В творчестве некоторых поэтов имеются предсказания будущего. Предполагает ли поэтический дар пророческие возможности?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В творчестве некоторых поэтов имеются предсказания будущего. Предполагает ли поэтический дар пророческие возможности?

Иеромонах Иов (Гумеров)

Будущее (в абсолютном и точном значении) знает только Бог. В целях домостроительства нашего спасения Господь открывает некоторые грядущие события, избирая для этого глашатаев Своей воли. Еврейское слово «наби» и греческое «профетес» означают «вестник». Всех, кого Бог избирал на протяжении долгой истории быть предвестниками будущего, объединяет совершенство веры, чистота сердца, полная преданность воли Божией.

Поскольку будущее есть продолжение настоящего, то у человека есть возможность с помощью естественных способностей строить определенный образ некоторых грядущих событий. Блаженный Августин пишет: «Каким же образом происходит это таинственное предчувствие будущего? Увидеть можно ведь только то, что есть, а то, что есть, это уже не будущее, а настоящее. И когда о будущем говорят, что его ”видят», то видят не его — будущего еще нет, — а, вероятно, его причины или признаки, которые уже налицо. Не будущее, следовательно, а настоящее предстает видящим, и по нему предсказывается будущее, представляющееся душе… Пусть пояснением послужит мне один пример, а их множество. Я вижу зарю и уже заранее объявляю, что взойдет солнце. То, что я вижу, это настоящее; то, о чем я объявляю, это будущее; в будущем не солнце — оно уже есть, — а восход его, которого еще нет» (Августин. Исповедь. М., 2003. С. 221). Эту же мысль поэтически выразил У. Шекспир устами графа Уорика:

Есть в жизни всех людей порядок некий,

Что прошлых дней природу раскрывает.

Поняв его, предсказывать возможно

С известной точностью грядущий ход

Событий, что еще не родились,

Но в недрах настоящего таятся,

Как семена, зародыши вещей.

Их высидит и вырастит их время.

(У. Шекспир. Генрих IV. Акт III. Сцена 1)

Такое знание будущего всегда фрагментарно и вероятностно, ибо развитие (как отдельного человека, так и исторических сообществ) всегда многовариантно. Выражение «поэтическое пророчество» не больше, чем речевой стереотип. Природа поэтического дарования не дает каких-то особых возможностей опережать настоящее. Исследование приводимых примеров поэтических пророчеств не оставляет сомнений в том, что основой их является не откровение о будущем, а художественное переживание прошлого или настоящего.

Люди, приписывающие поэтам способность предсказывать будущее, часто приводят стихотворение М.Ю. Лермонтова «Предсказание» (1830). В действительности это не пророчество о русской революционной смуте, а переживание тех тревожных и бедственных событий, которые принес Европе и России 1830 год. По южным и юго-восточным губерниям России прошли «холерные бунты». 3 июня 1830 года во время одного из них был убит губернатор Севастополя Н.А. Столыпин — родной брат бабушки Лермонтова. В Польше вспыхнуло восстание, во Франции произошла революция. Это дало особое настроение 16-летнему поэту. Он пытается спроецировать на Россию опыт кровавой Французской революции 1789–1794 годов. Важно обратить внимание, что в автографе стихотворения рядом с названием имеется авторская приписка: «Это мечта».

В поэтической ткани стихотворения хорошо видны нити прошлых исторических событий.

Настанет год, России черный год,

Когда царей корона упадет;

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь;

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел,

Чтобы платком из хижин вызывать,

И станет глад сей бедный край терзать;

И зарево окрасит волны рек:

В тот день явится мощный человек,

И ты его узнаешь — и поймешь,

Зачем в руке его булатный нож:

И горе для тебя! — твой плач, твой стон

Ему тогда покажется смешон;

И будет все ужасно, мрачно в нем,

Как плащ его с возвышенным челом.

Остановимся на некоторых строках этого стихотворения.

«Когда царей корона упадет». — Стихотворение «Предсказание» написано под впечатлением отречения от престола («падения короны») французского короля Карла X 2 августа 1830 года. Событие это вызвало радостное одобрение юного Лермонтова:

С дрожащей головы твоей

Ты в бегстве уронил венец.

(30 июля (Париж) 1830 года)

«Забудет чернь к ним прежнюю любовь». — Под «чернью» понимается толпа (см. стихотворение А.С. Пушкина «Поэт и толпа»). Она во все времена легко отворачивалась от тех, кто терял власть. У римлян была поговорка: «Nihil est incertus vulgo» («Нет ничего более непостоянного, чем толпа»).

