Вера Уайтхеда в процесс

Встреча и дальнейшая дружба Витгенштейна и Бертрана Рассела стала легендой. Первый без приглашения вторгся в комнату второго в Кембридже, когда Рассел пил чай. Витгенштейн плохо говорил по-английски, но отказывался пользоваться немецким. И несмотря на не слишком удачное начало, Рассел быстро понял, что Витгенштейн – гений, и австрийца пригласили в кружок «Апостолов» (см. с. 112).

Подобно Витгенштейну, Рассел был аристократом. Он родился в середине царствования королевы Виктории, в 1872 году (его крестным отцом стал философ Джон Стюарт Милль), а умер почти столетие спустя, когда уже мог понимать, как и многие другие, что ядерное оружие есть величайшая угроза для человечества. Рассела как-то назвали «аристократическим воробушком, а на одном портрете Огастеса Джона изображены «его пронзительный скептический взгляд, насмешливые брови и презрительно сжатый рот».[542] Однажды он написал, что на протяжении его долгой жизни им владели три страсти: «стремление к знаниям, невыносимая жалость при виде страданий и поиск любви». «Я узнал, что жить стоит, – подводил итоги он, – и с радостью согласился бы прожить ее еще раз, если бы мне предоставили такую возможность».

И его можно понять. Если говорить о знаменитостях, то Рассел был связан не только с Джоном Стюартом Миллем – такие люди, как Т. С. Элиот, Литтон Стрейчи, Д. Э. Мур, Джозеф Конрад, Д. Г. Лоренс, Людвиг Витгенштейн и Кэтрин Мэнсфилд были просто людьми из его окружения. Он прославился в Советском Союзе, получил Нобелевскую премию по литературе (1950) и стал героем (что не всегда его радовало) по меньшей мере шести литературных произведений, в том числе в книгах таких авторов, как Рой Кемпбелл, Т. С. Элиот, Олдос Хаксли, Д. Г. Лоренс и Зигфрид Сассун. В 1970 году, когда Рассел в возрасте девяноста семи лет скончался, более шестидесяти его книг еще ожидали печати.

Из всех его публикаций самой оригинальной был увесистый труд (первое издание в 1910 году) под названием (позаимствованным у Исаака Ньютона) Principia Mathematica. Эту книгу сегодня мало кто читает. Прежде всего, она посвящена математике, что мало кого привлекает. Во-вторых, она огромна – три тома, так что в общей сложности в ней более двух тысяч страниц. Но была и третья причина, по которой эту книгу – косвенно повлиявшую на создание компьютера – читают немногие: в основном это плотная ткань аргументов, связанных между собой специально созданными символами. Так, «не» обозначала изогнутая решетка, v полужирным шрифтом значила «или», а квадратная точка – «и». Работа над книгой длилась десять лет, и она должна была разъяснить логические основы математики.

В декабре 1889 года Рассел начал учиться в Кембридже – это было совершенно естественно, поскольку всепоглощающей страстью юноши была математика, а Кембридж славился преподаванием этой дисциплины. Расселу нравилась ясность и определенность этого предмета, и он говорил, что математика волновала его, как поэзия, как романтическая любовь или как величие природы. А в частности ему нравился тот факт, что данный предмет «абсолютно не загрязнен человеческими чувствами».

В Кембридже он отправился сдавать экзамены для получения стипендии в Тринити-Колледже, и здесь ему повезло: его экзаменатором оказался Альфред Нортон Уайтхед. Тогда Уайтхеду не было и двадцати девяти лет, хотя этот добрейший человек (в Кембридже его прозвали херувимом) уже отличался забывчивостью, которая позже станет знаменитой. Он относился к математике столь же страстно, как и Рассел, хотя проявлялась эта страсть у него нерегулярно. На экзаменах Рассел оказался вторым – его обошел юноша по имени Бушелл, получивший более высокие баллы. Однако Уайтхед думал, что Рассел более способный, а потому сжег все экзаменационные ответы и свои отметки, после чего рекомендовал дать стипендию Расселу.

