Нестяжание

Нестяжание

Необыкновенно последовательно Старец соблюдал обет нестяжания, данный им Господу в день своего монашеского пострига.

Когда Старец был в Эсфигмене и после пострига его перевели в новую келью, то он нашел в ней три подрясника. Старец подумал, что один подрясник он будет надевать в церковь, другой — на послушание, а в третьем находиться в келье. Но, подумав так, он осудил себя: «Да, замечательное ты нашел себе оправдание». После этого он отнес два подрясника рухольному, себе оставив только один — тот, который был на нем. Уходя из монастыря, он не взял с собой ничего. У него не было даже простой монашеской сумки. Постирав коврик, на котором он совершал в келье земные поклоны, он сшил его края, приделал к ним веревку и получилась сумка, в которую, уходя из Эсфигмена, он положил свою рясу.

Когда он жил в монастыре Стомион, у него тоже был только один подрясник. Другой одежды у Старца не было. Стирая свой подрясник и вешая его сушиться, он закутывался в рясу. Он говорил: «Второй подрясник не нужен».

Когда он жил на Синае, его нестяжание достигло наивысшей точки. В его аскетирии не было ничего из вещей века сего.

Когда Старец жил в келье Честного Креста, вся его «келарня» — то есть склад — состояла из маленького сундучка. Этот сундучок стоял в конце коридора, соединявшего келью с церковью. Старец использовал сундучок и как сиденье, и как стол, и для того, чтобы складывать в него немногие необходимые ему продукты: сухари, немного риса, маслин и баночку меда. Но, несмотря на настоящую бедность, когда он угощал кого-нибудь в своей келье, его страннолюбие было щедрым и поистине царским, потому что щедрым и страннолюбивым было его душевное расположение.

Преподобный Арсений Каппадокийский, явившись Старцу Паисию, сказал ему: «Меня заставляет любить тебя еще больше то, что на почте ты не принимаешь денежных переводов. Ведь я слежу за тобой и на почте». Действительно, Старец попросил работников почтового отделения Кариеса, чтобы они возвращали приходившие ему почтовые переводы отправителям. Старец лишь записывал имена людей, присылавших ему деньги, чтобы их поминать, а иногда — и их адреса, чтобы посылать им что-то в благословение. Старец предупреждал таких людей, что если они вновь пришлют ему перевод или посылку, то он перестанет их поминать. Он много раз просил почтовых работников, чтобы они возвращали отправителям и приходившие ему посылки, но, видя, что для них это обременительно, получал посылки, чтобы их не расстраивать. Несмотря на то что днем он очень уставал, вечером он садился и разбирал эти посылки, с рассуждением раскладывая их по кучкам — в соответствии с нуждами других монахов. Потом в рюкзаке он относил им эти вещи или просил об этом других отцов. Так сам он оставался нестяжательным и был«яко нищ, а многи богатящ»[158]. Любые вещи, кроме тех, в которых он испытывал острую необходимость, — по его же собственным строгим критериям — он считал бременем, которое его огорчало и от которого он стремился избавиться. Он говорил: «Когда у меня есть [лишние] вещи, я чувствую себя так, словно на мое тело надета тесная, сдавливающая майка».