«И пища многих будет смерть и кровь; / Когда детей, когда невинных жен / Низвергнутый не защитит закон». — Картина страшная, но все это уже было во Франции в конце XVIII века. По жестокости Французская революция 1789–1794 годов ничем не отличалась от русской революции. Историк Томас Карлейль (1795–1881) так описывает эти кровавые ужасы: «Гильотинирование продолжалось в Нанте, пока палач не отказался, выбившись из сил. Затем последовали расстрелы ”в долине Сен-Мов»; расстреливались маленькие дети и женщины с грудными младенцами; тех и других убивали по 120, расстреливали по 500 человек зараз; так горячо было дело в Вандее, пока сами якобинцы не возмутились и все, кроме роты Марата, не стали кричать: ”Остановитесь!» Поэтому и придумали потопление. В ночь 24 фримера года второго, которое приходится на 14 декабря 1793 года, мы видим вторую Noyade, стоившую жизни 138 человекам. Но зачем жертвовать баркой? Не проще ли сталкивать в воду со связанными руками и осыпать свинцовым градом все пространство реки, пока последний из барахтающихся не пойдет на дно? Неспящие больные жители города Нанта и окрестных деревень слышат стрельбу, доносимую ночным ветром, и удивляются, что бы это могло значить? В барке были и женщины, которых красные колпаки раздевали донага, как ни молили они, чтобы с них не снимали юбок. И маленькие дети были брошены туда, несмотря на мольбы матерей. ”Это волчата, — отвечала рота Марата, — из них вырастут волки». Потом и дневной свет становится свидетелем нояд: женщин и мужчин связывают вместе за руки и за ноги и бросают. Это называют ”республиканской свадьбой»… Депутат Лебон в Аррасе, обмакивая свою шпагу в кровь, текущую с гильотины, восклицает: ”Как мне это нравится!» Говорят, по его приказанию матери должны были присутствовать, когда гильотина пожирала их детей. Оркестр поставлен вблизи и при падении каждой головы начинает играть ”Ca ira». В Бур-Бедуен, в Оранжском округе, было срублено ночью дерево Свободы. Депутат Менье, услышав об этом, сжигает местечко до последней собачьей конуры и гильотинирует жителей, не успевших спрятаться в погребах или в горах» (Французская революция. Кн. V: Террор в порядке дня. Гл. 3).

Не только в провинциях происходили ужасающие жестокости. Вот что увидел в Париже современник событий еще в начале революции. Из донесений русского посла И.М. Симолина: «13/24 июля 1789 года. Никогда моя душа не была здесь так охвачена печалью, как теперь. Париж похож на логовище тигров… Говорят, что народ составил список 54 жертв, которых он собирается еще принести в жертву своей ярости… В среду чернь расправилась с г-ном де Фулоном, бывшим интендантом армии. Его повесили на фонарном столбе, отрубили потом ему голову, насадили ее на палку от метлы и понесли по улицам Парижа в Пале-Роаяль и затем отправили ее навстречу его зятю, г-ну Бертье де Совиньи, интенданту Парижа, арестованному в Компьене… Г-н Бертье через полчаса после приезда был отведен в ратушу, и его постигла та же участь, что и г-на Фулона. Его сердце и внутренности были сожжены в Пале-Роаяле, а остатки трупа изрублены на куски.

27 июля / 7 августа 1789 года. Полнейшая и беспримерная анархия продолжает приводить Францию в состояние полного разрушения. Нет ни судей, ни законов, ни исполнительной власти, и о внешней политике настолько нет речи, как будто это королевство вычеркнуто из списка европейских держав. Национальное собрание, по-видимому, раздирается на части враждебными друг другу кликами. Король и королева содрогаются в ожидании неисчислимых последствий революции, подобной которой не знают летописи… В окрестностях, в Сен-Дени, произошло кровавое событие. Банда разбойников, не заслуживающих называться народом, недовольная мэром Сен-Дени, заподозренным в близких сношениях с злополучным интендантом Парижа г-ном Бертье, погналась за этим несчастным, который спрятался на колокольне, и отрубила ему голову, насадила ее на копье, намереваясь в понедельник утром носить ее по улицам Парижа, но это безобразие было предотвращено» (Цит. по: Литературное наследство. Т. 29–30. М., 1937. С. 398–442).

