Верхом в Сибецу

августа. Утром в семь часов, как уговорились вчера, привели двух лошадей (даже не опоздали, вопреки японскому обычаю). Мы простились с нашим епископом, взобрались на своих россинантов. Епископ напутствовал нас своим благословением и заветом с лошади не падать, а если падать, то непременно на песок, — и мы затряслись по улицам Неморо. Английское седло на первый раз мне показалось совсем неуютным, оно зачем-то постоянно подпрыгивало и пребольно колотило. Я начинал досадовать на прыгавшего впереди о. Игнатия — ну, куда гонит так поспешно. Отчасти и на лошадь негодовал, могла бы идти гораздо ровнее. А лошадь была вполне приличное, пожилое животное, которое с полным равнодушием относилось к узде, — ив самые патетические минуты, когда я собирался ее пустить чуть не в карьер, употребляя все доступные мне меры ободрения, она почему-то чувствовала прилив аппетита и неучтиво поворачивалась пощипать немного травы. Как бы то ни было, первые пять ри показались мне очень длинными. Впрочем, потом скоро привык, только на другой день не так спокойно было сидеть, но и только.

Мы ехали сначала через несколько деревень, потом длин-ный-предлинный мост и гать через реку или залив, замечательно изобилующий разными раковинами, и оттуда все по взморью, где почти непрерывно идут рыбацкие промыслы, деревушки и пр. Промыслы теперь стояли пустыми (будут действовать в 10—11 месяце, когда ловится здешняя главная рыба — сяке). Кое-где небольшие артели рыболовов готовятся к осеннему лову: плетут неводы. Около каждого промысла несколько врытых в землю котлов с топками под ними; это для выварки голов и хвостов и вообще всяких рыбных отбросов: это идет потом на удобрение полей. В некоторых местах Езо я впоследствии видел промыслы, занимающиеся исключительно приготовлением этого удобрения. Ловится массами мелкая рыба, несколько похожая на сельди, и весь улов целиком идет в эти котлы. Некоторые котлы и при нашем проезде дымились, распространяя отвратительную вонь. В деревушках заметно больше жизни: людей мало и там, зато видны собаки, коровы, иной раз со двора протянется удивленно негодующая голова петуха или наседки. Но все еще спит, пока до осени. Впрочем, на улов рыбы жалуются и здесь; должно быть, чрезмерным усердием распугали ее.

Первая станция Тобуто. Здесь мы меняем лошадей и, едва передвигая затекшие ноги, садимся в лодку и медленно вместе с лошадьми переправляемся через залив. От этой деревушки 3 ри до Бецукай. Мы едем через зеленую равнину, по которой кое-где пасутся табуны лошадей. Потом дюны, поросшие цветущим шиповником, далее опять взморье с его бесконечными промыслами. Слева пошло чернолесье; по временам расчищенные поля, но еще ничего на них не было посеяно. Покуда только, кажется, картофель усердно разводится здесь. Родится очень крупный, гораздо лучше, чем в старой Японии. Зимой, когда выходит весь рис (а это иной раз случается, если лед долго не пускает пароходов в Неморо), картофель служит незаменимым подспорьем для здешнего населения.

Бецукай — небольшой рыбацкий город или, собственно говоря, несколько разбросанных рыбацких поселков, которые только административно соединены в город. Домов в нем до 200, если же считать только город в узком смысле, т. е. тот поселок, в котором находятся все правительственные места, то домов не будет более 100. В прежние годы, когда был хороший улов рыбы, город благоденствовал, теперь захирел и отчасти обеднел. Мы заходили в огромную фабрику рыбных консервов (подобную той, что в СянА): она стояла молча, машины заброшены, везде пыль. — В городе есть, несколько убогих айносских хат, скорее можно бы сказать, шалашей. По дороге иной раз попадаются и сами айносы, какой-то тихий, точно забитый народ, униженно нам кланявшийся. По словам моего спутника, чиновники обращались с ними очень сурово, поэтому каждая европейская шляпа для них стала страшна, во всех видят чиновников. — В Бецукай нет у нас ни верующих, ни слушающих учение. Разве впоследствии, когда для Сибецу можно будет определить особого катехизатора, этот последний заронит семя веры и сюда.

