Темное цветение: интенсивность жизни наизнанку. Филипп Рот

Романы Филипа Рота по мрачности, пожалуй, не уступают романам и пьесам Сэмюэля Беккета. Рот сосредоточен на тяготах жизни, в особенности на проблемах американских евреев, живущих в тени холокоста. Однако в первую и главную очередь книги Рота – об интенсивности жизни, интенсивности как единственной возможности смысла в бессмысленном мире.

Рот, сам еврей, доказывает, что Америка стала для евреев сразу и лучшим, и худшим из миров. В «Литературном негре» он сурово обличает своих соплеменников, которые считают холокост частью своей идентичности – однако в реальности ведут благополучную и комфортабельную жизнь в зеленых пригородах, забыв и думать об ужасах своего прошлого. Нетрудно догадаться, что эти обличения не всем пришлись по вкусу. Если же держаться ближе к нашей теме – в таких своих романах, как «Прощай, Колумб» и «Заговор против Америки», автор показывает, что ассимиляция евреев (та самая благополучная жизнь в зеленых пригородах) влечет за собой утрату значительной части их религиозной идентичности. Ассимилированные евреи, быть может, не отказываются совсем от веры в бога, однако забрасывают большую часть ритуалов, которые верующему иудею положено соблюдать, – а это таит в себе опасность.

Рот считает американских евреев тем, что социологи называют «маргинальными фигурами» современного демократического общества, а в ассимиляции видит не форму духовной смерти, а, скорее, распыление идентичности. Поэтому в большей части его романов все удовольствия жизни лежат в области греха; а единственный способ стать грешником в обществе светской демократии – предаться тому, что критик Гарольд Блум назвал «темным цветением»: идти наперекор установленным порядкам и обычаям, противостоять мнению большинства. Как и Беккет, Рот полагает, что жизнь заслуживает лишь непрерывной атаки.

Например, в романе «Театр Саббата» главный герой, Моррис (Микки) Саббат – это, как выразился один критик, «ходячее оскорбление нравственности».[675] «Как бы ни трепала меня жизнь, – говорит он, – но я помню, что в ней по-настоящему важно… Все, что я умею делать – это плыть против течения». Он живет ради секса. «Надо посвятить себя е…е так же, как монах посвящает себя богу. Большинству людей приходится заниматься е. ей в последнюю очередь, в свободное время от других, по-настоящему важных дел… Но Саббат упростил свою жизнь и поставил е…ю на первое место, а всем остальным занимался по остаточному принципу». Саббат с наслаждением выворачивает жизнь наизнанку. Секс для него безгрешен, ибо лишен какого-либо высшего смысла. Дело в том, что «всякий, у кого есть хоть немного мозгов, понимает, что обречен на дурацкую жизнь – ведь никакой другой жизни быть не может… И как жить в таком мире, не будь прелюбодеяния?»

Саббат – минималист: он не ждет от своего поведения каких-то «просветлений», но и не пытается вернуться в «теплый и нервный заговор семьи». Главное его определение – «бывший»: бывший сын, бывший муж, бывший артист кукольного театра. Единственный известный ему способ жить – «оскорблять, оскорблять и оскорблять, пока не останется на свете ничего не оскорбленного». Он знает, что «вполне созрел для суда, но для перевоспитания вряд ли подойдет».[676] Он изображен через свои пороки: сквернословие, промискуитет, наглость – все они составляют своего рода анти-богословское богословие, цель которого – испортить жизнь, перевернуть ее вверх дном, создать «антижизнь» (заглавие одной из его книг), которая станет настоящей оргией интенсивности (не случайно все книги Рота, по выражению одного критика, «шумливы», а секс в них всегда бурный и неудержимый). Еще один герой Рота, Натан Цукерман, «американский эксперт по еврейским демонам», замечает, что не так-то легко «отличить героизм от извращения».[677]

И для Рота, и для его персонажей, таких как Микки Саббат или Натан Цукерман, осмысленность жизни – иллюзия: чтобы достичь этой иллюзии, мы должны размыть границу, например между жизнью и искусством, так, чтобы оскорбить чувства самоназначенных судей того и другого.[678] Как и Беккет, Рот опасается, что искусство – ловушка, слишком легко маскирующая и сглаживающая хаос жизни. В реальности на нашу идентичность притязают различные и враждебные друг другу силы – и разрешить этот конфликт невозможно.

В «Уроке анатомии» Натан Цукерман ныряет с головой в необузданные чувственные удовольствия, чтобы избежать самооправданий: он хочет жить, не защищаясь, не оправдывая, не оценивая себя – «и учиться наслаждаться такой жизнью».[679] Для Цукермана, Саббата и самого Рота жизнь полна смертельных ядов, и в таких его романах, как «Американская пастораль» (1997) и «Умирающее животное» (2001), как и в уже упомянутых, громко звучит то, что можно назвать «крикливым пессимизмом». Единственный путь избежать духовного распыления для Рота – это шум, крик, сквернословие, бунт. В «Жене коммуниста» Рот постоянно повторяет выражение «женское духовное декольте»; в другом его романе «неверность идет рука об руку с брачными клятвами»; в третьем герой «жертвует собой со вкусом». Жизнь «окрашена злобой», «предлагает запретные плоды откровенности и мести».[680] Перенапряженный эротизм – и отличительный знак прозы Рота, и единственный выход для его героев.

Где Беккет предлагает нам молчание – Рот предлагает шум; где Беккет видит последнюю надежду в тихом прибежище товарищества – Рот швыряет нам в лицо беспорядочные сексуальные связи одинокого бунтаря; где Беккет советует ждать – Рот предпочитает хаотически действовать. В мире без бога необходимо извлечь из наших сомнений все возможное; и лучшее, чем мы можем здесь заняться – сквернословить, спать с женами друзей, всячески «оскорблять нравственность». Никто ничего не знает – так что и мы не можем знать, хорошо ли поступаем, да и что такое вообще «хорошо». Только идя наперекор общественной морали, можем мы узнать хоть что-то о себе и обрести по-настоящему интенсивное существование.

Есть у Рота и еще кое-что общее с Беккетом: схожие роль и место в культуре. Большинство людей не могут подняться (или опуститься) до философии Рота – так же, как и до беккетовской. Однако те крайности, до которых доходят оба писателя, заставляют нас остановиться и задуматься. Если мы решимся пойти наперекор обществу – неужели это нам поможет? Юмор, сквозящий в самых мрачных сценах и описаниях Рота, также роднит его с Беккетом – и делает то, что говорит нам автор, чуть более сносным. Благодаря этому мы, несмотря ни на что, к нему прислушиваемся. Как писал Гарольд Блум, и Беккет, и Рот предлагают нам «испытание смехом».