VI Казни на Мезени и в Пустозерске

Около середины марта – зимой путешествуют быстрее – Елагин прибыл в Окладникову слободу. Он был военным, полуголовой в одном из тех стрелецких полков, которым со времени смут 1662 г. царь поручил охрану своей особы. Он знал местность и тамошних людей, так как служил там раньше воеводой с 1661 по 1663 год[1564]. Он не собирался вступать в богословские споры. Местный воевода, добряк Греков, попробовал было вступиться, но он его отстранил. Кстати сказать, Греков и двух лет не пробыл на Мезени[1565]. Затем он велел привести обвиняемых: жену и сыновей Аввакума, Федора и Луку. Допрос заканчивался решающим вопросом: «Как ты, мужик, крестишься?»

Иван и Прокопий сначала были тверды. Елагин приказал их повесить. Тогда они отреклись: смерть внушала им страх. Ведь и апостол Петр отрекся от своего Учителя! Об Анастасии нам ничего не известно: невероятно, чтобы она проявила малодушие, как они, и к тому же ее муж ей этого не простил бы. Но ведь она была женщина: судья обрек ее на участь ее детей. Всех троих заключили в земляную тюрьму, без сомнения, то была на половину врытая в землю изба, не имевшая иного доступа света, кроме как через узкое слуховое окно. Таким образом думали уничтожить всякое общение с Мезенью.

Юродивый Федор показал, что не был двуличным: он без колебаний принял повешение.

Лука был молодым мещанином из Москвы: двадцати пяти лет, единственный сын вдовы, сапожник по профессии. Его знали как кроткого, мягкого, не по летам вдумчивого человека. Он полностью проявил себя. Он ответил: «Верую и творю крестное знамение, как мой духовный отец протопоп Аввакум». Других обвинений против него не было: Елагин не посмел казнить его своей властью. Он заключил его в тюрьму и запросил Москву. Есть все основания думать, что он велел его повесить, уже проезжая через Мезень при своем возвращении и получив ответ из Москвы[1566].

После этого чрезвычайный комиссар отправился в Пустозерск. Следуя инструкции, он должен был заставить четырех ссыльных подписать формуляр, которым они высказывали свою покорность церкви и церковному собору, свое признание измененного Символа веры и нового крестного знамения. В таком случае они получали помилование и свободу; в противном случае их ждала казнь. Они составили свою формулу исповедания: «Мы святых отец церковное предание держим неизменно, а палестинскаго патриарха Паисея с товарыщи еретическое соборище проклинаем». Затем они высказывали свое мнение о ересиархе Никоне и о иных вещах. В течение трех дней Елагин убеждал их уступить – они отказывались.

На четырнадцатый день апреля в четверг на Фоминой неделе протопоп Аввакум, поп Лазарь, дьякон Федор и инок Епифаний были извлечены из своей тюрьмы и приведены на место казни: палач, плаха, топор – все было готово[1567]. Они ждали, что им отрубят голову, так как Елагин им сказал, что все будут обезглавлены.

Собрались все жители Пустозерска. Они благословили их всех вместе и простились с ними, давая последние наставления: «Не прельщайтеся Никоновым учением! за истинну страждем и умираем». Аввакум благословил плаху: «То де наш престол стоит», – сказал он. Затем, ожидая пока им отрубят голову, они благословили друг друга и дали друг другу лобзание мира.

Тут им прочли приговор: «Изволил-де государь, и бояря приговорили, тебя, Аввакума, вместо смертные казни учинить струб в землю и, сделав окошко, давать хлеб и воду, а прочим товарищам резать без милости языки и сечь руки».

Услышав это, Аввакум плюнул и сказал: «Плюю де я на ево хлеб, не ядше умру, а не предам благоверия»[1568]. Елагин отослал его. Он залился слезами, крича и скорбя, что его разлучают с братией.

Остальные сложили руки в крестное знамение, показали их народу и подняли глаза к небу.

С помощью двух стрельцов палач схватил Лазаря за руки и стал вставлять ему между зубами деревянный «жеребей». Это им не удавалось, так как у них дрожали руки. Тогда Лазарь сам взял язык рукой: язык был весьма мал с того времени, когда ему его отрезали в первый раз и его нельзя было ухватить клещами. После этого он стал сам же резать его у самого основания горла. Он принимался резать его раз десять, потому что пальцы его дрожали. Наконец, ему это удалось и он бросил отрезанный язык наземь, как кусок мяса. Затем он произнес сильным, как и прежде, голосом: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных!» Все присутствовавшие, пораженные ужасом и изумлением, дрожа от страха, громко рыдали и, как бы остолбенев, повторяли лишь: «Господи, помилуй!»

Лазарь сказал: «Мужик, мужик, скажи царю: Лазарь без языка говорит и болезни не чаю». Однако кровь текла обильно, и от нее стали красными два больших полотенца. Лазарь бросил одно из них в толпу: «Возьмите дому своему на благословение!»

Затем его схватили за правую руку и положили ее на плаху. Лазарь сам подготовил все и направлял топор. Ему отсекли руку у запястья. Пальцы были вытянуты, но, когда рука упала с плахи, пальцы сложились в крестное знамение, как бы проповедуя истину. Лазарь сказал: «Подайте ми руку». Ему ее отдали. Он принял ее и облобызал. Пальцы снова сложились для крестного знамения. Тогда он спрятал ее на груди. Кровь рекой лилась у него из руки и горла. «Кровь-де, – сказал он, – мне мешает говорить, а не язык». Однако он говорил ясно и продолжал обличение: «Власти не праведно судят, обольстили царя еретики»[1569].

Когда дошла очередь до Епифания, то он с лучезарным лицом стал умолять Елагина отсечь ему голову. Тот отказал ему в этом. Тогда, видя подходящего к нему с ножом и клещами палача, он глубоко вздохнул и сказал, глядя на небо: «Господи, помози мне!» Вслед за этим он тут же погрузился в сон и едва, как бы во сне, почувствовал, как ему обрезали язык. Затем положили на плаху его руку; палач хотел было ему отсечь пальцы на суставах, чтобы скорее затянулась рана, но он, упорно желая смерти, сказал, чтобы отсекали поперек костей. Ему отсекли четыре пальца, он их взял и положил в карман[1570].

Дьякону Федору отрезали язык целиком, оставив лишь небольшой кусочек, срезанный наискось. Но это было не проявлением милости, а скорее ошибкой: нож выскользнул из рук палача. Затем ему отсекли правую руку поперек ладони[1571].

Замученные были затем отведены в свои темницы. Считая свою жизнь конченной и вверяя ее только Господу, они роздали все, что имели, не оставив себе даже и рубах. Они отказались от принятия пищи[1572].