Пообедав в гостинице, очень чистой для такой глуши, мы, несмотря на уговоры хозяйки, отправились дальше. Три с половиной ри до Симбецу, небольшой постоялый двор, затерявшийся среди девственного леса. Ехали все лесом, совсем еще не тронутым. Только и есть цивилизации, что прямая, как стрела, почтовая дорога — тропа, да телеграфные столбы. Лес почти исключительно черный: лиственница, дуб, ясень, вяз, но всех приятнее белеет ствол нашей родной березки. Это первый раз в Японии встретил я свою землячку. Березы здесь даже целые рощи. Даже японцы успели оценить березовые дрова, хотя, конечно, их воздушные домики, чем не топи, все равно не натопишь. В лесу тихо, люди попадаются очень редко, больше верхом на лошадях. Промчится мимо нашего черепашьего поезда, окинет с высока нас, иной, по древнему обычаю, извинится, что не слезает с лошади (когда проезжал самурай, все не самураи обязаны'были слезать с коня и низко кланяться), и скроется в лесу. Вот впереди на дорогу выбежала лисичка. Нисколько не боясь, ? постояла, посмотрела на нас и пустилась вперед по дороге, кокетливо разводя своим золотистым хвостом. Отбежит немного, остановится, оборотит к нам свою красивую мордочку, смотрит, пока, наигравшись, не скрылась с дороги в зарослях. Иной раз на повалившемся поперек дороги стволе запрыгает белка и поспешно скроется, завидя нас. Говорят, что в этих лесах водятся в большем количестве и медведи. Вот если бы Михаил Иванович вздумал прогуляться на дорогу, шутки были бы плохие, от него кокетливости не жди.

Мы ночуем в Симбецу, где для нас открыли и вымели просторную комнату, “засики", в которой, очевидно, редко кто ночует. Да и кому охота ночевать в лесу, когда по ту и другую сторону есть города? В засики на почетном месте стоит огромная буддийская божница, закрытая от нескромных глаз, а в кухне под потолком полка с идольчиками, с резаной бумагой и пр., это божница синтоистическая. Две религии, таким образом, спокойно уживаются в одном доме и даже, может быть, в одном сознании японца. Так можно наблюдать по всей Японии. Старая “обаасан”, по всему, ревностная буддистка, однако очень любезно приняла нас, накормила простым, но вкусным с голоду ужином, и на ночь постлала пудовые “футоны” (можно было бы перевести это слово: одеяла, если бы они не были, скорее, похожи на матрацы).

18 августа. Преображение Господне. Утром помолившись и позавтракав, поехали дальше. Пять ри, и — Сибецу, цель наших стремлений. Дорога опять тянется нескончаемым девственным лесом. Приходилось переезжать вброд две—три речки. Иной раз дорога напоминала о наших земствах, в Японии и без них дороги иногда могут быть плохи.

Сибецу — небольшой городок домов в 250, своего рода столица этого лесного края. Подобно Бецукай, он состоит из небольшого селения в одну улицу и нескольких более или менее разбросанных деревень. О. Игнатий прошлый год прожил здесь целый месяц, каждый день проповедуя учение. Слушателей постоянно бывало человек с десять, приходили и другие, но не регулярно >. Он успел объяснить им в кратком виде Символ веры; многие сильно заинтересовались учением, но, конечно, в месяц не могли быть приготовлены ко крещению. Вот почему хорошо бы здесь иметь отдельного катехизатора.

¹ Проповедь не была публичной.

Мы остановились в очень хорошей гостинице. На стене висел дешевый портрет знаменитых трех немцев (Вильгельма I, Бисмарка и Мольтке), перед которыми японцы особенно благоговеют. — Не успели мы пообедать, как к нам пришел один из слушателей, Сасаки, управляющий конторой одной из рыбных компаний. Все они знали, что в Неморо ожидается Николай, Сасаки послал даже письмо о. Игнатию, с просьбой пригласить Николай-сана и к ним в Сибецу. Увидав двух лошадей и какого-то иностранца на одной из них, Сасаки и подумал, что приехал сам Николай-сан. Мы с ним поговорили несколько. Человек, видимо, очень умный и весьма серьезно относящийся к вопросам веры. Перечитал он все книги о христианстве, какие только попадали к нему, некоторые православные книги даже выписывал на свой счет, что для язычника, притом торгового человека, уже очень много значит'. Сам еще не обратившись в православие, Сасаки уже и теперь горячо о нем говорил со своими знакомыми, разъяснял им разные недоумения, даже возражал на разные нелепые выдумки, которые распространяются про нашу веру буддистами, в особенности же протестантами. Мы уговорились с ним прийти сегодня вечером к нему на дом, где соберутся и прочие, желающие слушать учение; там поговорим о вере.

