К Матери-Церкви
К Матери-Церкви
Помимо своей матери по плоти Евлогии и Матери Пресвятой Богородицы, Старец Паисий считал своей истинной Матерью и нашу Святую Церковь. Церковь — это действительно Мать всех верующих. Она возрождает нас в Святом Крещении и питает нас Благодатью Своих Таинств.
Это сыновнее отношение к Церкви Старец особо подчеркивал. В письме одному юноше он написал: «Потом, когда ты закончишь учиться, выбери путь, который тебе по душе — в недрах Матери-Церкви». Старец был монахом с церковным мудрованием и церковным сознанием. Его экклесиологические взгляды были предельно православными. Он верил в то, что Церковь обладает полнотой Богооткровенной Истины. Он говорил: «Все, что имеет Церковь, очищено — подобно дистиллированной воде». Спасение людей осуществляется в Церкви. Старец чувствовал себя одним из Ее членов. Ей он подчинял свою волю. Ради Ее блага приносил себя в жертву. Даже в его аскезе был экклесиологический смысл. Он верил в то, что «если я исправлю себя, то одновременно исправляется частичка Церкви». Его любовь к Церкви была чрезвычайной. Ради Ее благоутверждения Старец брал на себя труды, шел на жертвы, о Ее славе он непрестанно молился, прилагал многообразные старания, заботясь о Ее единстве. Он писал: «Я не из тех, кто превратил Православную Христову Церковь в политическую партию. Я люблю добрых делателей Христовых и помогаю им, чем могу».
Старец помог многим молодым людям стать хорошими священнослужителями, добрыми делателями виноградника Господнего. Он советовал им: «Смиренно трудитесь в Церкви, а Господь Сам, если это будет нужно, известит о вас людей». Некоторые из этих юношей сегодня являются украшением нашей иерархии.
Старец хотел, чтобы священнослужители помогали народу в покаянии, чтобы мы могли избежать праведного гнева Божия. Он говорил, что смысл священнического служения в спасении верующих и в славе Церкви, а не в стяжании славы для себя самого. Об одном священнослужителе, который делал достойное похвалы большое дело, Старец говорил, что «его дело имело бы высокую цену, если бы при этом он не имел еще и личных целей». Живя в своем аскетирии, Старец с интересом и без шума следил за положением дел в Церкви. Он молился, говорил, писал и, когда считал это необходимым, выезжал в мир ради какого-то церковного дела. Один раз, когда этого требовало положение дел в Церкви, он выехал в мир и встретился с афинским архиепископом Иеронимом, в другой раз посетил митрополита Флорины Августина. Тот спросил его: «Что, монах, приехал меня обличать?» — «Нет, Ваше Высокопреосвященство, — ответил Старец. — Святое Евангелие говорит:"Аще согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его..."[260], Евангелие не говорит о том, чтобы мы обличали отца». Старец положил перед владыкой земной поклон и сказал ему несколько слов, которые подвижник-митрополит принял, согласившись с ними. С тех пор владыка Августин относился к Старцу Паисию с большим благоговением. Многие епископы советовались со Старцем и поддерживали с ним отношения.
Старцу было очень больно, когда в Церковь проникали соблазны, когда Церковь переживала кризис. Тогда он молился больше, чем обычно. «Я описал Вам мою глубокую боль», — говорит он в письме, написанном в один из церковных кризисов[261]. Старец объясняет, почему в Церкви происходят кризисы и соблазны: «У нас нет святоотеческого духовного благородства, и вследствие этого мы начинаем, как цыгане, ругаться между собой».
По поводу так называемых религиозных организаций, братств, о которых каждый судил по-своему, Старец сказал: «Распускать христианские братства не нужно, нужно только сделать их святоотеческими».
Старец соблюдал Священные Каноны и чин Церкви. Он с уважением относился к властям и установлениям Святой Афонской Горы. Без письменного разрешения Кинота он с Афона не выезжал. Однажды он приехал в Суроти и увидел, что срок его предыдущего письменного разрешения на выезд с Афона уже истек. Хотя ему надо было уезжать по срочному делу, он остался на месте и потерял два дня, ожидая, пока с Афона ему привезут новую отпускную грамоту.
Старец испытывал благоговение и уважение к епископам. Знакомый мирянин пригласил его к себе в гости. «Конечно, — ответил Старец, — приехать к тебе я не смогу. Но если бы я даже и приехал, прежде всего мы должны были бы пойти к епископу вашего города, чтобы взять у него благословение и засвидетельствовать ему свое почтение. А на это мы потеряли бы пару дней». — «Геронда, — ответил его знакомый, — ну зачем нам идти к владыке?» — «Нет, — настаивал Старец, — к нему надо было бы пойти, потому что он — генерал, а мы с тобой — простые солдаты».
Старец испытывал особое уважение к престолу Вселенской Патриархии. Он признавал ее всеправославную миссию и понимал, в каком нелегком положении она находится. Он много молился о Вселенской Патриархии и часто публично защищал и поддерживал ее.
