2.4. АНФЕСТЕРИИ

Название праздника Анфестерий¹ у греков ассоциировалось с весенним «цветением»; он праздновался весной, в середине месяца Анфестериона. Название месяца, как и сами Анфестерии, было общим для афинян и всех ионян, а значит, то и другое восходило ко времени до переселения². Применительно к Афинам могло также говориться о «древнейших Дионисиях»³, по контрасту с введенными только в VI в. «Великими Дионисиями». Маленькое святилище Диониса «На болотах», en limnais⁴, было открыто лишь в праздничный день двенадцатого Анфестериона — при этом «день» согласно сакральному времяисчислению начинался и заканчивался с заходом солнца; никаких болот или озер поблизости от Афин, конечно, не было, так что имя, вероятно, пришло вместе с культом этого Диониса⁵.

Праздник продолжался три дня, называвшиеся соответственно «открывание бочек», «кружки» и «горшки», Pothoigia, Choes и Chytroi, по конкретным реалиям винопития и особого блюда-«горшков». Вино, выдавленное осенью из винограда, по обычаю, которого строго придерживались, разрешалось пробовать лишь весной; так возник праздник, праздновавшийся в определенный день по календарю, независимо от особенностей сельскохозяйственного года. «В святилище Диониса en limnais афиняне имели обыкновение новое вино, которое они привозили сюда, смешивать из бочек для бога, а потом и самим вкушать от него... Возрадовавшись этому смешению, воспевали они в песнях Диониса, танцевали и взывали к нему как к Прекрасноцветущему, Дифирамбу, Неистовому, Буйному» — так один историк-аттидограф описывает первый день праздника — одиннадцатое Анфестериона⁶. «Начало» нового пропитания, жертвоприношение начатков было перенесено в пределы священного участка, который открывался лишь с заходом солнца; день перед этим заполняли приготовления, глиняные бочки привозились с разбросанных по всей Аттике виноделен, мелкие хозяева, поденщики, рабы приходили в город, знакомые и незнакомые ждали у ворот святилища наступления ночи; потом, откупоривая бочки, первыми возлияниями воздавали почести богу.

В день «кружек» питие молодого вина переходило в соревнование: каждый получал свою меру разбавленного вина в особую — хорошо известную по находкам археологов — кружку вместимостью больше чем в два литра; тот, кто первым опустошал ее, становился победителем. Рабы и дети также принимали участие в этом питии: когда детям исполнялось три года, их на празднике Апатурий представляли сородичам, а во время «опустошения кружек» тоже давали маленькую кружечку, намного меньше, чем у взрослых; «рождение, кружки, отрочество и свадьба» — так можно было перечислить основные этапы жизни⁷. Детям, умершим во младенчестве, такую кружечку клали в могилу, как бы для того, чтобы возместить им утраченное; рисунки на этих вазах дают яркое представление о детском празднике со столом, уставленном подарками, кружечкой, всякими игрушками и забавами.

Этот день домашнего веселья был, однако, и «нечистым днем», miara hemera⁸. Двери заново смолили, проснувшись утром, жевали боярышник «чтобы отогнать привидения». Все святилища в этот день, двенадцатого Анфестериона, были закрыты, вход перегораживали веревки: доступ к богам был временно прекращен; приостанавливалась также и деловая жизнь, требовавшая принесения клятв. Вместо этого город наводняли зловещие гости, относитльно имени которых, впрочем, как и их природы, уже в древности были расхождения: «карийцы» или «керы», чужеземцы или злые духи, о которых еще говорили, что они — «души умерших». При этом, если «карийцы» являются в этиологическом мифе «прежними жителями» Аттики, то оба толкования легко объединяются в одно⁹: «исконное население» или «духи предков» — чередующиеся обозначения для этих все время возвращающихся гостей, которые в определенные дни приглашались к трапезе; в Угарите в гости приходят рефаимы, rephaim, кажущиеся то доисторическими великанами, то духами из царства мертвых¹⁰. На самом деле речь шла о масках; Дионис, бог вина, одновременно и бог масок. Обычай надевать маски, по-видимому, был свойственен празднику Анфестерий в его народных, стоявших в стороне от официального праздника, формах, так что нам об этом, если не считать отдельных намеков в вазописи, ничего не известно; по крайней мере, шествия с повозками, во время которых «с повозок в толпу» выкрикивались оскорбления, определенно имели место¹¹.