Проводив Сасаки, мы и сами пошли ходить по городу, хотелось видеть его, главное же — нужно было посетить дом нашего христианина Филиппа Итоо, который служит приказчиком в той же рыбной компании и принял крещение от о. Игнатия прошлый год. Дом его оказался совсем на околице. К сожалению, самого хозяина дома не оказалось: он уехал на рыбный промысел куда-то ри за 5 отсюда. Дома были только его мать — старуха, злая буддистка, не поддающаяся никакому влиянию и страшно ненавидящая христианство, потом жена и небольшая девочка — приемыш. Жена, как более молодая, не так фанатична, прошлый год довольно охдтно слушала учение о. Игнатия, только, конечно, живя постоянно со свекровью, находится под ее влиянием. Нужно при этом иметь в виду, что, по японским самурайским обычаям старых лет, молодая женщина, вступая в дом мужа, должна во всем следовать его родителям, находиться в безусловном подчинении им. Понятно, если мать или отец — фанатики,

невестка не может легко бросить их веру. — В комнате у самого Филиппа висит икона Богоматери. Христианин он, по отзыву о. Игнатия очень хороший, ревностно соблюдающий и испытующий веру. У них нечто вроде духовного братства с Павлом Огава, которого мы должны увидать в Кумбецу. Может быть, благодаря этим искренне верующим христианам и другие примут учение, подобно тому, как теперь, благодаря их постоянному исповеданию и разговорам, многие начинают над учением задумываться.

Посетили потом два дома слушающих. Один Токура, почтовый чиновник, едва ли даже не начальник здешней конторы. Он, вместе с женой, внимательно слушают веру. Сам Токура, по-видимому, уже верует, но еще не решается обратиться окончательно, все еще колеблется и потому мучается в душе. Другой дом — семейство упомянутого выше Сасаки. Его жена также расположена к вере. Эти два дома, очевидно, очень близки между собой, и, наверное, если примут крещение, то непременно вместе. У тех и других ровно по четверо маленьких детей, которые, конечно, потом последуют за родителями. Дом Сасаки, муж и жена, прежде слушали протестантское, баптистское учение, но муж, как человек очень умный и глубоко вдумчивый, сразу увидел слабые стороны баптизма, его поверхностность, неустойчивость. Встретившись с о. Игнатием, начал слушать православную проповедь. При этом он воочию убедился и в том, насколько ложны разные клеветы, распускаемые баптистами про православие; это, по его словам, только еще более отклонило его от баптизма. И муж, и жена, кажется, уже совсем веруют и готовы бы принять православное крещение, да только многолетняя дружба со здешним баптистским проповедником их несколько удерживает. Конечно, настоящая вера не может стесняться такими ничтожными препятствиями. Необходимо, следовательно, всем этим людям еще повнимательнее отнестись к вере, еще послушать, помолиться, чтобы потом уже приступить ко крещению, не боясь ничего.

Напротив нашей гостиницы о. Игнатий показал мне дом с тремя большими вывесками. Это и был церковный дом баптистов. Одна вывеска о том, что здесь место проповеди, потом еще о чем-то и третья о неизменном обществе трезвости.

И странное дело, все эти методисты, баптисты, конгрегацио-налисты и прочие, которые объявляют себя за восстановителей истинного Христова учения, без всякой примеси и искажений, в конце концов смешали церковь с обществом трезвости. Теперь принимающий у них крещение должен дать обет трезвости (иногда, кроме того, некурения табаку). Спрашивается, что общего между Христом и трезвостью, или табаком? Конечно, в церкви должны быть общества трезвости, без них при настоящем распространении пьянства, при крайней губительности его для народной жизни и пр., обойтись невозможно. Но церковь все-таки не общество трезвости, и нигде и никогда христианство не ставило своим непременным догматом воздержания от вина (не от пьянства). В частном случае это может быть, но в учении и в церкви нет. Впрочем, если принять во внимание неустойчивость церковной жизни во всех таких духовных сектах:, то это смешение церкви с обществом трезвости вполне понятно. В самом деле, если не будет этого общего обета трезвости, что соединит членов какой-нибудь баптистской общины в одно целое? Вера во Христа? Но каждый из них верует, как ему кажется лучше, и этой свободы верования никто у него отнять не может. Принадлежность к общине? Но это — слишком ничтожная, чисто формальная связь, которая еще нуждается в своем оправдании. Вот они и начинают распевать на разные лады о христианской любви без спора о мнениях, а чтобы иметь что-нибудь осязательное, придумывают общества трезвости, некурения табаку и прочее, позабывая, что такие общества и с таким же успехом могут существовать и без христианства (этому есть примеры и в Японии).

