Поромуйский патриарх

августа.. В восемь часов утра, простившись с “ гостеприимными хозяевами, мы с о. Николаем отправились из Саппоро на восток. Ехать было недалеко, всего 40 минут по железной дороге, до станции Ебецу. Не успели мы сойти на платформу и отдать свои билеты, как к нам подошли трое крестьян, все молодые, со славными, простыми лицами. Низко наклонившись, они приняли от нас обоих благословение. Это были христиане из местечка Поромун (или Хоромуй, как произносят это айносское название японцы), куда мы и направились. Они привели для нас лошадей, достали и седла: для меня английское, отец же Николай должен был возвышаться на грузовом седле, целой пирамидой поднимающемся над лошадью. Седло это, впрочем, было не без удобств; сидеть на нем — покойно, можно и ноги свесить на самую шею лошади. Одна беда: падать с такого седла довольно высоко, а устойчивости в нем мало. Василий, Никита и третий их товарищ накупили в лавочке разных угощений ввиду нашего приезда и все расстояние (около 11 верст) прошли пешком, указывая нам дорогу, а при случае и погоняя лошадей, когда последние почему-нибудь считали для

себя необязательным слушаться нас.

Дорога идет все равниной, крайне болотистой, порос

шей высочайшей травой, иной раз даже всадник совсем скрывается в этой траве. Ехали мы, конечно, шагом, разговаривая с нашими погонщиками, особенно Василий не уставая сообщал симпу все, что у них случилось замечательного. То и дело лошади спотыкались в яму или вязли в трясине; тогда наши погонщики как-то странно, точно чайки, выкрикивали: "А... а...”, ободряя их. Принимал участие в этом своеобразном концерте и о. Николай, только его “а” гудело совершенным “у” на низких нотах. “А... а...” — крикнут Василий с Никитой.— “У... у...” — откликается позади меня отец Николай: так и ехали до самых христианских домов.

Чтобы осушить болото, во многих местах прорыты канавы, есть даже целый канал, по которому ходят небольшие барки с грузом. Очевидно, каждая пядь сухой земли не даром дается здешнему земледельцу. Мы проехали, почти проплыли по болотам через лес и потом скоро повернули на проселок между пашнями. Стали то и дело попадаться кое-как на скорую руку построенные хижины поселенцев, соломенные крыши, соломенные стены, кое-как сбитый двор. Но везде уже есть приспособления для искусственного орошения. Растет кукуруза, гречиха, но проса такого я положительно нигде не видал: высотой почти с кукурузу. Мы ехали уже селением Поромуй, хотя с непривычки его можно и не ? рассмотреть: дома без всякого порядка рассыпаны по отдельным участкам земли, только и есть сообщения, что проселок, который извивается по межам. На одном из поворотов дороги небольшая площадка. На ней буддийская часовенка, совсем игрушечная, миниатюрная, по сторонам ее на высочайших шестах развиваются длинные флаги. Здесь недавно было собрание. Приезжал из Саппоро бонза и подряд несколько дней говорил проповеди. Поводом послужил все тот же “бон”.

Скоро мы пришли и к дому христианина Евгения Саба-наи. Он так же стоит отдельным двором на своем участке: несколько хат, кладовых, навесов для скота собрались хутором с неизменным колодцем, прудом и цветником. Все это также носит характер временности, все это построено только для первого раза, чтобы как-нибудь прикрыться от непогоды и холода, пока земля не вознаградит затраты и труды.

Нас сейчас же встретила вся многочленная семья Евгения, пошли поклоны, приветствия хотя еще не вполне по форме, а только так, предварительно, — главное — в “засики", в парадной комнате, куда нас тотчас же и провели. Комната была устлана самыми лучшими “гоза” (циновками), выплетенными из разноцветной соломы самым затейливым рисунком. Таких “гоза” в Хоккайдо не достать, они вывезены из старой Японии и постланы только ради сегодняшнего торжественного случая. Впереди в прекрасном киоте большая икона Божьей Матери, писанная масляными красками, очевидно, заказанная за свой счет. Во всю стену полка с духовными книгами, есть почти все издания нашей миссии, кроме того, немало и протестантских. По всему видно, что дом хороший. Скоро пришел в “хаори” (парадная одежда) и сам Евгений, почтенный старик, еще довольно бодрый на вид; за ним один за другим подошли к благословению и все бывшие в доме. За остальными сейчас же послали.

