30:1—33 Слова Агура

30:1—33 Слова Агура

30:1—9 Вступление. Мы ничего не знаем ни об Агуре, ни о Иакее, Ифииле и Укале (1), разве только можем предположить (см. коммент. к 31:1), что они не были израильтянами. Эта таинственность привлекает особое внимание к посланию Агура (2—4). Мы уже отмечали, что в притчах преимущественно рассматриваются нравственные нормы практического поведения и отсутствуют поучения обобщающего плана на тему жизненного устройства и деяний Божьих, тогда как и это все не лишено таинственности, причем в гораздо большей степени. Здесь эта мысль выражена совершенно отчетливо. Поначалу может создаться впечатление (2—3), что проблема состоит в отсутствии у Агура высокого интеллекта, но уже в ст. 4 становится очевидной ироничность его вступительного высказывания. Он единственный, кто открыто объявляет о своем невежестве, о том, что он, как всякий смертный, не в силах проникнуть в тайны мироздания Божьего.

Ирония на этом не кончается. В ст. 1 его высказывания названы вдохновенными изречениями, то есть речь как будто идет о словах пророческих, от Бога (ср., напр.: Ис. 13:1), и вместе с тем еврейское слово масса (изречение) может означать название страны на Аравийском полуострове, которая упоминается в Быт. 25:14. Эта ироничность звучит и в ст. 5—6. Хотя Агур и полагает, что ни он, ни кто–либо другой не привнесли небесных знаний на землю, он в то же время подразумевает, что есть слова от Бога, и эти слова особые — чистые и абсолютно надежные, и их надлежит принимать, ничего не прибавляя и ничего не убавляя.

Вступление завершается молитвой Агура, в которой он просит Бога избавить его от лжи и суеты, а также от двух крайностей в жизни: нищеты и богатства, потому что он видит опасности, таящиеся в них. Он напоминает нам, что когда в притчах говорится о богатом и бедном, — а эта тема многократно повторяется в книге, — то речь идет не только об этих двух группах людей, ибо большинство принадлежит как раз к промежуточному социальному слою. Агур хотел бы быть среди этого большинства. Благоговейное понимание тайны жизни и тайны Божества (Агур называет Бога израильским именем Яхве) сближает его с Екклесиастом (см.: Екк. 7:16–18).

30:10—17 Высокомерие. Здесь выделяются три близких по теме группы изречений. Тема проклятия связывает изречения в ст. 10 и более «длинные рассуждения» в ст. 11–14. В ст. 10 высказывается предостережение против вмешательства в дела других людей, так как это может обернуться против того, кто это делает. Далее в 11 — 14 каждый стих описывает категорию людей, которые подлежат осуждению из–за своей самонадеянности и высокомерия. Эмоциональное напряжение внутри каждого изречения как бы нарастает и часто достигает кульминации в конце стиха; а ст. 14 вдвое длиннее других, в конце его наблюдается обратный скачок к ст. 7–9, где говорится о нищете, хотя и другими словами. Далее ст. 15а, говоря о ненасытности человеческой натуры, плавно перетекает в ст. 15б—16, тогда как ст. 17 возвращает нас по кругу к началу, к ст. 10.

30:18–33 О четырех вещах. Упоминание о трех и четырех «ненасытимых» в ст. 15б—16 предваряет четыре притчи (18–33), где тоже используется прием «числового параллелизма» (см. также: 6:16—19). Кульминация в первой из них (18—19) приходится на последний из перечисленных путей: на путь «мужчины к девице», который имеет нечто общее с таинственностью трех других, описанных в ст. 18—19а. Высказывание в ст. 20 стоит несколько особняком, но вполне вписывается в данный контекст, а также позволяет замкнуть круг.

Вторая и третья числовые притчи (21–23 и 24–28) построены не по принципу нарастания напряжения. Сначала представлена судьба четырех человек, их неожиданный успех, но все может оказаться довольно плачевным. Эти и другие персонажи данной главы изображены несколько иронически. В ст. 23а речь, по всей видимости, идет о женщине с дурной репутацией, которой удалось–таки «подцепить» мужа, а в ст. 23б, вероятно, о служанке, которая родила ребенка, тогда как госпожа ее осталась бесплодной. Далее следуют четыре примера из жизни животных и насекомых, которые иллюстрируют необходимость и пользу мудрости, энергии и целеустремленности. Человек должен учиться мудрости и у природы тоже.

В четвертой притче (29–31) в образах животных иносказательно представлены реалии человеческого мира, высказана мысль о значении верховной власти царя — мысль, которая становится очевидной лишь в конце притчи. Царь не без иронии представлен не только в образе льва, но и коня и козла. Но его статус остается при нем. В ст. 32—33 высказано предостережение против заносчивости и необоснованных претензий. Сбивание, толчок и возбуждение передаются в оригинале одним еврейским словом.