В хранении нестяжания Старца затрудняло то, что облагодетельствованные им лица несли и присылали ему подарки. Для чуткого Старца подвиг стал вдвойне обременителен: с одной стороны, постараться отказаться от этих подарков и приношений так, чтобы не расстроить и не ранить людей, желавших ему что-то подарить, а с другой стороны — рассудительно раздавать другим то, что он все же был вынужден принять — так, чтобы при этом не оскорбить и дарителей. Однажды мать больного ребенка прислала Старцу тысячу драхм. Расстроенный Старец в связи с этим 4 марта 1971 года писал человеку, знавшему ту женщину: «Чтобы Вы поняли меня лучше, я приведу пример. В то время как я громко стучу в Христовы двери молитвой, деньги, которые присылают мне люди, желающие меня за эту молитву отблагодарить, превращаются в камень. Он бьет меня по голове и оглушает меня так, что я перестаю даже молиться — до тех пор пока не найду, кому эти деньги отдать, а это тоже нелегко — ведь как ни старайся, все равно получишь духовный ущерб. Говорю Вам искренне: со вчерашнего вечера и до сего — тоже вечернего — часа я не мог сосредоточиться, потому что мне надо было найти, кому отдать эти деньги. Несчастные люди прислали мне их от своей большой любви, и я их за это поблагодарю. Но я пишу Вам для того, чтобы в следующий раз Вы мне тоже помогли. Я начал с детских домов в Греции, а потихоньку добрался даже до Кении, до несчастных православных негритят, а потом опять "переключился" на несчастных деток, которые просят помощи здесь, в Греции...»

Если Старец находил в келье деньги, которые кто-то из посетителей оставлял ему тайком, он вкладывал купюры в книги и дарил эти книги бедным детям, учившимся в Афониаде. Если он догадывался, кто ему эти деньги оставил, то посылал этому человеку в благословение иконки и другие вещи, стоимость которых была намного выше оставленных ему денег. Это было его принципом: давать больше, чем принимать.

Когда Старец жил на Катунаках, его посетил один человек. Старец приготовил обед и угостил посетителя. Тот попросил продать ему несколько деревянных иконок. «Сейчас, — ответил Старец, — у меня нет времени на рукоделие». Однако посетитель тайно оставил Старцу двести драхм и свой адрес. Вскоре он получил по почте пятьдесят деревянных иконок, которые стоили гораздо больше, чем двести драхм.

Продавал рукоделие Старец очень редко. Обычно он раздавал свое рукоделие в благословение людям. Он имел абсолютное доверие Промыслу Божию и поэтому о себе не беспокоился и денег на собственные нужды не держал. И Бог промышлял о нем, присылая ему то, в чем он нуждался.

Старец не принимал денег и от тех людей, которых поминал. Он писал: «Если мне понадобятся деньги и случится так, что в то же время Вы пришлете мне письмо с просьбой помолиться о серьезной мучающей Вас проблеме, то знайте, что я предпочту занять у кого-то еще и потихоньку своим скромным рукоделием отдать долг — чем просить денег у Вас».

Если у Старца оказывались деньги, он старался их раздать. Однажды у него оказалось пятьсот драхм, и он хотел дать их одному студенту. Юноша заколебался. Он не хотел брать эти деньги, зная бедность самого Старца. «Не надо, Геронда, не надо! У меня есть деньги!» — отнекивался студент. «А сколько миллионов?» — в шутку спросил Старец и убедил его принять помощь.

Переселяясь из каливы батюшки Тихона в «Панагуду», Старец нагрузил все свои вещи на двух мулов. Больше всего места занимал тяжелый пресс, с помощью которого он делал штампованные иконки, и годичный набор Миней[159]. Личных вещей было совсем немного. Они умещались в один рюкзак, и он мог носить их за собой — как улитка или кочевник. Таково было все его имущество.

Когда он переселялся в «Панагуду», у него было всего двести пятьдесят драхм, и он дал их в задаток мастеру, у которого заказал маленькое железное окошко для храмика кельи, в которую переселялся.

Когда Старцу было нужно выехать в мир, у него не было денег на билеты. Часто он был вынужден просить деньги в долг. Также ему было трудно скопить деньги, чтобы купить дров на зиму, — это случалось в последние годы, когда у него уже не оставалось времени на то, чтобы заготовить дрова самому. Когда знакомые Старца предлагали заплатить за дрова, он отказывался и просил помочь стареньким нуждавшимся монахам.

