Любовь как убежище. Еще раз о Мальро

Вернемся на некоторое время к Мальро. Перед ним встала следующая дилемма: если наши действия – решения, которые мы принимаем, и шаги, которые осуществляем – должны оставаться «чистыми», независимыми, как же нам принимать во внимание других людей? Действие идет рука об руку с одиночеством: само непосредственное переживание действия – его интенсивность – отдаляет нас от других. Отсюда слова: «Любовь не отменяет одиночества человека: это лишь убежище от одиночества».[597] Эту мысль можно расширить и сказать, что у тайн жизни вообще нет разгадок – есть лишь (временные) убежища от постоянной борьбы. Мальро полагает даже, что никакое взаимодействие с другими людьми не в силах исцелить нас от одиночества, – на это способно лишь чувство, что мы не зря живем на земле; однако метафизику и религию он отметает как «половинчатые решения». Если мы призваны вести интенсивную, деятельную жизнь, одиночество – неизбежная плата за это: такова одна из дилемм нашего существования. Другая дилемма возникает, когда мы спрашиваем себя, не следует ли пожертвовать «чистотой» в попытке достичь чего-то за пределами нынешней минуты. Живя для других – как бы оправданно ни было это с их точки зрения – мы приносим им в жертву интенсивность.

Живя среди этих дилемм, составляющих нашу «экзистенциальную муку», мы часто готовы отказаться от собственной индивидуальности и подчиниться некоему образцу, который, как мы воображаем, обеспечит нас «идеальным взаимопониманием» с собратьями-людьми. Но это иллюзия, говорит Мальро и снова повторяет: «Любовь не отменяет одиночества человека: это лишь убежище от одиночества».

Эти слова не грех повторить еще раз: Мальро был убежден, что о взаимопонимании между людьми – таком, какое считалось возможным в старые добрые времена религии и метафизики, когда люди верили в «трансцендентное», – теперь говорить бессмысленно. Это, писал он, ясно показывает феномен современного искусства, по-прежнему «священного», однако посвященного уже не богу, а самому себе. «[Современное] искусство – «замкнутая система», ничем не обязанная внешнему миру, власть которого искусство, по самой своей природе, призвано оспаривать… Может ли простираться далее человеческая свобода? Однако освобождение достигнуто ценой нового разделения, новой стены между человеком и его миром: ум человеческий уже не стремится увидеть мир по-новому – он уходит в другой мир».[598]

Иными словами, художник создает нечто такое, что «сопротивляется» внешнему миру. Затем он показывает свое творение нам. Мы, зрители, признаем, но никогда не понимаем вполне того, что он пытается нам сказать. Искусство до смерти бога, – например полотна Рафаэля или да Винчи, – изображало трансцендентные предметы, реакция на которые была «общей», схожей у всех. Но и эта «общность» оставалась иллюзией. Вот и еще одна дилемма: мы призваны выбрать между иллюзорным чувством общности – и холодной собственной оценкой.

Мальро мыслил – и действовал – согласно своему убеждению, что мироздание – не загадка, к которой мы должны подобрать ключ, что, в сущности, вселенная ничего от нас не скрывает. Мы должны исследовать ее так интенсивно, как только можем, стараясь одновременно наслаждаться этой интенсивностью и наблюдать за своими переживаниями. Это никогда не удастся нам вполне – и все же стоит делать все, что можем; ведь ничего иного нам не остается. Вселенная ничего от нас не скрывает, наша жизнь – вот ее единственный ответ, а наша задача – прожить свою жизнь с максимальной интенсивностью. Если описывать нашу жизнь метафорой, то мы должны уподобиться современным художникам: создавать нечто такое, что другие могут понять лишь отчасти, что в самом себе имеет и оправдание, и награду свою.