Безмолвия рачитель

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Безмолвия рачитель

Вся жизнь Старца Паисия отличалась непрекращающимися попытками бегства в пустыню. Можно сказать, что он родился с неизбывным желанием безмолвия. Это желание осталось в нем до конца жизни. С детского возраста он любил уединяться, взыскуя безмолвие. Часто он поднимался на гору, где проводил время в пещерах, или вскарабкивался на скалы. Подражая Господу, он«бе отходя в пустыню и моляся»[198]. Вначале Старец избрал для себя жизнь безмолвническую. Однако, по Промыслу Божию, он несколько лет не мог осуществить это желание. Но все препятствия, которые возникали на пути к безмолвию, не только не преуменьшали его желания — напротив, разжигали его еще больше. Годы подвигов Старца в общежительном и идиоритмичном монастырях на Святой Горе, а затем в монастыре Стомион в действительности были подготовкой к безмолвнической жизни.

Приехав на Синай, он возрадовался безмолвию, насладился его плодами и духовно обогатился. Он жил ангельской жизнью, подобно бесплотным, подлаживая свою жизнь к святой пустыне и чувствуя утешение, которое она ему дарила. Он переживал Божественные Тайны и высокие состояния и имел непрестанную Иисусову молитву.

В одном из писем, отправленных из Иверского скита (от 8 мая 1966 года), он так объясняет свое нежелание писать и получать письма: «Я не только прекратил писать письма, но и избегаю любой встречи с людьми. Чем дальше я убегу от мирских проблем, тем больше смогу помочь миру в его проблемах, потому что в этом случае мое старание помочь не будет старанием человеческим, но сам Благий Бог будет разрешать проблемы людей, при этом оставляя свободной их волю».

Когда Старец жил в келье Честного Креста, приходивших к нему паломников становилось все больше и больше. Желая оградить свое безмолвие, он принял определенные меры: огородил участок забором и вновь прекратил переписку. В письме от 9 декабря 1970 года он пишет: «Ведь я же монах-исихаст, и, если я буду заниматься перепиской, моя жизнь не будет иметь смысла. Смысл она будет иметь тогда, когда я буду постоянно помнить [о человеческой боли] и молиться за мир. Сейчас зима, и необходимого безмолвия мне хватает. А вот летом больше всего мне мешают безмолвствовать студенты, которые приезжают сюда, чтобы со мной встретиться».

Великая любовь Старца не позволяла ему самому жить в высокой области Фаворского Света и при этом быть безразличным к страдающему человеку. Однако, для того чтобы выйти из этого Фаворского состояния и говорить с людьми, Старец прилагал великое усилие. Немногие понимали жертву, на которую он шел, оставляя свое возлюбленное безмолвие и погружаясь в проблемы людей. Это было его пожизненным подвигом: жить в безмолвии и помогать людям.

Богопросвещенный рассудительный Старец превосходно объединял безмолвие со служением человеку. В нем счастливо сочетались безмолвник и духовный руководитель. Он был похож на тех древних воинов, которые держали меч и в правой, и в левой руке и поэтому назывались«обоюдодесничники». Старец наилучшим образом пользовался безмолвием, а когда обстоятельства и воля Божия поставляли его среди людей, он открывал свои духовные житницы и, как добрый житораздаятель, как новый прекрасный Иосиф, питал жаждущий народ Божий тем хлебом, который пожал в пустыне.

Старцу удавалась безмолвническая жизнь, несмотря на то что его посещали многие. Бывали случаи, когда он буквально задыхался от приходивших к нему людей. Однако его безмолвнический устав и распорядок дня, его опыт и великое рассуждение позволяли ему найти время на все и на всех. Так и сам он получал духовную пользу и духовно помогал людям.

Он говорил: «Я могу разговаривать с людьми, могу находиться рядом с ними, однако наступает время, когда я хочу быть один». Его глубокий внутренний человек был по своей природе исихастом. он добавлял: «Если человек не имеет возможности уйти в пустыню, ему надо постараться создать предпосылки для безмолвия в том месте, где он живет. Если мы заботимся о том, чтобы отсечь наши страсти, то и здесь, где мы живем сейчас, для нас будет пустыня. Я бы тоже хотел сейчас[199] жить на вершине Афона вместе с "невидимыми старцами"[200], но разве я смогу жить вместе с ними? "Дух убо бодр, плоть же немощна"[201]. Я хочу быть один всю ночь и три часа днем, мне необходимо совершенное уединение. Я чувствую это необходимостью».

