Глава 63. Царь Дашаратха повествует историю юного аскета

Глава 63. Царь Дашаратха повествует историю юного аскета

Проснувшись после короткого сна, разбитый горем царь Дашаратха погрузился в глубокие раздумья. Изгнание Рамы и Лакшманы наполняло монарха, подобного Васаве, печалью, словно демон Рагху, окутавший солнце тьмой! С уходом Рамы и его супруги правитель Кошалы, вспоминая о свершенном прежде злодеянии, пожелал поведать о нем Каушалье с темными ресницами. На шестой день после ухода Рамы в лес, в полночь царь Дашаратха вернулся мыслью к тому случаю и, скорбя о сыне и допущенном грехе, обратился к Каушалье, охваченной материнским волнением:

— Что бы человек ни делал — будь то добро или зло — он пожнет плод своих деяний, о благословенная и прекрасная царица! Только глупец, предпринимая что-то, не предвидит тщетности или серьезности последствий! Человек, который желая плода, вырубает манговую рощу и поливает деревья палаша в период цветения, раскается, когда придет время собирать урожай! Тот, кто предпринимает что-то, не оценив последствий, пожалеет об этом, подобно человеку, во время сбора урожая ухаживающему за деревом кумшика! Я срубил манговую рощу и полил деревья палаша, изгнав Раму, и когда настало время собирать урожай, я оплакиваю свою глупость. В юности, упражняясь в стрельбе из лука, я направлял свои стрелы на звук, о Каушалья; естественно, о царица, меня настигла беда, как ребенка, по неведенью испившего яд. Подобно человеку, плененному деревьями палаша, я пострадал от нежданных последствий стрельбы на звук! О царица, я еще не был женат на тебе; я был законным наследником престола; наступил сезон дождей и я искал удовольствий. В то время солнце, иссушившее землю и испепелявшее мир своими лучами, вступило на южный путь. Жара стала спадать, появились дарующие свежесть облака, радуя лягушек, гусей и павлинов; птицы с мокрыми крыльями, напоминая аскетов после купания, искали прибежища в листве дерев, чьи кроны волновались и дрожали от дождя и ветра. Покрытые непрекращающимися потоками дождя горы, излюбленные пристанища опьяненных гусей, тонули в воде; каскады чистой воды белого, красного или пепельного оттенка падали со скал, кружась в водоворотах. В это радостное время вооруженный луком и стрелами я на своей колеснице отправился к реке Сараю, желая предаться своему излюбленному развлечению. Чувства мои были необузданны, я убил буйвола, слона, лань и еще несколько диких животных, когда они приходили на водопой. И вдруг в темноте я услышал звук наполняемого водой кувшина. Не в силах ничего разглядеть, я решил, что это хрюкает слон. Держа наготове стрелу с наконечником, жгучим, как ядовитая змея, и желая убить слона, я выпустил ее туда, откуда раздавался звук, и острая стрела полетела, словно ядовитая змея. Во тьме раздался пронзительный крик аскета: «Ах! Ах!» Крича, он упал в воду с пронзенной грудью. Человеческий голос стонал:

— Кто пронзил стрелой аскета, подобного мне, когда я ночью пришел к пустынной реке набрать воды? Кто сразил меня стрелой? Кому я причинил зло? Я, риши, отказавшийся от насилия и живущий в лесу на диких фруктах? Кто поразил меня стрелой, аскета со спутанными волосами, который носит одежду из древесной коры и шкуру антилопы? Кто пожелал моей смерти и что плохого я сделал? Несомненно, никто не одобрит этот бесплодный и полностью бесполезный проступок, как если бы ученик осквернил постель своего гуру! И все же я не столько скорблю о своей смерти, как о моих матери и отце; я страдаю о них. Они старые, долгое время я оставался их единственной поддержкой. Когда тело мое вновь станет землей, водой, огнем, воздухом и эфиром, что станется с ними? Стрела эта сразила меня и моих родителей! Все мы умираем от руки бесчувственного человека, который не умеет владеть собой!

Услышав этот жалобный голос, я, всегда стремившийся исполнять свой долг, от горя выпустил из рук лук и стрелы. Слыша стенания аскета, раздававшиеся в ночи, я обезумел от отчаяния и вне себя бросился на его голос.

Душу мою терзали муки, ум был взволнован. На берегу реки Сараю я увидел раненого аскета, локоны его растрепались, кувшин опрокинулся, тело испачкалось в пыли и крови, пронзенный стрелой, он лежал на земле. Я весь дрожал, когда он поднял на меня свои глаза и обратил ко мне суровые слова, которые уничтожили меня, как огонь:

— Что плохого я сделал тебе, о царевич, живя в этом лесу? Ты убил меня, когда я набирал воду для своих престарелых родителей! Стрела, нанесшая мне смертельную рану, поразила также и тех двух стариков, моих родителей, которые слепы! Несчастные, они ждут меня, чтобы утолить жажду!

Истомленные жаждой, они будут жестоко страдать! И это награда за аскетизм и изучение Веды? Отец мой не знает, что я лежу на земле, и даже если бы он знал, что бы он сделал, если он не может идти без поводыря, как дерево, которое не может помочь другому дереву, вырванному с корнем, о Рагхава!

Иди и разыщи моего отца и расскажи ему все! Я боюсь, в гневе он уничтожит тебя, как яростный огонь уничтожает лес! К хижине моего отца ведет единственный путь, о царевич. Иди и умилостивь его, дабы в гневе своем он не проклял тебя, но сначала вытащи острую стрелу из моей груди, потому что она мучит меня, как течение реки подмывает ее высокий и сыпучий берег. Мне больно дышать, пока стрела у меня в груди, но как только ты вытащишь ее, незамедлительно придет смерть!

Несчастный и разбитый горем, я слушал его и думал, как мне вытащить стрелу.

Видя мою нерешительность и терзания, мудрец, сын аскета, сведущий в духовном знании, мучительно обратился ко мне. Корчась, не в силах пошевельнуться, с закатившимися глазами, с каждым мгновеньем теряя последние силы, он с трудом произнес:

— Силой терпения я хочу преодолеть свое горе, я желаю уйти безмятежным. Выброси из своей головы мучительную мысль, что ты убил брахмана! Я не дваждырожденный, о царевич, не беспокойся! Я рожден матерью-шудрой и вайшьей-отцом, о великий правитель людей!

Он сказал это с величайшим усилием, и грудь его, пронзенная стрелой, остановилась, судорожно дрожа. Он неподвижно лежал на земле, и я, ужасно страдая, выдернул стрелу. Аскет в предсмертных муках взглянул на меня и вздохнул. Глядя на его члены, омытые потом, его пронзенную грудь, на его скорбь и беспрестанные стоны, я стоял пораженный, о удачливая царица.