«Когда чума от смрадных, мертвых тел / Начнет бродить среди печальных сел». — Написано под впечатлением эпидемии холеры в ряде губерний России в 1830 году. Чумой Лермонтов называет холеру. Это видно из стихотворения этого же года «Чума в Саратове». В автографе рядом с названием произведения поставлено: «Cholera morbus».

В последних семи строках («В тот день явится мощный человек… / И будет все ужасно, мрачно в нем, / Как плащ его с возвышенным челом») нетрудно увидеть портрет Наполеона. В стихотворении «Наполеон», написанном Лермонтовым тоже 1830 году, использована та же метафора: «Сей острый взгляд с возвышенным челом».

Употребляя выражение «поэтическое пророчество», авторы статей чаще всего приводят примеры предсказания поэтами собственной смерти. Наиболее впечатляющей им кажется судьба Николая Гумилева. Для оценки этих утверждений недостаточно нескольких ссылок. Исследовательская корректность в данном вопросе требует:

а) анализа всех мест из произведений, где Н. Гумилев говорит о своей смерти,

б) исследования мотивов и авторской интенции (лат. intentio — «намерение, замысел»),

в) изучение биографических данных, по которым можно узнать, насколько автор реально переживал предсказанное им.

Действительно, о своей смерти Н. Гумилев писал неоднократно. Вот несколько примеров.

Из стихотворения «Рабочий» (1916):

Он стоит пред раскаленным горном,

Невысокий старый человек.

Взгляд спокойный кажется покорным

От миганья красноватых век…

Все он занят отливаньем пули,

Что меня с землею разлучит.

Пуля, им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век.

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.

Из стихотворения «Я и Вы»:

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый,

Протестантский, прибранный рай,

А туда, где разбойник, мытарь

И блудница крикнут: Вставай!

Из стихотворения «Заблудившийся трамвай» (1919?):

Вывеска… кровью налитые буквы

Гласят: «Зеленная», — знаю, тут

Вместо капусты и вместо брюквы

Мертвые головы продают.

В красной рубашке, с лицом как вымя,

Голову срезал палач и мне,

Она лежала вместе с другими

Здесь, в ящике скользком, на самом дне.

Из стихотворения «Сонет»:

Я, верно, болен: на сердце туман,

Мне скучно все — и люди, и рассказы,

Мне снятся королевские алмазы

И весь в крови широкий ятаган.

Мне чудится (и это не обман):

Мой предок был татарин косоглазый,

Свирепый гунн… я веяньем заразы,

Через века дошедшей, обуян.

Молчу, томлюсь, и отступают стены:

Вот океан весь в клочьях белой пены,

Закатным солнцем залитый гранит,

И город с голубыми куполами,

С цветущими жасминными садами,

Мы дрались там… Ах, да! я был убит.

Из стихотворения «В пустыне» (1908):

Давно вода в мехах иссякла,

Но как собака не умру:

Я в память дивного Геракла

Сперва отдам себя костру.

И пусть, пылая, жалят сучья,

Грозит чернеющий Эреб,

Какое страшное созвучье

У двух враждующих судеб!..

Пред смертью все, Терсит и Гектор,

Равно ничтожны и славны,

Я также выпью сладкий нектар

В полях лазоревой страны.

Из стихотворения «Сонет»:

Как конквиста?дор в панцире железном,

Я вышел в путь и весело иду,

То отдыхая в радостном саду,

То наклоняясь к пропастям и безднам.

Порою в небе смутном и беззвездном

Растет туман… но я смеюсь и жду,

И верю, как всегда, в мою звезду,

Я, конквистадор в панцире железном.

И если в этом мире не дано

Нам расковать последнее звено,

Пусть смерть приходит, я зову любую!..

Из книги: «Африканская охота. Из путевого дневника»:

«А ночью мне приснилось, что за участие в каком-то абиссинском дворцовом перевороте мне отрубили голову, и я, истекая кровью, аплодирую уменью палача и радуюсь, как все это просто, хорошо и совсем не больно».

Имеется ли здесь предсказание о своей ранней гибели или речь идет об определенном жизненном настроении и идеале сильного, мужественного человека? Д.П. Святополк-Мирский писал: «Стихи Гумилева совершенно не похожи на обычную русскую поэзию: они ярки, экзотичны, фантастичны, всегда в мажорном ключе, и господствует там редкая в русской литературе нота — любовь к приключениям и мужественный романтизм» (История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Гумилев и Цех поэтов).