Целые дни напролет Старец отдавал свои силы людям, утешая их, но он стремился к безмолвию хотя бы в ночные часы. «Когда я оставляю на ночь у себя в келье посетителя, — говорил он, — я не ощущаю безмолвия так, когда я один».

Летом Старец каждый день на несколько часов уходил в лес. Он очистил от кустов и деревьев несколько мест для молитвы и каждое лето из листьев папоротника делал себе небольшой шалашик. Там он читал Псалтирь, молился по четкам и потом возвращался к себе в келью, где его уже ждали люди.

Возможно, кто-то подумает: «Что за исихаст был Старец Паисий, когда он целыми днями напролет беседовал с людьми?» Однако, как говорит авва Пимен, «иной человек... с утра до вечера говорит и, между тем, соблюдает молчание; потому что он ничего не говорит без пользы»[202].

Находясь в безмолвии, Старец служил Богу, а беседуя с людьми, приводил их к Нему. Однако, будучи другом и рачителем безмолвия, он всегда скучал по пустыне. Поэтому в последние годы жизни он неоднократно пытался на время удалиться в пустынное место, однако всегда встречал на своем пути препятствия. Когда он в последний раз посетил Синай, то хотел остаться там на безмолвие, однако у него это не получилось. То же самое произошло и на Святой Земле. Старец думал и о Метеорах[203], и о других пустынных местах, но везде встречал препятствия. Под конец он стал просить Бога удостоить его пожить в пустыне хотя бы два-три года перед тем, как Он возьмет его из сей жизни. Вместе с одним-двумя монахами Старец попытался удалиться в одну из внутренних афонских пустынь, но все его старания оказались тщетны. Воля Божия была в том, чтобы он оставался в своей каливе и помогал людям. Об этом его ясно два раза известил Сам Бог.

Итак, извещение принимать людей Старец получил свыше. Кроме этого, ухудшилось состояние его здоровья. Теперь он уже не мог, как свободная птица, летать по далеким пустыням. Он довольствовался жизнью, полной самоограничений, в своей каливе и был подобен"птице, особящейся на зде" и"горлице любопустынной".

В своей каливе Старец жил как в глубокой пустыне, потому что его сердце опустело от страстей и он стяжал безмолвие ума. Он дошел до такого состояния, что мог одновременно находиться со множеством людей и быть один. Ему удалось осуществить в своей жизни заповедь любимого им святого Исаака Сирина: «Будь друг со всеми людьми и при этом оставайся один в своем помышлении»[204]. Старец пребывал «неподвижен сердцем, общаясь по внешнему человеку с людьми, а по внутреннему — с Богом»[205]. Уже очень рано он научился слышать или не слышать, видеть или не видеть — тогда, когда хотел этого сам.

Зимой 1959 года в монастыре Стомион его посетил один солдат. Он застал Старца больным, лежащим в кровати, и сказал ему: «Отче, Вы болеете, а тут еще и дети не дают Вам покоя».

— Какие дети?.. — спросил Старец. — А... правда! Сейчас услышал!.. Я и не заметил, что они пришли.

Солдат понял, что погруженный в молитву Старец не слышал крики игравших в монастырском дворе детей, которые будоражили всю округу.

Когда Старец искал пустынное место вне Святой Горы, ему показали хорошую пещеру в безмолвном месте. Но человек, который привел его туда, сказал, что недалеко от пещеры проходит автомобильная дорога и слышится шум проезжающих машин. «Этот шум меня не беспокоит, — ответил Старец. — Я могу, когда хочу, его слышать, а когда не хочу — не слышать; могу видеть машины, а могу их не видеть. Хуже шум другой: когда хотят меня впутать в разные проблемы».

Однако Старец говорил, что вначале «безмолвие в удалении от мира очень быстро приносит душе внутреннее безмолвие при помощи подвижничества и непрестанной молитвы, и тогда человек уже не беспокоится внешним беспокойством»[206].