Мы помним, что, живя в монастыре Стомион, Старец явил себя крепким противником сект и ересей. В том, что касалось веры, он был бескомпромиссен и отличался акривией.
Старец обладал большой православной чуткостью и поэтому не принимал общих молитв и церковного общения с неправославными. Он говорил: «Для того чтобы вместе помолиться с кем-то, нам необходимо сначала прийти с ним к согласию в вере». Если священнослужитель соучаствовал в общих молитвах с инославными, Старец прерывал с ним всякую связь и избегал встреч с ним. «Таинства» инославных он не признавал. Он советовал, прежде чем принимать инославных в Православную Церковь — конечно, через Крещение, — как следует научить их истинам веры.
Старец боролся с экуменизмом и говорил о величии и исключительности Православия, черпая эту истину из своего сердца, преисполненного Божественной Благодатью. Доказательство превосходства Православия — вся его жизнь.
На какое-то время Старец с подавляющим большинством святогорских отцов прекратил поминать Вселенского патриарха Афинагора[262] из-за его опасных действий в отношении римо-католиков, но Старец делал это с болью. «Я молюсь, — признался он одному человеку, — чтобы Бог забрал дни моей жизни и отдал их патриарху Афинагору, чтобы он успел покаяться».
О монофизитах Старец сказал так: «Монофизиты не хотят признаться в том, что они не поняли Святых Отцов, но утверждают, что Святые Отцы их не поняли. То есть они ведут себя так, словно бы они правы, а их поняли неправильно». Когда из богослужебных книг предложили убрать слово «еретики» по отношению к Диоскору и Севиру, Старец охарактеризовал это предложение как «богохульное». Он сказал: «Значит, столькие Святые Отцы, имевшие Божественное просвещение и жившие в одно время с этими еретиками, не поняли их и ошиблись? И теперь, столько веков спустя мы хотим исправить этих Святых Отцов? Неужели даже чудо святой Евфимии Всехвальной ни о чем не говорит этим людям? Неужели она тоже "неправильно поняла" еретическое исповедание веры?»
Старец не желал выглядеть исповедником. Однако он противодействовал неправославным поступкам некоторых церковных лиц. «Церковь, — говорил он, — это не прогулочный корабль того или иного епископа, чтобы он плыл на нем, куда ему вздумается». Противодействия Старца неправославным действиям того или иного епископа сопровождались многими молитвами и любовью к Церкви. И не только к Церкви, но и к тем, кто уклонялся от истины. Предпосылкой стояния Старца за истину было его бесстрастие, рассуждение и просвещение свыше.
Еще Старца волновала проблема церковного календаря. Переживая из-за календарного раскола, он молился, чтобы Господь уврачевал этот недуг. Он жалел различные старостильнические группировки, которые отломились от Церкви, как ветви от лозы, и не имеют общения ни с одной из Поместных Православных Церквей. По совету Старца некоторые приходы старостильников в Афинах и Салониках воссоединились с Церковью, сохранив в своем богослужебном уставе старый юлианский календарь.
Старец говорил: «Хорошо, если бы календарной разницы не было. Однако это не вопрос веры». На возражение, что новый григорианский календарь придумал папа, Старец отвечал: «Новый календарь придумал папа, а старый календарь придумал идолопоклонник», имея в виду римского императора Юлия Цезаря.
Чтобы отношение Старца к календарной проблеме было более понятным, приводим нижеследующее свидетельство.
Один православный грек много лет жил в Америке. У него была серьезная проблема в семье: сам он был зилотом, то есть старостильником, а его жена и дети принадлежали к Церкви, которая жила по новому календарю.
«Ни одного церковного праздника мы не могли отпраздновать всей семьей, — сокрушался этот человек. — У них было Рождество, а у меня память святого Спиридона, у меня Рождество — у них Собор Иоанна Предтечи. Но это бы еще ничего. Хуже всего было сознавать — так нас учили, — что новостильники — еретики, и они пойдут в адскую муку. Шуточное ли дело: без конца слышать, что твоя жена и дети предали веру, присоединились к папе, что в Таинствах новостильной Церкви нет Благодати. Мы часами напролет беседовали на эти темы с женой, но договориться не могли. По правде сказать, у старостильников мне тоже не все нравилось. Особенно не нравилось, когда приезжали епископы-старостильники и нас собирали для беседы с ними. О "прельщенных" — так они называли новостильников — они говорили без любви и без боли. Напротив, было такое чувство, что они ненавидят их и радуются, говоря, что те пойдут в вечную муку. Они были очень фанатичны. Когда беседа с ними заканчивалась, я чувствовал смущение и терял мир. Однако мне и в голову не могло прийти порвать со старостильниками. Я просто разрывался. Если бы так продолжилось еще какое-то время, от расстройства я повредился бы умом.
Как-то приехав в Грецию, я рассказал о мучившей меня проблеме своему двоюродному брату Янису, который предложил поехать на Святую Гору и встретиться со Старцем Паисием.
Когда мы пришли в "Панагуду", Старец, радостно улыбаясь, угостил нас лукумом и посадил меня рядом с собой. Я был в растерянности. Он вел себя со мной так, словно знаком со мной многие годы и знает обо мне все.
