V Аввакум в Устюге: Феодор, юродивый Христа ради

В Тобольске Аввакум уже не нашел бедного Федора, который приветствовал его при отъезде: исцелившись от беса, он умер, прожив как настоящий христианин еще три года со своей женой и детьми[1129]. И вместе с тем там, наверное, было еще много прежних его духовных детей, тут же пришедших облобызать ему руку. Он снова мог – и с каким удовлетворением, и с какой кротостью – выполнять свою пастырскую обязанность: руководить душами. Так он провел часть зимы в Тобольске. Анна Калмычка, узнав о скором приезде протопопа, мучилась упреками совести; с разрешения Елеазара она поспешно укрылась в монастыре. Вскоре она явилась со своими двумя маленькими детьми к Аввакуму с повинной, плача и бия себя в грудь. Но внешне он был неумолим и осыпал ее бранью. Бес ее мучил по-прежнему. Однажды, когда она присутствовала на обедне, совершаемой Аввакумом, она стала испускать дикие крики, подобные крикам животных. Это произошло, как обычно, в самый торжественный момент, во время выхода со Святыми Дарами. Аввакум прервал Херувимскую песнь и с крестом, взятым с престола в руке, приказал бесу: «Полно, бес, мучить ее! Бог простит ей в сей век и будущий». Получив, таким образом, прощение, она обрела здоровье и окончательно привязалась к своему спасителю[1130].

Однако, чтобы использовать санный путь вплоть до Москвы – путь самый прямой и самый быстрый, – надо было отправиться в дорогу до конца зимы. Аввакум должен был покинуть Тобольск вскоре после Рождества. Он отправился в путь со своей семьей и Анной Калмычкой. Протопоп со своей женой снова увидели места, которые они проезжали немногим больше десяти лет тому назад в качестве изгнанников, под конвоем. Теперь же они были свободны и нравственно возвысились благодаря превзойденным испытаниям.

Мир на Урале еще не был восстановлен. Великий поход полковника Вилима Францбекова и Василия Бланка с их рейтарами и солдатами, обученными на польский манер, в то время только подготовлялся в Тобольске. А пока что башкиры и татары осаждали или поджигали монастыри, укрепленные посты и города: Покровское, Киргинскую слободу, Невьянск, уничтожали поселенцев и вообще избивали всех беззащитных русских, которых они только встречали. Небольшой отряд вздохнул свободно только под прикрытием стен и башен Верхотурья. Воевода Иван Камынин, увидя его, не скрыл своего изумления. «Христос пронес меня и его Пресвятая Матерь меня соблюла», – ответил протопоп. Камынин был его другом[1131].

В Устюге остановились снова. Это был город одновременно ремесленный и торговый и с интенсивной религиозной жизнью, где было около 30 деревянных церквей, группировавшихся вокруг Успенского собора, перестроенного в каменный, но очень пострадавшего от страшного пожара, бывшего 28 апреля 1649 г.[1132] Подобно другим городам, Устюг пережил религиозный подъем середины века: в 1648 г. купец Никола Ревякин построил там большую церковь Вознесения с шестью приделами и пятиярусным иконостасом[1133]. В монастыре св. Архангела Михаила можно было видеть, как вырастали на глазах одна за другой две каменные церкви: церковь Введения Пресвятой Богородицы, воздвигнутая в 1651–1653 гг., и собор св. Михаила Архангела, построенный несколько позднее[1134]. В 1656 г. церковь XV века во имя св. Иоанна, юродивого Христа ради, была перестроена в каменную, двухэтажную[1135]. Религиозный подъем, связанный со строительством церквей, не угасал. В 1663 г. в начале навигации из Ярославля прибыло 28 каменщиков для постройки еще более великолепного храма. Средства были собраны по подписке: воевода Петр Потоцкий, очень культурный поляк, подписался на 70 серебряных рублей, а его дьяк Сахаров – на 10 серебряных и 100 медных рублей; стоимость последних была в то время много меньше, так как это было в самый разгар инфляции. Почтенный протопоп Владимир и его сын, дьякон Василий, подписались на 50 серебряных рублей. Строительство развернулось вовсю[1136]. Новый собор должен был быть освящен во имя покровителя города св. Прокопия, юродивого Христа ради. В Устюге все время являлось множество святых: свв. Симон, Филипп, Леонид – все они, основавшие скиты, были прославлены вскоре после своей смерти, совсем недавно, именно в 1607, 1620 и 1654 годах[1137].