При таких предзнаменованиях даже соревнование в винопитии приобретало некое зловещее измерение. Все получали равную меру вина, все пили одновременно, начав по сигналу трубы, по приказанию «царя»; у всех также были отдельные столы, при этом нельзя было произносить ни слова. Максимум общности в сочетании с наибольшей мыслимой изоляцией каждого участника: этиологический миф рассказывает, что так в Афинах некогда принимали матереубийцу Ореста, и те, кто вынужден был делить с ним трапезу и кров, тут же «аннулировали» это запретом на общение с ним за едой, питьем, беседой¹². Сказанное определяло атмосферу этого ритуала: опустошая кружки, празднующие вели себя как запятнанные убийством; поэтому им был воспрещен также и вход в святилища.

В кровавых мифах, группировавшихся вокруг пробы молодого вина, не было недостатка. В литературу прежде всего вошел сюжет, связанный с деревней в Аттике, славившейся своим вином — Икарией: Дионис гостил у Икария и научил его выращивать виноград и делать вино; когда же Икарий принес свое первое вино односельчанам, они подумали, что он отравил их, и убили его. Наряду с этим рассказывали о принесших вино в Афины жителях Этолии, убитых афинянами¹³. Сопоставление красного вина с кровью — столь же древняя, сколь и широко распространенная ассоциация.

Самым последовательным был бы миф о том, что Диониса, бога вина, самого убивают и растерзывают на части, чтобы потом «причаститься» его, вкусив вина. Открыто об этом стали говорить разве что позднеэллинистические аллегористы¹⁴; для них «Дионис» означало «вино», его «страдания» описывали процесс приготовления вина. Для раннего времени, отмеченного печатью «гомеровского», считалось непреложным, что бог — бессмертен, уже потому что он бог, и потому его нельзя убить. И древние предания делали жертвами историй об убийстве людей, в крайнем случае, героев, которых потом полагалось умилостивить. В тайных мифах мистерий, по-видимому, рассказывалось иначе¹⁵; возможно, миф о разорванном на куски Дионисе столь же древний, как и праздник Анфестерий. Правда, само таинство виноделов, о котором нам остается догадываться, могло еще и не быть самостоятельным, а являться со своей стороны лишь переносом, своеобразной трансформацией животного жертвоприношения, основа которого — связка из вины, вызванной пролитием крови, с общей трапезой.

Обряд, характерный для охотничьего ритуала и ритуала жертвоприношения — последующее собирание костей; чем-то подобным завершался день «кружек»: существовало правило, «после окончания пития венки из листьев плюща, которые все это время были на головах, не оставлять в святилищах — поскольку они побывали под одной кровлей с Орестом; напротив, каждый должен был надеть венок на свою кружку и отнести жрице в святилище «на болотах», и там в святилище совершить оставшиеся жертвоприношения»¹⁶. «Пьяной толпой», как описано у Аристофана¹⁷, направлялись бражники к святилищу en lim-nais; изображения на соответствующих сосудах вновь и вновь рисуют шатающиеся фигуры с пустыми кружками. Вечером этого дня в святилище отовсюду несли то, что изошло из него накануне, в день «открывания бочек».

Жрицами святилища «на болотах» были четырнадцать женщин, именовавшихся просто «почтенные», gerairai; их назначал «царь», старшей над ними становилась «царица», жена archon basileus¹⁸. Она приводила «почтенных» к присяге, потом ей выпадала и куда более зрелищная роль: ее саму отдавали в жены богу; их бракосочетание происходило в «Буколионе», «Пастушьем доме» на Агоре.