Этими идеалами мужественного романтизма навеяны стихи, в которых поэт говорит о своей смерти. У необычного человека и смерть должна быть необычна. Но погибнуть в России в 1921 году не было делом необычным для человека, который не стремился приспособиться к той действительности. Николай Гумилев был арестован 3 августа 1921 года как участник заговора профессора географии Владимира Николаевича Таганцева (1889–1921). 24 августа 1921 года Петргубчека вынесла приговор замечательному поэту Николаю Гумилеву: «Гумилев Николай Степанович, 35 л., б. дворянин, филолог, член коллегии изд-ва ”Всемирная литература», женат, беспартийный, бывший офицер. Участник Петр. боев. контрревол. организации. Активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности… Приговорить к высшей мере наказания — расстрелу».

Обратимся к предсказаниям Гумилева о своей смерти.

В стихотворении «Рабочий» поэт погибает на берегу Двины, а не близ Петрограда у станции Бернгардовка. Почему Двина? На Двине в районе фольварка Арандоль весной 1916 года стоял Александровский полк, в котором Гумилев служил в чине прапорщика. Имеется рассказ полковника А.В. Посажного в записи Ю.А. Топоркова: «В 1916 году, когда Александрийский гусарский полк стоял в окопах на Двине, шт. — ротмистру Посажному пришлось в течение почти двух месяцев жить в одной с Гумилевым хате. Однажды, идя в расположение 4-го эскадрона по открытому месту, шт. — ротмистры Шахназаров и Посажной и прапорщик Гумилев были неожиданно обстреляны с другого берега Двины немецким пулеметом. Шахназаров и Посажной быстро спрыгнули в окоп. Гумилев же нарочно остался на открытом… затем тоже спрыгнул с опасного места в окоп, где командующий эскадроном Шахназаров сильно разнес его за ненужную в подобной обстановке храбрость — стоять без цели на открытом месте под неприятельскими пулями».

В стихотворении «Я и Вы» ничего не сказано о насильственной смерти. Речь идет о безвестной кончине бездомного человека.

В основу «Заблудившегося трамвая» положена ложная, чуждая христианству мысль о том, что на земле человек проживает несколько жизней. Никакого предвидения реальной трагической кончины здесь нет.

Эта же мысль выражена в последней строке сонета «Я, верно, болен: на сердце туман…»: «Мы дрались там… Ах, да! я был убит».

В стихотворении «В пустыне» говорится о смерти от жажды.

Нет предвидения обстоятельств смерти ни в сонете «Как конквиста?дор в панцире железном», ни в «Африканской охоте»: «истекая кровью, аплодирую уменью палача».

Надо заметить, что сам Гумилев в реальной жизни не переживал то, что он писал о своей смерти. Поэт и литературовед Владислав Ходасевич так рассказывает о своей последней встрече с Гумилевым за несколько часов до его ареста: «Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Федоровне и великих княжнах. Потом Гумилев стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго — ”по крайней мере до девяноста лет». Он все повторял: ”Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше»». (Некрополь. Гумилев и Блок).

Может ли поэт предчувствовать смерть? Может. Об этом свидетельствует поэзия Осипа Мандельштама. Источником предчувствий смерти было необыкновенно чуткое восприятие проявления зла в этом мире и сознание своей трагической беспомощности перед лицом царящего в нем насилия («Мне на плечи кидается век-волкодав, / Но не волк я по крови своей»). Уже в раннем, 1911 года, стихотворении из сборника «Камень» поэт писал:

Как кони медленно ступают,

Как мало в фонарях огня!

Чужие люди, верно, знают,

Куда везут они меня.

Это чувство тревоги не слабело с годами:

Век мой, зверь мой, кто сумеет

Заглянуть в твои зрачки

И своею кровью склеит

Двух столетий позвонки?

(Век. 1922)

А через девять лет поэт написал пронзительные строки, в которых звучит полная покорность перед лицом постепенно надвигавшейся насильственной смерти:

Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи –

Как прицелясь на смерть городки зашибают в саду, –

Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе

И для казни петровской в лесах топорище найду.

(«Сохрани мою речь навсегда…». 1931)

Предчувствия О. Мандельштама реальны. Но это не пророчества, а человеческий дар — мучительно и остро чувствовать трагедию этого мира, который весь «лежит во зле» (1 Ин. 5: 19).

Пророчество же дело не человеческое, а Божественное: «Ибо никогда пророчество не было произносимо по воле человеческой, но изрекали его святые Божии человеки, будучи движимы Духом Святым» (2 Пет. 1: 21).