Отпуск от рациональности

На какую же гармонию за пределами себя самой указывает (и указывает ли) поэзия? Разумеется, однозначно ответить на этот вопрос невозможно: какой-то единой гармонии не существует, а попытки отбора неминуемо приведут к искажениям. Однако можно хотя бы начать разговор на эту тему.

Говоря об этом, быть может, прежде всего стоит вспомнить то, о чем писал Майкл Хамбургер в своей книге о поэзии, цитируя замечание Бодлера, что поэзия «идет рука об руку» с религией и философией: лучший способ познать жизнь, наслаждаться ею и полнее всего ее прожить – это то, что Жан-Поль Сартр называл «лирической феноменологией».[779] Суть науки и философии – в выведении из наблюдений за миром рациональных обобщений, относительно которых все соглашаются: а общее согласие, безусловно, доставляет удовольствие и представляется вполне убедительным; убеждаться и убеждать, соглашаться и спорить – все это важные наслаждения жизни, вносящие свою долю и в ее смысл.

Поэзия же исследует мир по частям, деталь за деталью, по мере того, как поэт находит подходящие слова – то, что Хини называет «юрисдикцией достигнутой формы» (искать и находить слова – само по себе удовольствие немалое!) – соединяющие наблюдение и эмоцию в некоем интуитивном единстве, которое, оказывается, и не может быть никаким иным, в котором на равных присутствуют чувство и понимание. Тем самым поэзия – как, возможно, и искусство вообще – дает читателю то, что Джеймс Вуд называет «отпуском от рациональности». Из этого ясно, почему столь многие поэтические произведения посвящены тому, что Майкл Хамбургер именует «малыми реальностями» – выражение, перекликающееся с Сартровым petite heureuses [ «маленькие кусочки счастья» (фр.). – Прим. пер. ] и с идеей мгновения ясности посреди хаоса.[780]

Итальянский поэт Эудженио Монтале отчасти выразил это в таких строках:

Я – не более,

Чем искра из очага. Что ж, я это знаю: гореть —

Гореть, и ничего больше – вот мое предназначение.

Но неужели это все, на что мы можем надеяться? Нет: на высотах своих поэзия делает намного больше. Быть может, самое фундаментальное переживание, которое может предложить поэзия, та высшая гармония, на которую она может указать, – отсутствие гармонии не только в мире, но и в человеке, осознание которого только и может стать началом истинного пути к совершенству.

Хамбургер напоминает нам, что У. Б. Йейтс стремился передать «множественность Я без потери идентичности». А Пабло Неруда так начинает свое стихотворение Muchos somos («Нас много»):

Из того множества людей, которым я – мы – являемся,

Я не могу выбрать одного.

Эзра Паунд говорит об этом так: «В поисках себя, своего «истинного самовыражения», человек бродит ощупью, спотыкается, находит какие-то правдоподобные ответы. Он говорит о себе: «Я – это то, другое, третье»; но все эти слова, едва прозвучав, становятся ложью».[781]

Один из персонажей «Пожилого государственного деятеля» Т. С. Элиота говорит о себе:

Я освободился от «я», притворяющегося кем-то,

И, став никем, я начинаю жить.

Все это напоминает нам открытие Китса об «отрицательной способности» поэзии, ее «хамелеоновой изменчивости», о необходимости для поэта «замаскировать свой разум, превратить его в проезжую дорогу для всех, но самому не становиться ни на одну сторону», не иметь «личности», определенного характера, определенных мнений.[782] Или слова Фауста: «Две души живут в моей груди».

Милош во «Владениях поэзии» говорит:

Цель поэзии – напоминать нам,

Как трудно оставаться лишь одним человеком.