Баптистский проповедник в Сибецу живет уже лет 5—6 безвыездно, наезжают от времени до времени и европейские миссионеры (только что перед нами был один), но успеха имеют, как и в Неморо, весьма мало, верующих до сих пор было только 4 человека, да на днях крещено трое. Конечно, такая бесплодность, может быть, объясняется и свойствами самого катехизатора, его леностью, неуменьем обращаться с людьми (хотя катехизаторы у них оплачиваются очень хорошо, и потому, обычно, народ в мирском отношении хороший). Только иногда они проповедуют, сами не веруя. Я впоследствии имел случай видеть такого проповедника. На возражения он отвечал!: “Так учит наша церковь, но я совсем так не думаю”. Этот проповедник служил сначала в общине Карпентер (“бапутезма — но обаасан”); но потом, видя что “обаа-сан” все стареет, а общину поддерживает только она своими средствами, и что со смертью ее, пожалуй, и всякая поддержка прекратится, наш проповедник и сообразил поскорее перейти в епископальные катехизаторы: веровать-де и там можно чему угодно, только нужно привыкнуть проповедовать несколько по другому. Говоря это, я, конечно, отнюдь не хочу бросать грязью во всех инославных проповедников, между ними есть немало достойных, искренних людей, я только указываю пример проповедников, каким иногда приходится поручать руководство душ ко спасению. Конечно, такой пастырь далеко своего стада не уведет, да и из язычников мало найдется охотников слушать неверующую проповедь: таких проповедей они вдоволь наслушались у буддистов.

В семь часов вечера мы должны были прийти к Сасаки, но семи еще не было, а за нами уже прибежал сын Сасаки: там уже все было готово. Нас привели в засики, где полукругом около стен постланы были “забутоны” (небольшие четырехугольные коврики для сидения поджав ноги), расставлены “хибаци” (было отнюдь не жарко). Сидело пока только двое: сам хозяин и еще один какой-то рыбник. После обычных формальностей, замечаний о погоде, об усталости и прочем, беседа наша сразу же обратилась на вопросы веры. Порядка особенного не было, говорили обо всем, о чем возникали недоумения. Я, между прочим, объяснял им происхождение различных языческих религий, в которых непременно есть нечто истинное, именно, искание Бога, которого человек чувствует и помнит, только истину эту смешивает с разными своими соображениями и прочим. Между тем понемногу сходились другие слушатели. Пришел “сон-чео”, т. е. староста деревни или голова, печатный старичок:, бритый, корректный, с размеренными манерами, с точными поклонами, — Токура, все время сидевший глубоко понурив голову, очевидно, мучась своей нерешительностью. Собиралось человек 6 мужчин и две женщины (пришла жена Токура), которые обе сидели в соседней комнате, по старинному этикету. Все бывшие

слушатели о. Игнатия, за исключением одного портного, который несколько слушал учение в Хакодате. Так как все они постоянно слышали баптистов, даже нарочно беседовали со здешним баптистским проповедником о вере, то, естественно, разговор склонился к вопросу о причинах разногласий между христианскими исповеданиями, на чьей стороне истина. Таких вопросов обычно в беседах с язычниками избегаем, но на этот раз уклониться от ответа было невозможно. Сказано о католичестве, как искажении православия, и о протестантстве, как благонамеренной, но неудачной попытке исправить это искажение. Говорилось о церкви, как хранительнице Христова учения, которая поэтому и имеет право проповедовать только то и так, что и как заповедал ей Христос, ни более, ни менее, ничто человеческое не должно примешивать к Божественному. Спрашивали и о почитании икон и пр. Вопросы ставили больше печатный староста или рыбник, а Сасаки иногда довольно подробно объяснял им некоторые недоумения относительно православия. В 9 с половиной часов, когда собрались уже все, о. Игнатий начал катехизацию, говорил о необходимости религии, о необходимости подумать, откуда явился мир и в нем человек и т. д. Говорил положительно блестяще, я даже заслушался его. В одном месте даже греческое слово пустил (идол и икона), причем слушатели несколько испуганно откашлялись. За ним я изложил учение Св. Писания о творении мира, о человеке, о грехопадении, его следствиях и о спасении во Христе. Это дало тему для последующей беседы, и мы долго еще разговаривали о вере, о свободе человека и так ровно до 12 часов. Все, видимо, верой очень заинтересованы, слушали внимательно, ясно излагали свои недоумения, очевидно, и прежде об этом они думали и разговаривали между собой. Один, впрочем, молодой парень, пришедший экстренно с какой-то вечеринки, несмотря на все свое усердие, безнадежно уснул и ушел раньше других. На следующий день утром нам нужно было ехать в Кумбецу, поэтому уговорившись на завтра вечером собраться у Токура, мы распрощались и весело пошли в гостиницу. В такой беседе как-то не замечаешь усталости.