В этом городе в силу традиций, оставленных Прокопием и Иоанном, особенно сильно звучали слова 1-й главы Послания к Коринфянам: «Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым». «Немудрое Божие премудрее человеков», «Мы безумны Христа ради», «Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне»[1138]. Еще во времена Ярослава дошедшие до Киева жития св. Симеона Емесского и св. Андрея Цареградского положили начало особого рода подвижничеству, осуществляемому под видом кажущегося безумия, и души, охваченные жаждой абсолютного подвига в самоуничижении, обеспечили в Московии этому подвижничеству невиданный ни в Сирии, ни в Греции подъем.

Юродивый того времени, преемник Николы Салоса, был героическим христианином, не только отказывавшимся, как и многие другие христиане, от всех внешних благ: богатства, домашнего очага, семьи, чистоты тела и даже наинужнейшего, как, например, одежды и зимой – обуви, но отказавшимся также и от некоторых духовных благ: общепринятых моральных норм и даже здравого смысла. Просить милостыню, жить в грязи, терпеть невыносимые боли во всех членах тела – всего этого ему было мало: он предавался поступкам смешным, позорным, порой даже смущавшим самое религиозное чувство – все это для того, чтобы вызвать против себя возмущение, презрение и даже побои. Но дойдя, благодаря этим духовным мерам, до полного внутреннего опустошения, он раскрывался одному только Богу. Юродивый читал в людских душах, читал в будущем, он парил выше всех человеческих интересов, уйдя из общества – он снова возвращался в него, чтобы поучать. Одни его отталкивали, другие – и они были в большинстве – почитали его. В его слезах угадывали бедствия; в его загадочных словах находили угрозы, советы; в тяжелые моменты верили только ему. Он бичевал без боязни власть имущих, он упрекал Иоанна Грозного за пролитую кровь, Бориса Годунова – за убийство царевича, и виновные склоняли перед ним голову. На юродивого Христа ради ни один насильник не посмел бы поднять руки. Чем больше власть государства давила народ, чем больше церковная власть подчинялась этой власти, тем более дело защитника угнетенных переходило к юродивым. В XVII веке юродивых было множество; они встречались в городах, деревнях, окружали царя Алексея, патриарха Никона. Не все походили на тот идеальный тип, который описан здесь: шарлатаны, умея избегать всех тяжестей, вытекающих из этого положения, могли извлечь из этого образа жизни выгоды; настоящие умалишенные могли быть приняты за юродивых Христа ради. Кроме того, настоящие юродивые Христа ради могли до известной степени выродиться либо в умалишенных, либо в шарлатанов.

Все эти разновидности юродивости, очевидно, существовали и в те времена, и впоследствии. Но юродство Христа ради является существенным видом религиозного служения русского народа, и в дальнейшем оно заняло свое место в истории старообрядчества[1139].

Аввакум заметил в Устюге одного из таких юродивых по имени Федор. Верный традиции, он бродил по городам босой, в рубахе, страдая летом от ожогов солнца, зимой от обморожения. Когда он возвращался в свой чуланчик, пристроенный к церкви, его несгибающиеся ноги стучали по полу, как палки; они причиняли ему жгучую боль; а на следующее утро – всего этого как и не бывало. В продолжение уже пяти лет вел он подобную жизнь. Он привязался к случайно приехавшему протопопу и стал относиться к нему как к своему духовному руководителю. Однажды Аввакум, заметив у него Псалтырь нового издания, упрекнул его за это. Конечно, Федор не крестился тремя перстами, но его религиозные познания этим и ограничивались, и он не мог понимать разницы между старыми и новыми книгами. Аввакум подробно объяснил ему все зло никоновских изданий и был при этом так красноречив, что Федор схватил свою Псалтырь и бросил ее в печь[1140]. Эта твердая вера, этот героизм простого человека глубоко тронули протопопа, перед ним он признал себя слабым, слишком осторожным, чрезмерно рассудительным. В лице Федора он приобрел одновременно и духовного сына, и критика, вместе и ученика, и наставника. Когда отряд покинул Устюг, состав его пополнился еще одним лицом. То был Федор, юродивый Христа ради.