Нигде, кроме э*ого праздника, у греков не говоритя с такой определенностью о «священной свадьбе» как части ритуала¹⁹; высказывания писателей дополняются данными вазописи: вот «царица» идет в процессии, предводительствуемая сатирами, вот изображена свадьба Диониса и Ариадны, а рядом — гуляки в день «кружек»²⁰. Вопрос о конкретных обстоятельствах «свадьбы» остается, правда, без ответа: то ли женщине полагалось возлечь с гермой, то ли здесь выступал «царь» в маске бога. Обвинения оратора, направленные против недостойной «царицы», содержат только косвенные указания: «эта женщина принесла для города неизреченные жертвы; она видела то, чего была не вправе видеть, не будучи уроженкой Афин. Подобная женщина вступила в помещение, в которое не входит никто из всего множества жителей Афин — только жена «царя». Она привела к присяге «почтенных», которые помогают ей во время священнодействия, она была отдана в супруги Дионису, она исполнила для города отеческие обряды по отношению к богам, многочисленные, священные, тайные обряды»²¹.

Свадьба происходила ночью — ведь брачное ложе Диониса и Ариадны обступили кутилы с факелами. То, насколько мы можем составить себе представление о совершавшемся в кругу «почтенных», зависит от того, действительно ли на так называемых «ленейских вазах»²² изображены сцены праздника Анфестерий. На рисунках этих ваз видно, как женщины зачерпывают вино, пьют, танцуют перед самым примитивным изображением Диониса: бородатая маска — или также две маски, тыльными сторонами друг к другу, — повешены на колонне; чтобы создать видимость тела, на колонну накинуто покрывало, вероятно, закрепленное на поперечной перекладине, как для отпугивания птиц; руки и ноги даже не обозначены. Бог украшен ветками с нанизанными на них пирогами, перед ним стоит стол с кушаньями и двумя большими сосудами с вином, стамносами. Движения женщин сдержанны и полны достоинства, иногда, впрочем, фантазия мастера выводит на сцену обычную компанию из танцующих сатиров и менад.

Кумир в центре, вне всякого сомнения, Дионис; очевидно, этот бог недолго пребывал в культовом изображении: его «делали» специально для праздника, даже в ходе праздника. На одной кружке видна могущественная маска бога, положенная в веялку, подле—две женщины с кружкой и подносом с фруктами²³; архаический тип «ленейских» ваз представляет маску Диониса выставленной в пещере, перед ней — танцующая женщина²⁴. Может быть, «царица» должна была доставать маску из заповедной подземной комнаты в святилище Диониса? В любом случае, очевидно, что непременный атрибут — маска — укреплялась в кругу женщин на колонне, покрывало создавало видимость тела, потом следовали украшения, бога угощали; затем пили вино и танцевали: можно представить себе, как во время ночного ритуала созданный таким образом бог, в конце концов, оживал и требовал себе жену. Где устанавливали бога-маску, как выглядело шествие к Буколиону, мы не знаем; однако, и здесь в очередной раз ясно видна аналогия с ритуалом животного жертвоприношения, заканчивавшегося установкой в святилище черепа животного.

Тринадцатого Анфестериона, в день «горшков», в одном горшке варили зерна различных злаков вместе с медом. Это была самая примитивная еда из зерен, которую готовили древнейшие земледельцы — до того, как научились размалывать зерна в муку и печь хлеб; в ритуалах, связанных с мертвыми, она сохранилась и по сей день. Понятие «пища мертвых» в сочетании с ошибочным толкованием одного древнего источника, который часто не приводится полностью, привело к искаженному пониманию, как будто живым было запрещено есть из горшков: из полного текста ясно, что только жрецам не разрешалось есть это блюдо — соответствие тому, что в день «кружек» все святилища закрывались²⁵. С приготовлением «горшков» связан миф о потопе: когда вода спала, оставшиеся в живых собрали все, что могли найти, и сварили вместе, как первый обед после катастрофы — возможность обрести новые силы — при этом все же с мыслями о мертвых. Для них приносили жертвы «Хтоническому Гермесу» и ели из «горшков», радуясь вновь обретенной жизни. «День скверны» остается позади, маски и мертвые утрачивают свои права: слова «прочь, карийцы, Анфестерии кончились» вошли в поговорку²⁶.