Ч

Рыболов-скитник

августа.. Утром выехали в Кумбецу, пять ри. На этот раз мы должны были оставить почтовый тракт, который повернул в лес, мы же направились по взморью. Ехали через несколько деревень, в прежние годы и даже очень недавно здесь жили айносы, но теперь только ничтожные остатки их кое-как влачат существование, по большей части служа работниками на промыслах. Скоро и мы поехали лесом, на этот раз еще более нетронутым, теперь и телеграфа ные столбы не нарушали своим присутствием дикой гармонии. Дорога пошла зигзагами, болота, овраги... Поднимаемся и спускаемся несколько раз по крутым скатам. Особенно запомнилось одно местечко: узенькая тропинка, только чтобы пройти одной лошади, спускается почти по отвесному берегу, в одном месте даже осыпь, земля ползет под ногами, камешки летят вниз, а внизу (сажен 15) пенится о камни море. Оступись лошадь, и пропадешь. Впрочем, лошади к дороге привыкли, идут осторожно, но уверенно. А признаться, было очень жутко миновать эту осыпь.

Часов в 11 мы были уже в Кумбецу. Верхнее платье оставили в гостинице и пешком отправились в Фукуба, т. е. рыбный садок, где и живет наш христианин Павел Огава. Прошли на околице мимо буддийского храма, мимо школы (без которой в Японии нет села) и по хорошей тропинке пошли лесом. Идти было легко, тропинка ровная, обкошенная с обеих сторон; но “симпу” (батюшке) вдруг показалось, что это не та тропинка, нужно идти по более прямой. Возвращаемся, идем по более прямой, которая, конечно, привела нас к реке, а мост, как и всегда, оказался разобранным или снесенным. Речка мелкая, чистая, как кристалл, но все же идти чрез нее вброд в наши планы не входило. Слава Богу мужички, сплавлявшие по реке рубленные дрова, объяснили нам, что мост выше по реке. Делать нечего, пошли целиком сквозь густые кустарники и мокрую траву. Путешествие вышло не из легких. Здесь особенно много высокой травы, по-японски, “фуки”, вроде наших лопухов, только гораздо выше и листья шире. Японцы в старой Японии эту траву нарочно разводят в своих огородах, как и прочие овощи, и употребляют в пищу, даже

солят на зиму. Это, может быть, и очень вкусно, но лезть сквозь густые заросли такой травы далеко не так приятно. Маленькому симпу было хорошо: он совсем исчезал под высокими лопухами и отлично видел под ними дорогу. Я же то и дело спотыкался об их толстые стебли и корни. Хорошо еще, что в этой трущобе не попали на медведя. Здесь их, говорят, водится много, и они часто приходят к этой речке ловить рыбу. Сяке поднимается в каждую чистую речку с ключевой водой метать икру. Михаил Иванович заходит в воду и перехватывает рыбу, когда она возвращается по течению в море. Здешние жители рассказывают, будто бы медведь нанизывает пойманную рыбу на ветку, только не догадается закрепить конца; поэтому по дороге теряет всю рыбу. Насколько это верно, судить не берусь, хотя и хотелось бы приписать такую цивилизацию нашему Михаилу Ивановичу.

К счастью, мост был не так далеко, а вместе с ним и прежняя обкошенная тропинка. По ней мы и отправились, и минут через 50 ходьбы, сквозь чащу леса показался садок. Новый, только что выстроенный домик, амбар, поленница толстых дров, за ней небольшой огород без всякого забора, а вправо над текущей рекой прислонилось к горе особого устройства здание, в котором и помещается садок. Кругом дремучий лес. Хозяина застали посреди двора в запоне, мазал что-то такое дегтем. Не ожидал он нас и потому еще больше обрадовался от неожиданности. Сейчас же повел нас в дом, пропустил вперед в засики, а сам умылся, причесался, надел хаори и пришел здороваться.