Его первый вопрос был таким: "Ну как ты там в Америке справляешься со своими автомобилями?" Я растерялся. (Забыл сказать, что в Америке я работал на автостоянках, и, естественно, вся моя работа была связана с автомобилями.)
"Справляюсь..." — только и мог пробормотать я, глядя на Старца глупыми глазами. "Сколько в вашем городе православных храмов?" — "Четыре", — ответил я и изумился еще раз.
"Там служат по старому стилю или по новому?" — спросил Старец, и меня ударила третья молния. Однако эта "молния", вместо того чтобы увеличить мою растерянность, как бы сроднила меня со Старцем, "приземлила" меня к его дарованию.
— В двух — по старому, а в двух — по новому, — ответил я.
— А ты в какой храм ходишь?
— Я хожу к старостильникам, а моя жена — к новостильникам.
— Слушай-ка, — сказал Старец, — ты тоже ходи в тот храм, куда ходит твоя жена. — Старец произнес эти слова "со властью", авторитетно и хотел объяснить мне что-то еще. Однако вдруг я осознал, что этот вопрос для меня уже закрыт. Объяснения и аргументы были уже не нужны. Со мной произошло что-то необъяснимое, что-то Божественное, с души упал тяжелый камень и улетел далеко-далеко. Как по ветру разлетелись все старостильнические аргументы, угрозы и "отлучения" новостильников. Я ощущал в себе Благодать Божию, которая через этого святого мужа действовала во мне и наполняла меня миром, к которому я стремился много лет. То необыкновенное состояние, которое я переживал, наверное, отразилось и на моем лице.
Скорее всего, выражение моего лица заставило Старца на какое-то время остановиться. Но потом он продолжил свою речь и дал мне некоторые объяснения. Возможно, он сделал это для того, чтобы я передал его слова другим. А может быть, для того, чтобы я использовал эти доводы для себя самого во время искушения, когда состояние переживаемой мной в те минуты небесной радости пройдет.
"Конечно, — говорил Старец, — и мы на Святой Горе живем по старому календарю. Но мы — другое дело. Мы едины с Церковью, со всеми Патриархатами, со всеми Поместными Церквами — как с теми, кто живет по новому календарю, так и с теми, кто придерживается старого. Мы признаем Таинства этих Церквей, а они признают наши Таинства. Их священники сослужат с нашими священниками. А вот несчастные зилоты от Церкви откололись. Большинство из них имеют и благоговение, и бескомпромиссность, и подвижнический дух, и ревность по Богу. Только их ревность нерассудительна, она "не по разуму". Некоторые были вовлечены в этот раскол по простоте, другие — по незнанию, третьи — по эгоизму. Тринадцать дней разницы между юлианским и григорианским календарями они посчитали догматическим вопросом и всех нас записали в прельщенные, а сами ушли из Церкви. Зилоты не имеют общения с Патриархатами и другими Поместными Церквами, придерживающимися нового календаря. Но ведь с Патриархатами и Церквами, которые придерживаются старого календаря, они тоже не имеют общения — якобы потому, что те "осквернились" общением с новостильниками. Но это еще не все. Зилотов-старостильников осталось немного, но и эти немногие, я уж не знаю как, раздробились на мелкие группировки. И они не могут остановиться: все дробятся и дробятся, предают друг друга анафеме, отлучают друг друга от Церкви, низвергают из священного сана. Ты не можешь себе представить, как я исстрадался и как много молился из-за этого искушения. Мы должны любить зилотов-старостильников, нам должно быть за них больно, мы не должны их осуждать. Больше всего нам надо молиться о том, чтобы Бог просветил их, а если иногда кто-то из них, будучи расположен по-доброму, попросит нас о помощи, мы можем ему сказать то, что мы знаем».
Через пять лет после кончины Старца Паисия господин X., рассказавший эту историю, приехал из Америки на Афон, пришел в «Панагуду» для того, чтобы поблагодарить Старца. После той беседы его духовная, а также и семейная жизнь полностью наладились. О своей встрече со Старцем он рассказывал со слезами на глазах.
Приведем еще один пример рассудительного отношения Старца к одному из тонких церковных вопросов. Один православный священник из-за границы рассказал Старцу, что его правящий епископ устраивал под храмами танцевальные залы и совершал другие модернистские действия. Прихожанам это не нравилось, и они стали уходить из его юрисдикции в одну из раскольнических церквей. Выслушав священника, Старец ответил: «Если ты хочешь помочь людям, то соглашаться со всем, что делает твой владыка, ты не должен. Ведь этими действиями он добивается лишь того, что из Церкви уходят люди. Я не говорю тебе, чтобы ты прекращал с ним общение и уходил в раскол, и не говорю, чтобы ты его публично осуждал. Но и хвалить его и соглашаться с ним ты тоже не должен».
Имея любовь, молитву, рассуждение, Старец знал, когда нужно говорить, как нужно действовать и как без неполезного шума помогать Матери-Церкви, как, избегая крайностей, исцелять раны, которые мучают Ее Тело и соблазняют верующих.