Частью нового начала были состязания. Для детей, прежде всего, для девочек, особым в этот день было качание на качелях. Рисунки на вазах не раз изображают подобные сцены, причем в ритуальном обрамлении, о котором письменные источники ничего не говорят: устанавливался трон с одеянием и диадемой, рядом в земле — открытый пифос; значение имели также очищение огнем и курение благовоний²⁷.

В связи с этим рассказывался мрачный миф, продолжение истории Икария, принесшего людям вино: его дочь Эригона повсюду искала отца, и наконец нашла его тело в колодце, тогда она повесилась. И вот теперь, чтобы искупить вину, это ужасное событие воспроизводилось в безобидной форме — в раскачивании афинских девочек²⁸. Были и другие версии мифа о повесившейся девочке Эригоне, «рано рожденной», «скиталице», aletis, о которой, очевидно, также пелось в сложенных в ее честь песнях, В смерти девочки проявлялся мрачный аспект «священной свадьбы», — ведь рассказывалось, что пришедший в эти края Дионис взял Эригону в жены²⁹. Одновременно образ мертвого отца воскрешал в памяти атмосферу дня «кружек». Но в раскачивании детей прокладывала себе путь бьющая ключом жизнь, оставляя позади скверну и ужас и устремляясь в будущее, которое предвещала весна.

Ритм трехдневйого праздника проследить несложно; очевидно известное сходство с переходом от Страстной Пятницы к Пасхе. Толкование, которое дает миф, впрочем, усложняет картину, нагромождая одно на другое совершенно разнородные повествования: приход Диониса и смерть Икария и Эригоны, угощение Ореста, потоп; лишь их глубинная структура, от катастрофы через вину к искуплению, позволяет свести их воедино. Праздник крестьян-виноделов в пору весеннего цветения, с оглядкой назад, на сбх>р винограда, приводил в движение весь город; покидая замкнутое пространство семьи // выходя из замкнутого пространства // нарушая границы семьи, «дома», высшие, «царь» и «царица», были вовлечены в происходящее наравне с низшими — маленькими детьми, девочками, рабами. Среди блестящих свежей смолой дверей, масок, потусторонних существ, безудержных оскорблений и всеобщего пьянства нормальный уклад переставал существовать; городские боги были отстранены от происходящего, наступало время Диониса и Гермеса. Как раз этой причастностью к исключительному состоянию, впрочем, и достигалось единение; детям, в особенности, их участие в празднике давало новый статус; афиняне осознавали свою общность именно благодаря тому, что вместе праздновали Анфестерии³⁰.

Роли «царя» и «царицы», без сомнения, восходят к глубокой древности, хотя и не коренятся непосредственно в микенском царстве; basileus в текстах линейного письма В — вовсе не царь, а цеховой мастер, преимущественно — глава кузнецов³¹. Анфестерии также никак не связаны ни с Акрополем, ни с Эрехфеем; скорее можно поверить в то, что с самого начала это был праздник крестьян и ремесленников. Бога вина невозможно отделить от Анфестерий, и его имя, «Дионис», теперь считается засвидетельствованным начиная с глубокой древности³². Возникает соблазн рассматривать как иллюстрацию к празднику Анфестерий находки в храме на Кеосе³³: там в качестве культового изображения в XII в. была установлена большая глиняная голова, которая должна была восприниматься сходным образом, что и маска в пещере; еще древнее удивительные глиняные статуэтки танцовщиц: «почтенные» женщины, танцующие вокруг Диониса, уже в XV в.? Об этом остается только гадать.