«Высший социально-биологический тип». Пролеткульт

Теперь нам надо рассмотреть ряд крайне специфических культурных явлений, которые прямо связаны с нашей темой. Это, во-первых, появление «Скифов», сборника, объединившего последователей идей Иванова-Разумника (настоящее имя Иванов Разумник Васильевич, 1891–1981), публициста и поэта, который участвовал в создании Вольной философской ассоциации Петрограда (она пришла на смену Санкт-Петербургскому религиозно-философскому обществу), ставшей родным домом для многих приверженцев оккультной доктрины антропософии Рудольфа Штейнера, бывшего теософа.

Идеология «Скифов» проводила границу между «революционным социализмом» и «мещанским социализмом». Приверженцы «скифства» считали себя новым типом, «людьми и творцами, которые, подобно древним скифам, никогда не согласятся на оседлую жизнь любого рода буржуазного мирка», как то произошло во Франции после революции. В представлении Иванова-Разумника это орда, свободно перемещающаяся по степи. Такие «крестьяне-поэты превозносили сельскую местность, противопоставляя ее городу, и были устойчивыми противниками всего интеллектуального». Они прославляли «варварский потенциал народа». «Они не прославляли жестокость, но принимали ее как часть процесса духовного очищения и культурного обновления. В их текстах постоянно встречается выражение «воля к», скажем, «воля к пересечению бездны».[397]

Пролеткульт был более широкой коалицией рабочих клубов, фабричных комитетов, рабочих театров и образовательных обществ. На пике своего развития в 1920 году он насчитывал полмиллиона приверженцев. Пролеткульт видел свою миссию в непосредственном создании нового человека и новой культуры. Его неофициальным теоретиком был Богданов, хотя в центральном комитете председательствовала жена Ленина Надежда Крупская. Павел Керженцев, театральный деятель и издатель, говорил: «Задача пролеткультовцев – развитие самостоятельной пролетарской духовной культуры, обнимающей все сферы человеческого духа – науку, искусство и повседневную жизнь».[398]

Ницше повлиял на писателей Пролеткульта не менее, чем Маркс, они призывали пролетариат становиться «сверхчеловеками», способными на великие подвиги, «даже чудеса». В одной пьесе Павла Бессалько (1887–1920) показаны рабочие, которые не боятся бога, потому что, как они говорят, «мы себе сами бог, судья и закон». В сборнике Владимира Кириллова «Железный Мессия» Иисус изображен как заводской рабочий. Стихи поэтов Пролеткульта клали на музыку, и они «становились революционными гимнами». Восхваляя Пролеткульт, Луначарский сравнивал его с «воинствующей церковью» классического общества, другие восторгались им как освобождением от «духовного рабства» и «духовного подчинения», что достигалось через стирание границ между умственным и физическим трудом – «даже самые блестящие ученые должны также уметь выполнять ручной труд».[399]

Подводя итоги, мы можем сказать, что во время русской революции Прометеев элемент марксизма соединился и ницшеанскими (и даже некоторыми оккультными) идеями, а большевистские пропагандисты предприняли попытку заменить религиозную веру верой в «чудотворную силу науки и техники. Приверженцы космизма, почти оккультной доктрины, занимавшей маргинальное положение в науке, говорили о преодолении смерти, космических путешествиях и бессмертном Сверхчеловеке, который может все».[400]

«Суммарное действие ницшеанских идей, проникших в советское общество через массу разных посредников, было чрезвычайно сильным», – делает вывод Бернис Глейзер Розенталь. Новый советский человек воплощал в себе идею, что людей можно переделывать, «что совершенствование человека возможно… что род человеческий воссоздаст сам себя на основе собственной спецификации». Троцкий ожидал (или по крайней мере говорил о таком ожидании), что социализм создаст «высший социально-биологический тип», фактически Сверхчеловека, который «научится перемещать реки и горы… Средний человек поднимется до уровня Аристотеля, Гете или Маркса [вообразите себе заурядного Гете!] А над этим горным хребтом вознесутся новые вершины».[401] Можно сказать, что в этом же заключалась суть фильмов Эйзенштейна, так ярко отражавших ту эпоху, где герой выходит из хора (из числа рядовых людей), чтобы совершить великие дела, но в то же время остается «одним из нас».

Писатель и художник Сергей Третьяков видел футуриста – архетипического нового человека-творца – в обличье «агитатора-подстрекателя… Такой новый тип рабочего пропитан глубокой ненавистью ко всему неорганизованному, инертному, хаотичному, неподвижному и провинциально отсталому… Он презирает густые сосновые леса, непаханые степи, неиспользуемые водопады, которые текут не в соответствии с нашим порядком… он видит величие в любой вещи, сделанной человеком, призванной преодолевать, подчинять и упорядочивать стихии и инертную материю».