Его ряса и подрясник были истрепанными и старыми, но чистыми. Однажды, когда он выехал в мир, его знакомый заказал у портного новую рясу для Старца, полагая, что он носит дырявую, потому что не может купить себе новую. Но Старец эту рясу не принял. Однако вскоре он сам заказал себе новую рясу и больше такими предложениями его не беспокоили.

Несмотря на то что Старец жил в каливе и общался со многими людьми, он хранил обет нестяжания, подобно отшельнику. Некоторые имевшиеся у него вещи он держал ради людей, «яко имущ и не содержаяй»[160].

Однажды Старца посетил пожилой монах, старец Викентий. В этом монахе была скрыта какая-то тайна. Он носил монашескую скуфью, короткое пальто и выглядел как что-то среднее между монахом и мирянином. С мешком за плечами он ходил по конаками[161] по кельям в Кариесе и вещи, которые ему давали, складывал в этот мешок. Потом он тайно шел к беднякам и больным и раздавал им собранные вещи.

И вот однажды таинственный старец Викентий пришел в «Панагуду», развалился во дворе и стал спрашивать Старца Паисия: «А это у тебя есть? А то у тебя есть?» Старец на все давал утвердительный ответ и отдавал отцу Викентию все, чего бы тот у него ни попросил. Тогда, набив свой мешок благословениями, посланный Богом Старец Викентий ушел. Если можно так выразиться, он взвесил и испытал любовь Старца Паисия и убедился в ее искренности и чистоте.

Старец после этого случая говорил: «На меня произвело впечатление, что вещи, которые он у меня просил, действительно были мне нужны. Он попросил у меня пятьсот драхм — я дал ему тысячу триста. Потом он забрал у меня увеличительное стекло с удобной ручкой, плащ, оставил меня без продуктов, без керосина и так далее. Да, или он пришел в великую меру, или же Бог просвещает его вести себя так, чтобы мы познали самих себя, увидели, не привязано ли наше сердце к чему-то материальному, хотя и необходимому нам».

Старец говорил: «Если у нас что-то попросят и мы жалеем отдать эту вещь или если мы огорчаемся, когда что-то теряем, это значит, что мы любим вещь больше, чем Христа. Если человек радуется, отдавая, и огорчается, принимая, — это хороший знак. Если кто-то войдет в мою келью и вычистит ее до последнего гвоздя, меня это нисколько не огорчит. Однако если я услышу, как кто-то хулит Христа или Пресвятую Богородицу, или же увижу, например, что кто-то ломает часовенку, тогда я отдам всего себя, защищая святыню».

Выезжая со Святой Афонской Горы в последний раз в жизни, Старец имел с собой лишь маленький рюкзачок, в котором лежала одна ряса и какие-то благословения. Поняв, что на Святую Гору ему уже не вернуться, он попросил, чтобы ему привезли великосхимническое облачение и куколь. Материальных ценностей, денег, дорогого антиквариата у него не только никогда не было, но он никогда и не старался это приобрести.

Люди мира сего не могут понять смысл добродетели нестяжания. Нестяжание и девство — это не заповеди Бога, данные всем людям, но — монашеские добродетели. Нестяжание и девство — это те жертвы, которые монахи сами, по своему любочестию, приносят Господу.

Своей жизнью Старец учил тому, что утешение и радость монаха находится не в материальном, а в Боге. Тому, кто хочет Его достичь, очень помогает нестяжание — это «истинное имение». Поэтому Старец говорил: «Чем больше выбрасываешь (то есть даешь милостыню) — тем выше летишь[162] (то есть духовно восходишь)». Стяжание монахом денег и материальных благ Старец считал неудачей и опасным препятствием. Он желал, чтобы монах «не жил чужими благословениями, но раздавал благословения сам».

Так, свободный от всякого материального пристрастия, Старец вступил на монашеское поприще и ушел из этой жизни материально нищим, но богатым сокровищем своего нестяжания.

Нищ бе, богатства бескрайнего ради, И ничтоже имущ имети многая мни[163].