Слезы, рыдания, сомнения, надежды

Слезы, рыдания, сомнения, надежды

За «Благословенными» тропарями на заключительный глас Церкви мы поем 8–м гласом, который использует «очень красивую мелодию», молебный стих: «Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхания, но жизнь бесконечная». Мы молим Господа, Который есть наше Воскресение, жизнь и блаженный покой, упокоить душу усопшего нашего брата (или сестры) там, где нет ни боли, ни печали, ни страдания, но только Вечная Жизнь, в которой царствуют вечная радость и веселие. Эта жизнь — беспрестанный праздник и торжество в невечернем свете и беспредельной любви Пресвятого Триединого Бога (Ис. 35, 10).

Затем поются умилительнейшие самогласны — стихиры с особым размером и мелодией. Эти прекрасные песнопения, составленные благословенным сладкопевцем нашей Церкви Иоанном Дамаскиным и исполняемые поочередно на восемь гласов в традиции византийской музыки, заключают в себе поистине великий смысл. Возвышенность содержания и постоянное чередование гласов пробуждают в душах соединенные чувства скорби и утешения, отчаяния и оптимизма, благородные порывы и благотворные решения. И поскольку самогласны исполняются только в Последовании погребения, они являют собой наиболее действенный урок покаяния, создавая сильный душевный настрой раскаяния и сокрушения. Ибо каждый человек в тишине храма {стр. 358} над гробом покойного ясно осознает бренность всего земного. Душа исполняется волнения и готовности бороться, чтобы отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях греха (Еф. 4, 22) и облечься в человека нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его (Кол. 3, 10), Иисуса Христа.

Поскольку эти стихиры вызывают глубокие внутренние переживания и вселяют благочестивые надежды на спасение, остановимся кратко на их содержании.

Высокий смысл первого самогласна заключен в двух животрепещущих вопросах: «Кая житейская сладость пребывает печали непричастна? Кая ли слава стоит на земле и непреложна?» На эти вопросы дается истинный ответ: в этом мире нет такой радости, которая была бы не сопряжена с печалью. Все здесь ничтожнее тени, обманчивее сновидения: одно мгновение — «и сия вся смерть приемлет». Поэтому ко Христу возносится горячая мольба упокоить рядом с Собой ушедшего, покинувшего тленным мир, дать ему наслаждаться вечным Божественным Светом там, где царствует радость Божественного блаженства и славы.

Вторая стихира передает изумление и трепет святого песнопевца перед борением, страданием и слезами души в момент разлучения с земным ее спутником — телом. «Увы, — восклицает он, — сколь тяжкий подвиг совершает душа, разлучаясь от тела, сколько слез она тогда проливает, и нет никого, кто бы помиловал ее; к Ангелам возводит она очи свои, но «бездельно», напрасно их умоляет; к людям простирает руки свои — и здесь нет помощника. Православная Церковь стремится сосредоточить наше внимание на скорбной реальности смерти. Она хочет, чтобы мы хорошо поняли бренность всего земного, великую ценность души и необходимость Божия милосердия, в котором мы, грешники, так нуждаемся. Вот почему песнопевец, обращаясь ко всем присутствующим при погребении, побуждает их, уже {стр. 359} хорошо уразумевших, сколь кратковременна наша жизнь, просить у Христа упокоения преставленному и душе его великой милости.

Третья стихира снова напоминает нам о тленности всего земного. Первый стих представляет собой не что иное, как свободное переложение первых слов Екклесиаста, который в конце своей долгой и горестной жизни восклицает: «Суета сует, — все суета» (Еккл. 1, 2). И преподобный Дамаскин поясняет: «вся суета человеческая, елика не пребывают по смерти; не пребывает богатство и сшествует слава». То есть ни слава, ни слуги, ни блеск и шум мира не сопровождают нас в другой жизни; с приходом смерти все это исчезнет, ибо оно тленно. Поэтому и просит он нас молить бессмертного Господа упокоить преставившегося там, где всех есть веселящихся жилище.

Самогласен 4–го гласа начинается четырьмя волнующими вопросами: «Где есть мирское пристрастие? Где есть привременных мечтание? Где есть злато и сребро? Где есть рабов множество и молва?» На эти четыре животрепещущих «где» ответ дается живым тройным повтором: «Вся персть, вся пепел, вся сень (тень)». В этой стихире преподобный Дамаскин почти дословно передает слова Василия Великого, взывающего в одном из своих поучений: «Где теперь облеченные властью? Где непревзойденные ораторы? Где полководцы, сатрапы, тираны? Не прах ли все? Не миф ли? И не остаются ли памятью о них лишь одни кости?» [[822]] И коль скоро все это тленно, как убеждает нас песнописец, возопим же к Бессмертному Царю: «Господи, вечных Твоих благ сподоби преставльшегося от нас, упокояя его в нестарящемся блаженстве Твоем».

В самогласне 5–го гласа, вспоминая слова Авраама и Иова, которые исповедовали, что они суть прах и пепел {стр. 360} (Быт. 18, 27. Иов 42, 6), Иоанн Дамаскин обращает свой взор к различным могилам и, рассматривая «кости обнажены», вопрошает: «Кто он — царь, или воин, или богат, или убог, или праведник, или грешник?» Это исполненное сомнения «или», повторяемое пять раз, создает нарастание психологического напряжения. Святой отец, не умея распознать, чьи же эти «кости обнажены», остается в тревожном недоумении и примиряется молитвой ко Господу, прося Его упокоить раба Своего с праведными. Эти вопросы преподобного Иоанна Дамаскина снова обращают нас к словам Василия Великого: «Загляни в могилы и определи, если можешь, кто слуга, а кто господин, кто бедняк, а кто богач. Отличи, если тебе под силу, узника от царя, сильного от слабого, прекрасного от безобразного» [[823]].

Следующая стихира содержит красноречивое рассуждение о творении человека как видимого, материального, земного тела, которому Создатель божественным… и животворящим вдохновением дал живую, разумную и бессмертную душу (Быт. 2, 7). И в заключение песнопевец снова обращается ко Христу с молитвой об упокоении умершего «в стране живущих и в селениих праведных».

В кратком и глубоком следующем песнопении та же молитва повторяется 7–м гласом. Здесь говорится о трагичности жизни и о смерти как следствии того, что человек «завистию же диаволею прельстився» и преступил Божию заповедь, отведав запретный плод, за что и был наказан возвращением в землю, из которой был сотворен.

В последней стихире преподобный Иоанн Дамаскин скорбит и плачет о грехопадении человека. Ибо боговзращенное это творение вследствие греха было предано тлению и смерти. Святой отец озадачен тайной, {стр. 361} окружающей человека. Он недоумевает, как былая красота, созданная «по образу Божию», пребывает в могиле «безобразною, безславною, не имущею вида»? Святая Церковь не тщится скрыть от чад своих эту человеческую трагедию, ибо хочет, чтобы мы осознали бедствие и задумались над таинством смерти. Поэтому–то преподобный Дамаскин снова вопрошает: «Что за таинство свершилось над нами? Каким образом мы предались тлению? Каким образом сочетались со смертию?» Но тотчас же он вспоминает Божие повеление, пришедшее к нам как справедливое наказание и записанное в Ветхом Завете: «Земля еси и в землю отидеши» (Быт. 3, 19). И в конце сомнения и рыдания гимнографа переходят в уверенность, что Бог упокоит усопшего, ибо «сие еже от нас таинство» произошло по повелению всемогущего и премудрого Бога.