3. BIOS

При любом посвящении в мистерии происходила перемена статуса, делавшая невозможным возвращение к прежнему состоянию: кто принимал решение об индивидуальном посвящении, тот обособлялся и становился членом нового сообщества. Со своей собственной точки зрения мист отделял себя от всех прочих особой связью с божеством, особой формой «благочестия». Праздник контрастировал с буднями за «священным» следовала свобода h?sion¹. Однако hosiotes посвященных была не совсем обычна, она соотносилась с очищениями перед посвящением и в то же время порой была прямой противоположностью ритуалам инициации. Принявшие посвящение в Самофракии называли себя «благочестивыми» или «праведными»², хотя в обряде посвящения особая роль отводилась «преступлению». У идейских мистов, как их изображает Еврипид, омофагию сменяло вегетарианство³. Также и «вакханты» прославляли особую «чистоту» того, кто «познал таинства богов», и тут же хор вакханок воспевает «блаженство омофа-гии»⁴. Проще звучит, когда посвященные в Элевсинские таинства уверяют, что они, как мисты, ведут «благочестивую» жизнь в общении с чужестранцами и обычными людьми⁵. «Законы Триптолема» в Элевсине⁶ требовали «почитать родителей, радовать богов плодами, не причинять вреда животным», но третья заповедь, по-видимому, не должна была пониматься как требование тотального вегетарианства. Посвященные в Элевсине никак не выделялись своим образом жизни.

Дальше идут принявшие посвящения на Иде в драме Еврипида: став h?sioi, они в дальнейшем одеваются в белые одежды, избегают контакта с рождением и смертью, остерегаются употреблять в пищу то, в чем есть «душа». Вероятно, здесь добавились орфические мотивы, поскольку необычные, строгие жизненные правила, bios, признавались характернейшей особенностью орфиков и пифагорейцев: существовал «орфический биос» и «пифагорейский биос».

«Орфический биос»⁷ определялся, прежде всего, запретом на некоторые виды пищи: орфики не ели мяса, яиц⁸, бобов⁹, не пили вина¹⁰. Эта разновидность «чистоты» находилась в оппозиции к обрядам инициации, ведь их частью всегда были животные жертвоприношения. В равной степени немыслимо «вакхическое посвящение» без вина. По мифу, Дионис был «сварен и изжарен», именно это — «жарить вареное» — орфику прямо запрещалось делать¹¹. Один поздний источник намекает на то, что человек, которому предстояло пройти посвящение, должен был в числе прочего проглотить яйцо¹². Очевидно, орфический биос предполагал и некоторые формы сексуального воздержания, однако здесь мы можем опираться лишь на косвенные свидетельства отражение этого в мифе¹³.

«Тем, кто вокруг Орфея», Платон¹⁴ приписывает радикальное обоснование всех подобных ограничений: душа должна в этой жизни претерпеть наказание «за что бы там она его ни терпела», и она находится в теле, словно как в темнице, которая в то же время служит ей оплотом и защитой, «пока та не расплатится сполна». В «Федоне»¹⁵ Платон употребил для обозначения этой защищающей душу темницы ставшее знаменитым выражение phrour?, «стража». Аристотель¹⁶ также упоминает как учение «древних провидцев и жрецов таинств», что мы пребываем на земле и в этом теле «в наказание за некие тяжкие проступки». Неназванное великое преступление — это, очевидно, убийство титанами бога Диониса. Только чистота на протяжении всей жизни может искупить эту вину, в частности — воздержание от всего, в чем содержится «душа», ?mpsychon. Преждевременный уход из жизни по собственной воле запрещается¹⁷. Миф становится отправной точкой для кардинальной переоценки жизни, в которой, оказывается, можно ожидать лишь тягот и наказания. Однако это как раз и давало тем, кто действительно был угнетен и притесняем, возможность придать этой их жизни, полной страданий, какой-то смысл. Странствующие орфео-телесты сами часто находились не в лучшем положении, чем нищие¹⁸. Орфическое учение, как большинство сект, предположительно коренилось в слое «маленьких людей».

Вряд ли можно свести к какой-то одной идее весь конгломерат предписаний, образующих «пифагорейский биос». Их называли или ako?smata, «услышанное», воспринятое из уст наставника и таким образом освященное, или s?mbola, «опознавательные знаки»¹⁹. Между этими предписаниями и ритуалом не было прочных связей: не существовало специально «пифагорейского» telet?, биос вытеснял культ на второй план. Сохранялись некоторые связи с посвящением в таинства, например, запрет на употребление в пищу бобов — здесь виделся намек на принесение в жертву поросят, части которых потом съедали²⁰. Это может вызывать недоумение, но требование чистого вегетарианства не выдвигалось, вместо этого запрещалось есть определенные части жертвенных животных. Были правила специального «пифагорейского» благочестия: входить в храм босиком, не опускать руку в сосуд с водой при входе, совершать возлияния богам лишь со стороны ручки, где губы человека не касаются сосуда. Сюда же относились предписания, связанные с погребением, пример которых — упоминаемый Геродотом запрет на одежды из шерсти²¹. Но существовало также и множество других правил, регламентировавших повседневную жизнь: вставая утром, заправить постель, так чтобы на ней не осталось следов тела, не ворочать ножом в очаге, не перешагивать через метлу и хомут, не сидеть на мере для зерна, не смотреться в зеркало при свете, не разговаривать в темноте, не преломлять хлеб, то, что упало со стола, не поднимать, поскольку это принадлежит героям. Среди предписаний чисто нравственного характера обращает на себя внимание то, что в противоположность обычной практике впервые запрет на внебрачные связи относился не только к женщине, но и к мужчине²².