Рассел не обманул этих ожиданий и закончил учебу как самый блестящий студент по математике в Кембридже. Но не стоит думать, что это давалось ему без усилий. Рассел настолько переутомился в процессе подготовки к итоговым экзаменам (то же самое случилось с Эйнштейном), что, сдав их, распродал все свои книги по математике и со вздохом облегчения обратился к философии. Позже он говорил, что для него философия была нейтральной полосой между наукой и богословием. Но тогда он уже узнал, что Уайтхед, уже ставший его хорошим другом, занимается многими подобными проблемами, и они решили сотрудничать.

Их сотрудничество было монументальной затеей, с некоторыми побочными происшествиями (есть основания думать, что Рассел влюбился в жену Уайтхеда). На протяжении десятилетия эти двое работали над одним великим трудом, и когда он, наконец, вышел в свет в 1910 году, было очевидно, что Рассел с Уайтхедом открыли нечто крайне важное – что почти все (если не все) в математике можно вывести из ряда аксиом, логически связанных одна с другой. В рецензии в журнале Spectator говорилось, что данная книга «стала вехой в истории спекулятивного мышления» из-за попытки «сделать математику чем-то более надежным, чем наша вселенная».

После выхода Principia пути двух ученых мужей начали расходиться. (Они остались друзьями до конца дней, однако антивоенные выступления Рассела в 1914–1918 годах не могли нравиться Уайтхеду, у которого на войне погиб сын.)

Они оба стали больше посвящать себя философии. Уайтхед покинул Кембридж, где провел четверть века, и перебрался в Лондон в Университетский колледж, а затем, четыре года спустя, стал профессором прикладной математики в Импириал-Колледже. Он оставался там десять лет, в течение которых написал «Концепцию природы», книгу об относительности и ряд других работ. В 1924 году он переместился в Гарвард как профессор философии, злые языки говорили, что первые лекции по философии, которые он посещал, были его собственными.

В Лондоне Уайтхеда заинтересовала философия науки, и именно это заставило его пересмотреть свои представления о боге. Усвоенные им математические познания и физика заставили его отказаться от традиционного представления о том, что каждый предмет находится в определенной точке пространства и времени. Вместо этого он предлагал понимать объекты как поля, обладающие пространственной и временной протяженностью. Иллюстрируя свои аргументы, он утверждал, что не существует такого предмета, как точка – как нечто, лишенное массы. Не существует и линии, если понимать, что линия обладает длиной, но не шириной. Это абстракции, а не конкретные вещи. Это привело его к представлению о том, что объекты, предметы – это события, результат (по сути продолжающихся) процессов, а потому именно процесс есть «фундаментальная метафизическая составляющая» мира, а не вещество. Важнейшее свойство жизни – ее текучесть: даже камни или щебень, которые, кажется, лежат годами на одном месте, медленно меняются – весь мир всегда находится в процессе «становления». Таковы главные идеи опубликованного в 1929 году труда Уайтхеда «Процесс и реальность» (основой которого стали Гиффордские лекции, прочитанные в 1927–1928 годах).[543]

1920-е годы были десятилетием великого прогресса в квантовой физике: был открыт корпускулярно-волновой дуализм, были найдены эмпирические подтверждения теории относительности Эйнштейна, демонстрации показали верность принципа неопределенности, а фиксированная механическая вселенная Ньютона с шумом рухнула и исчезла навсегда. В свете таких последних открытий Уайтхед пришел к мысли, что основной принцип реальности есть энергия, что реальность постоянно формируется и меняется, и отсюда следуют два интересующих нас вывода. Во-первых, что такой процесс, течение, становление – назовите это, как вам нравится, – и есть единственная божественная сущность, наделенная бытием, что бог на самом деле привел мир в движение; он есть то течение, которое делает все реальностью, но она напрямую не определяет ту форму, какую примет процесс, – у процесса есть свобода, благодаря которой энергия принимает разные формы. А во-вторых, что традиционные религии главным образом стремились найти порядок в этом течении процесса, чтобы понять смысл прошлого и, через это понять, что будет дальше.

Стиль Уайтхеда как писателя оставляет желать лучшего, его аргументация не всегда ясна, но, похоже, он стоял на позиции какого-то постницшеанского деизма, где бог творит энергию, но потом практически ничего не делает, и где явно нет места для Авраама, Исаака, Иисуса или Мухаммада. Быть может, из-за недостатков стиля или из-за того, что такой деизм кажется слишком абстрактным для потенциальных верующих, данная попытка повенчать науку с религией никогда не казалась публике чем-то достойным внимания.