В “засики”, чистой и светлой комнате, с европейскими окнами (от здешних морозов японские дома плохо защищают), на почетном месте икона Богоматери и Св. Ап. Павла, под ней полочка для молитвенника и Евангелия, которое и лежало тут в нескольких изданиях. Рядом в углу самодельная этажерка, вся уставленная книгами богословского содержания. Павел принял крещение шесть лет тому назад и принужден жить в этом скиту, вдали от человеческого жилья и христиан. Только священник посещает его раз в год для исповеди и св. Причастия. Христианин он хороший, искренне верующий. Протестанты про это узнали, и, пользуясь его беспомощностью, начали напирать на него, всячески хуля православную

веру и сманивая к себе. Павел уверовал всем сердцем, знал, что верует в истину, но в споре с протестантами частенько не мог ничего сказать в защиту своей веры. “Я, стало быть, недостаточно знаю православное учение, необходимо учиться”,— сказал себе Павел и начал выписывать на свои средства все книги, какие только издавались нашей миссией. Баптистские выдумки скоро обнаружились, на их возражения Павел теперь мог уже ответить, и баптисты мало-помалу оставили его в покое. Между прочим, к Павлу не брезговали приходить и европейские миссионеры, стараясь его уловить. Один из них (Павел сказывал и фамилию, но в японском выговоре не разберешь) особенно усердно ругал православие, пуская в ход все обычные приемы врагов церкви. “Это-де русская вера, японцам не следует ее принимать, русские-де идолопоклонники, иконам кланяются”. На это Павел просто ему ответил: “Как веруют русские и как они понимают иконы, я не знаю, там я не был и ваших слов проверить не могу. Я принял веру не от русских, а от Бога и вполне могу отличить почитание иконы от Божеского поклонения, приличного только Богу”. Так почтенный искуситель и ушел ни с чем.

Павел и до сих пор не потерял охоты к духовному чтению, выписывает наш “Православный Вестник” и с жадностью набрасывается на всякую новую книгу, о которой в нем объявляется. Теперь он, конечно, знает веру гораздо лучше многих катехизаторов, а главное, соединяет со знанием и такую же твердую веру. Как я упоминал выше, между ним и Филиппом Итоо (христианин в Сибецу) существует своего рода духовное братство. Оба хорошие верующие, они взаимно друг друга поддерживают в вере среди окружающего их со всех сторон языческого мира. Сойдутся вместе, исследуют сообща учение, читают духовные книги или Св. Писание. На днях, например, Филипп прожил здесь целых три дня и они, по словам Павла, наслаждались только что полученной книгой: проповедями Иоанна Златоуста. Положили себе зарок ежедневно читать Новый Завет, кто больше прочитает.

Благодаря этим двоим верующим и окружающие их понемногу слышат о вере, некоторые и склоняются к ней. Это, действительно, закваска, которая лучше всякого ученого катехизатора может заставить бродить окружающую среду.

Вместе с Павлом в его лесном скиту живут только еще двое: Лука, мальчик лет 15-ти, отчасти воспитанник Павла, отчасти вместе с ним служащий в рыбной компании, и его (Павлова) жена. Лука обращен ко Христу самим Павлом и только окончательное оглашение получил от о. Игнатия одновременно с Филиппом Итоо; крещение и совершено было здесь в скиту. Жена Павла до сих пор не поддается его увещаниям, хотя он ей и говорит иногда целые проповеди. Родом она из ближнего поселка, воспитана в семье, давно не имевшей никакого прямого отношения ни к одной из Японских религий. Поэтому с детства в ее душе полный индифферентизм к вопросам религиозным. Такую душу трудно разбудить. Это составляет для Павла предмет постоянных огорчений. Конечно, он мог бы жену и заставить креститься, но таких крещений, по возможности, нужно избегать, потому что они могут привести только к отпадениям, да наносят вред и самим верующим. Я советовал ему не торопиться, быть самому во всем верным учению, и поусерднее молиться об обращении своей жены; может быть, эта молитва и увенчается успехом.

Для нас стали готовить обед, т. е. варить (собственно говоря, парить) рис, рыбу, тут же науженную, картофель и прочие овощи, взятые прямо с огорода. Что-то очень похожее на монастырский пчельник:.