Серьезное отношение к akousmata означало поразительное сужение жизни: вставая с постели и засыпая, надевая обувь или остригая ногти, зажигая огонь, ставя готовить еду и за едой, человек всегда должен был помнить о том или ином правиле и стараться его не нарушить. В мифе эта боязнь выразилась в том, что весь воздух считали населенным душами — пылинки, пляшущие в солнечном луче, были «души» — поэтому считалось удивительным, если кто-то говорил, что никогда в жизни не встречал даймона²³. При этом пифагорейцы разделяли орфическое восприятие жизни как муки и наказания: «Труды хороши, удовольствия же в любом случае дурны: ведь тот, кто пришел понести наказание, должен быть наказан»²⁴.

По своим «опознавательным знакам» пифагорейцы легко находили друг друга, оказывали друг другу финансовую и политическую поддержку. По крайней мере в течение какого-то времени в Кротоне и других местах существовали сообщества людей, объединенных сходным образом жизни, которые предстают прямо-таки прообразом монастырей²⁵. Кто вступал в такое сообщество, отказывался от частного владения имуществом. Он должен был на пять лет принять обет молчания, отступника считали умершим и ставили ему надгробную плиту. Сопоставимый радикализм можно встретить лишь среди иудеев.

На орфический и пифагорейский биос последовательно переносили определение «пуританский»²⁶ в смысле мрачного восприятия жизни, регламентирования всего, что возможно, напряженных отношений с этим миром и телесностью. Отдельные провидцы и странствующие жрецы, видимо, уже с незапамятных времен выделялись особым жизненным укладом. Пифагора, как и Эпименида, традиция помещает среди метрагиртов и «чудотворцев»²⁷. Требование различных видов воздержания и «очищений» всегда предъявлялось в связи с празднествами, особенно мистериями. Однако если исключительное состояние становилось долговременным признаком, выделявшим группу среди других людей, оно меняло свою функцию. Чередование из ряда вон выходящего и порядка пропадает, на его место приходит противопоставление «обычного» мира и новой сознательно избранной жизни. Особенности в образе жизни превращаются в постоянное самоутверждение в ограниченном кругу. В результате орфическая и пифагорейская чистота могут быть истолкованы как движение протестующих против установлений полиса²⁸. Различные запреты, касающиеся отдельных видов пищи, ставили под вопрос исконную форму объединения людей — объединение за трапезой. Нужно было отвергнуть центральный ритуал религиозного порядка, — жертвенную трапезу. Последовательно это, впрочем, сделал лишь одиночка Эмпедокл. Было желание достигнуть компромисса, отразившееся и в учении о переселении душ²⁹, по крайней мере, жертвоприношения, сопровождавшие инициацию, продолжали существовать. Но как собственно богослужебное действо орфи-ку и пифагорейцу оставалась разве что жертва фимиама³⁰. В любом случае на место обретенных ранее сообществ, таких как семья, полис и род, выходила избранная по собственной воле форма связи, сообщество, основанное на одинаково принятом всеми решении и одинаковых убеждениях. Для пифагорейцев эта новая форма с ее претензиями на элитарность обернулась катастрофой: в середине V в. в Южной Италии начались политические неурядицы, в ходе которых дома, где собирались пифагорейцы, были сожжены, а многие из пифагорейцев убиты³¹. Кровавая гражданская война не была редкостью в греческих городах, но в то же время здесь она впервые вылилась в своего рода погром, преследование тех, кто образом жизни и убеждениями отличался от остальных.

В результате пифагореизм остался на положении периферийного явления, некоего подспудного течения. Примечательно то, какие разнообразные формы традиция связывает с именем Пифагора: это и диетическая медицина³² — метод, служащий тому, чтобы защитить здоровье путем точно расписанного образа жизни, в основе которого лежит индивидуальное решение (diaita), и движение киников³³, выразивших наиболее ярко протест против установленных правил своим вызывающим образом жизни, наконец, ессеи³⁴, иудейская секта, чьи монастыри находились на берегу Мертвого моря. Таким образом, форма жизни, сама определившаясвои порядки, могла как вообще выходить за пределы религии, так и становиться началом совершенно новой, иной по типу религии. В полной мере, однако, это становится так не в классическую эпоху, а значительно позже.