Реформация остановилась на месте
Реформация остановилась на месте
Реформация христианской Церкви в шестнадцатом столетии была еще далеко не полной. Реформаторы сделали многое, но не все истины, забытые за период отступничества, воссияли вновь. Христианство вышло из кромешного мрака, но все еще оставалось в тени заблуждений. Реформаторы сокрушили железную власть средневековой Церкви, дали Библию миру и восстановили первоначальный смысл Евангелия. Но при всем том они не смогли открыть другие важные истины, такие, как крещение посредством погружения, бессмертие, которое будет даровано Христом при воскресении праведных, учение о седьмом дне как библейской субботе и другие (см. главы 7, 14, 19, 25 этой книги), все еще остававшиеся в тени. Вместо того чтобы продолжать дело Реформации, ее сторонники остановились на достигнутом. Они сосредоточили свое внимание на словах и мнениях реформаторов, а не на Священном Писании. Лишь немногие увидели новые истины, но большинство отказалось пойти дальше того, чему верили первые реформаторы. В результате протестантизм выродился в формализм и догматизм, а заблуждения, от которых следовало отказаться, прочно обосновались в Церкви. Пламя Реформации постепенно угасло, и протестантские Церкви сами стали холодными, формальными и нуждались в реформе.
В эпохе, последовавшей за Реформацией, было много внешней религиозной активности, но мало истинного духовного прогресса. Фредерик В. Фаррар (Farrar) писал, что в этот период «свобода была заменена рабством; вселенские принципы — жалкими крохами; истина — догматизмом; независимость — традицией; религия — системой. Живое благоговение перед Писанием уступило место мертвой теории инспирации. Сердечная искренность превратилась в незыблемое единообразие, а живая мысль — в словесные баталии»[118]. И хотя «Реформация сокрушила свинцовый жезл старого догматизма»[119], протестантские Церкви насадили новый догматизм. Роберт Грант (Grant) назвал этот новый догматизм «таким же непоколебимым, как любое средневековое богословское утверждение»[120]. Протестанты «практически связали себя рамками существовавших тогда исповеданий»[121].
Догматические споры принимали очень острый оборот. «Никогда раньше люди не были настолько заняты выискиванием недостатков друг у друга и оскорбительными выпадами друг против друга, как в то время»[122]. Таким образом, Благая весть превратилась в сплошную полемику. «Писание обращается уже не к сердцу, а к критически настроенному уму»[123]. «Догмы приобрели ортодоксальность, но духовность исчезла. Богословие торжествовало, но любовь погасла»[124].