Основываясь на своем безмолвническом опыте, Старец говорил: «Безмолвие само по себе — это уже молитва». Об одном, находящемся в миру исихастирии Старец говорил, что живущие там монахи преуспевают, потому что они любят безмолвие и время от времени, ни на что не отвлекаясь, живут в маленьких каливках. И действительно, согласно святому Исааку Сирину, «безмолвие есть край совершенства»[207] и «честное дело безмолвия становится пристанищем Таинств»[208].

Безмолвие есть благое состояние, однако, пребывая в нем, необходимо подвизаться, совершать дела безмолвия. Старец выразительно говорил: «Чем поможет мне безмолвие, если, пребывая в нем, я имею радиоприемник? Для того чтобы пустыннику помогла пустыня, он должен или уже быть хорошим [монахом], или стать им. Подобно тому как сладкие плоды, произрастая в безводных местах, становятся слаще, чем выросшие в местах влажных, а плоды горькие в местах безводных становятся горче, так и хороший монах в пустыне станет лучше, тогда как монах страстный станет более страстным. Некоторые монахи хотят жить в безмолвии. Они находят безмолвную келью и потом впадают в совершенное нерадение и равнодушие. Все их духовное делание заключается в том, что они иногда сядут и почитают какую-нибудь книжку».

Старец рассказывал и следующий случай: «Давно, когда Ватопедский монастырь был еще идиоритмичным, двое его насельников договорились уйти в пустыню. Они купили себе келью. Один из них был подвижником. Каждую ночь он совершал бдения. А другой в это время спал и раздражался из-за того, что подвижник беспокоит его своим шумом. Он ему даже говорил: «Что ты там делаешь всю ночь и не можешь успокоиться? Нет, видно до тебя не доходит смысл того, что написано в Псалтири: "И в нощи пред тобою". Ты ведь "и в нощи предо мною", то есть ты даже ночью не даешь мне покоя!" Из этого видно, что в действительности один из братьев ушел в пустыню ради высшей духовной жизни, тогда как другой — для высшей плотской жизни, для комфорта».

Старец подчеркивал: «Те, кто живет в безмолвии, — извлекают ли они пользу из своего молчания, безмолвия, или же сидят и собеседуют со своими помыслами? Если они собеседуют с помыслами, то они болтуны большие, чем болтуны в миру. Потому что мирскому болтуну делают замечания, его ругают, и постепенно он исправляется, тогда как они, пребывая в пустыне и празднословя со своими помыслами, имеют при этом ложное мнение, что они исихасты и таким образом причиняют себе немалое зло. Для того чтобы быть исихастом, надо иметь умную молитву».

И действительно, цель безмолвия есть молитва. «Собирательным делом безмолвия, — говорит святой авва Исаак Сирин, — является пребывание в молитве»[209].

Старец Паисий был убежден, что для того, чтобы человек шел подвизаться в пустыню, необходимы определенные предпосылки. Или он должен идти к подвизающему в пустыне старцу, или, перед тем как идти в пустыню, достаточное время прожить в послушании в общежительном монастыре. Старец говорил: «Если молодой монах уходит в пустыню, чтобы жить там одному, по своей воле и без наблюдения Старца, то — если он даже и не станет бесноватым — преуспеть не преуспеет». Одного молодого монаха, пришедшего к Старцу за благословением уйти в пустыню, он отговорил от этого со словами: «Сейчас жить один в безмолвии ты не сможешь».

Святогорскому монаху, который жил в келье один и буквально погибал от бесполезных попечений и не находил ни в чем духовного утешения и покоя, Старец посоветовал: «Возьми "Добротолюбие" и четки и пойди во-о-он туда, видишь: под каштаны».

На вопрос, возможно ли сегодня монаху жить в безмолвии на Святой Афонской Горе, Старец ответил: «Возможно — если монах живет в безвестности и не вступает в близкие отношения с мирскими людьми».

Старец помог монахам, имевшим предпосылки для безмолвнической жизни. Благодаря ему были заселены многие афонские кельи, в которых возникли очаги безмолвнической жизни.

Этим безмолвническим духом дышал Старец Паисий, его он передавал другим. Он возлагал на исихазм — безмолвническую жизнь — великие ожидания и многие упования. Он верил в то, что «из безмолвнической, исихастской жизни придет и возрождение Церкви»[210].