Пока шли эти приготовления, Павел показал нам свои владения, особенно садок. — На сваях над рекой, быстро текущей и прозрачной, как стекло, стоит небольшой домик-сарай. Внутри во всю ширину его на равных расстояниях расставлены узкие и длинные ящики, сколоченные из толстого протесу и осмоленные. Стоят они на высоте в половину роста, одним концом упираются в стену и через отверстие соединяются с родником, обильно бьющим из горы тут же за стеной. На другом их конце цинковые трубы вертикально проходят в пол и далее в реку. Желоба разделены на гнезда, в которые вставляются небольшие квадратные ситечки по десяти одно над другим. В известное время года в море ловится рыба, икра из нее вынимается и раскладывается по упомянутым ситечкам. Тогда в желоба пускается родниковая вода, потому что только в родниковой, непременно очень хо-

лодной и совершенно чистой воде могут развиваться зародыши этой рыбы. Когда зародыши выходят из яичек, быстро текущая ключевая вода уносит их по цинковым трубам вниз в реку, которая на этот период немного пониже преграждается сеткой. В образовавшейся таким образом запруде зародыши и живут месяца три, пока не вырастут в рыбок. Тогда сеть снимается и молодые рыбки отправляются в жизнь, в открытое море. Икру добывают из рыб обязательно в море. Сяке приходит и сама метать икру в эту речку, и даже поднимается к самому садку, но эту икру не берут, оставляя её развиваться на свободе. Цель всего этого — приучить рыбу заходить в эту речку, чтобы потом без особого труда и затрат ее брать. Замечено, что сяке ежегодно приходит к тому месту, где она выведена. Стоит только в известное время перегородить реку, и вся пришедшая рыба будет поймана. Не нужно ни больших сетей, ни лодок, а, главное, можно брать рыбу с разбором. У компании, в которой служат Павел и наши знакомые в Сибецу, есть несколько таких садков, но заведены они недавно, поэтому собственной рыбы ловить еще не пришлось.

Еще подробность садка: у стены около двери приделан довольно вместительный четвероугольный чан для воды, точно так же осмоленный, как и все здесь. В этом чану прошлый год о. Игнатий окрестил Луку, воспитанника и сожителя Павла, и Филиппа Итоо из Сибецу. Подходящего сосуда не было, а этот чан всегда содержится в чистоте.

Осмотрели и маленький огород Павла, где растут все необходимые для домашнего обихода овощи. Собирается завести и кур, только корова едва ли надолго наживет здесь: медведи не преминут полакомиться ею.

Павел живет здесь уже семь лет, живет совершенно вдали от всех. Он ходит в город только изредка по делу, к нему тоже посетителей мало. Сначала, говорит, немного было скучновато, но теперь привык, да и некогда скучать. Много хлопот доставляет садок, потом — огород, потом нужно собирать и рубить дрова в лесу, на зиму топлива требуется много. Остается свободное время, целый угол книг, Павел их читает с увлечением, учится. Так и идет его трудовая, трезвая, истинно христианская жизнь. После крещения он все время жил вдали от церкви, поэтому прямой связи нет у него с какой-нибудь церковной общиной, например, в Неморо. Все-таки Павел иногда и жертвует, что может, то одежду подарит священнику, то еще что-нибудь. За требы у нас, нужно сказать, платы не берется, так как священники получают от миссии жалованье, но, конечно, всякую жертву в пользу священника нужно поощрять, так как это прямой путь к церковной самостоятельности японцев (в материальном отношении).

Жена Павла, глухая к его проповеди, приготовила нам вкусный обед, за которым мы еще побеседовали с ПавЛом о разных вещах, причем он жаловался на нежелание жены уверовать во Христа. А жена, еще молодая женщина, как-то тупо улыбалась и совершенно равнодушно выслушивала наши убеждения. Нет, видно, если благодать Божия не коснется сердца человека, что угодно говори ему, самым логичнейшим образом доказывай истину нашей веры, он не уверует. Понять, конечно, не трудно, для этого требуется только известная степень образованности или даже простая логика, простой здравый смысл; но чтобы понятое учение признать за действительность, чтобы в нем обрести цель и смысл своей жизни, для этого рассудок бессилен, да и человек сам.

