни в надежде жизни вечной и неизменно-блаженной, по словам Премудрого: скончался вмале, исполни лета долга: угодна бо бе Господеви душа его.

Прилично сему выразился некто:

Кто возлюбил от юности Христа,

Ему в служеньи обручился

И, силе веруя спасительной Креста,

Страдал, терпел, крепился:

Тот тихо в вечность перейдет,

Не устрашится сна могилы:

Его безплотных встретят Силы,

И лоно Авраама ждет.

Сочинитель Кавелин