Мы стали собираться в обратный путь. Оказалось, что и Павлу завтра утром необходимо быть по какому-то делу в Субецу. Пошли втроем, на этот раз через заросли лезть не пришлось, прошли вплоть до Кумбецу по хорошей обкошенной тропе. От Кумбецу опять верхом; к нам присоединился еще какой-то мужичок, должно быть, почтарь Могу похвалиться, что на этот раз ехали уже не черепашьим маршем, а по-настоящему. Быстро ездить, оказалось, не так мучительно, как шагом. Но, как ни торопились, в Сибецу приехали уже по темному, поужинали и только около 9 часов могли прийти в дом Токура, где на этот вечер у нас назначено было собрание.

Слушателями были вчерашние и кроме того, приехавшие с нами Павел и мужичок-почтарь. Но, кроме этих видимых слушателей, несомненно были и невидимые: квартира Токура находится в самом здании почтовой конторы и отделяется от других помещений одними картонными ширмами. Мы легко могли слышать стук телеграфного аппарата, разговоры и прочее. Тем более можно было слушать и нашу проповедь, которая говорилась, конечно, немножко повышенным голосом. Так как было уже поздно и все собрались, то о. Игнатий, не теряя времени, прямо приступил к катихизации, и говорил минут с сорок, продолжая мою вчерашнюю речь, о Христе как единственном Спасителе рода человеческого, могущем даровать нам прощение грехов и жизнь вечную. Я потом сказал о необходимости в этой жизни приготовить свою душу к восприятию вечного блаженства, потому, что способный участвовать в этом блаженстве может получить его, неспособный же только еще более будет страдать от него. Беседа естественно перешла на вопрос о смерти, о различном ее понимании в обычном быту и в разных религиях. Мы развивали мысль о том, чем служит смерть для истинного христианина, о нашей связи с умершими, об отношении нашем к святым и не святым, о необходимости почитать первых и призывать их на помощь и молиться за вторых, чтобы помочь им, насколько это возможно для нас. Опять пошло сравнение нашего учения с баптистским, опять пришлось разбирать и опровергать разные бесцеремонные их клеветы на нашу веру. Особенно любят они подзадоривать ложный патриотизм японцев, православие-де русская вера, царь — глава их церкви, и потому всякий, крещенный в православии, должен признать над собой главенство русского императора. Чтобы понять всю злостность этой нелепой клеветы, нужно знать., как японцы ревниво относятся ко всему, что касается их долга верности своему императору. Это здесь своего рода поветрие. Притом, из всех иностранных государств всего более не любят здесь Россию, которая в умах японцев является воплощением всего вообще враждебного отечеству. Недавно пришлось видеть выдержку из японской газеты "Дзим-мин”, которая порицает этот ложно направленный патриотизм: долг патриота не только в том, чтобы в минуту опасности жертвовать собой в пользу Государя и отечества, а и нечто более широкое, и более мирное, не требующее непременно считать всякого иностранца тем самым за врага. Эта газета, между прочим, приводит и примеры ложного патриотизма:. Школьные учителя имеют обыкновение на географических картах окрашивать Ляодунский полуостров в особую краску, чтобы ученики постоянно помнили “национальную обиду”; а один учитель высылал детей зимой на снег: вы-де должны постепенно приучиться к сибирскому климату, чтобы не спасовать во время войны. Понятно, с какими чувствами по отношению к России выходит из школ будущее поколение Японии. Вот почему наши собратья-миссионеры баптистские так старательно и указывают японцам на связь православия с Россией. Конечно, укол этот незначителен, всякий, хоть немного познакомившийся с православием, поймет неправду этого, но на простого язычника, особенно крестьянина, такие наговоры могут произвести впечатление.

И на этот раз ставил вопросы печатный старичок, он, собственно, не возражал, а только высказывал свои мысли и соображения. Беседа шла серьезно и мирно. Сасаки иногда вставлял замечания от себя, а Токура опять сидел глубоко понурившись, вздыхая, мучась нерешительностью, только по временам, как-то поспешно, точно проснувшись поднимался и начинал пододвигать присутствовашим чашечки с чаем или “окваси” (японское печенье).. Заснувший вчера юноша опять был, но тоже ушел ранее. Мы разошлись по-вчерашнему, в полночь, простившись со всеми, чтобы завтра поутру уехать в Неморо. О. Игнатий обещался:, быть здесь в этом году еще раз и прожить с месяц. Может быть, с помощью Божиею, некоторые из слушателей будут крещены. Тогда нашу церковь в Сибецу можно считать довольно прочно основанной, потому что слушатели — люди все солидные, в городке уважаемые (Сасаки, Токура).