Евгений своего рода здешний патриарх: из восьми домов христианских, которые в настоящее время существуют в Поромуе, шесть или зятья, или дети Евгения, седьмой — его младший брат и только восьмой не родственник, хотя и земляк. Все они переселились сюда из старой церкви Вакуя (в северо-восточной части главного острова, где наиболее густо расположены наши церкви) и заняли земли недалеко один от другого. Сам Евгений теперь “инкёо”, т.е. на покое, хозяйством и прочим правит сын его Ириней, уже довольно пожилой человек, имеющий внуков. Евгений же является только духовным главой этой маленькой церкви. Постоянно выписывая книги, старательно прочитывая их, он прекрасно знает учение и имеет ревность распространять его между своими односельчанами и вообще всеми, с кем приходится ему заводить знакомство. Его здесь так и зовут, христианским бонзой — название, которого он стыдиться не думает. По воскресным и праздничным дням (когда не гнетет слишком работа в ноле) все христиане собираются в этом доме; старик совершает богослужение и говорит проповедь, совсем как библейский патриарх. Отец Николай думал было его назначить помощником катехизатора официально, т. е. с жалованьем, только к собору Евгений захворал и думал, что больше не поправится и служить церкви не будет в состоянии. Теперь он здоров опять, может быть назначение его и состоится. Слушатели здесь есть; многие поселенцы — бывшие земляки Евгения, всех он их хорошо знает и потому может на них влиять. Катехизатор же саппороский, в ведении которого до сих пор находился Поромуй, приезжает сюда нечасто и живет не подолгу: заметных плодов его старания (буде они есть) иметь не могут. Священник тоже бывает редко, прошлый год даже и совсем не был: Поромуй Иеда-леко от Саппоро, но путь сюда трудный и не всегда даже возможный.

Скоро собрались все христиане (их 23 человека с детьми), кроме второго зятя, Игнатия, прокаженного, который поэтому и стеснялся прийти в собрание. Так как было уже за полдень, то я начал служить вечерню. Три женщины прекрасно пропели, положительно ни разу не сфальшивили. Одна из них кончила курс в нашей тоокийской епархиальной школе, а две другие выучились пению в Вакуя (где Евгений также много трудился по церкви). Василий, женатый на внучке Евгения (он был нашим погонщиком), молодой человек 24-х лет, образцово прочитал, что нужно было за вечерней, знал, когда нужно подавать кадило и пр. Любо было смотреть на эту маленькую, но прекрасно воспитанную церковь. По словам отца Николая, все они без исключения приобщаются св. Таин, только бы священник к ним приехал. Василий, видимо, является прямым помощником деду во всех церковных делах, также ревностно заботится и об обращении других. После службы, когда мы все уселись около большой “хибаци” и завели общую беседу, Василий, сидя подле деда и нянча своего трехлетнего сына (правнук Евгения), особенно усердно упрашивал “симпу” Николая бывать здесь почаще и, по крайней мере, заставлять приезжать сюда саппоро-ского “сенсея” (катехизатора).

После вечерни я сказал поучение о нашем долге хранить обет, данный нами при крещении и неустанно стремиться к почести высшего звания. В собрании были и два зятя Евгения, еще язычники. Особенно жаловался он на одного из них, не поддающегося никаким увещаниям,— думали даже, что он и совсем не придет повидаться с нами. Зять хмуро сидел, понурив голову, но потом в разговор вступил. Очевидно, его опутали разные деревенские суеверия, приметы, поверья, он бы и рад послушать христианства, да боится, как бы за это не перестала земля приносить ему урожая, как бы разные “инари-сан” не отомстили ему падежом скота или еще чем-нибудь. Кругозор слишком мал и материален, человек не хочет оторвать своего взора от питающей его земли. Впрочем, этот человек взял дочь Сабанаи недавно; может быть, под влиянием этого глубоко христианского дома и ой придет ко Христу.

Нас угостили обедом, приготовленным, конечно, дома, попросту, но очень вкусным и, главное, с искренним радушием. Перед каждым поставлен небольшой столик — поднос, а на нем две лакированные чашки с превосходными японскими супами, жареная рыба, сырая рыба, соленая редька, что-то сладкое, да всего и не перечтешь. Все это ставится перед вами разом, вы можете без всякого меню приниматься с ка-кого-угодно конца, законов для этого не существует. Кто-нибудь из хозяев (прочие все уходят: таково правило приличия) садится поблизости с большой круглой мисой, наполненной дымящимся горячим рисом, который и составляет для японца обед в собственном смысле, — прочее все только приправа или прикуска. Каждый гость держит в левой руке небольшую чашку с рисом; опорожнив одну, протягивает ее угощающему для наполнения, за другой следует третья и т. д., по силе и способности каждого; в правой руке тоненькие “хаси”, палочки, которыми и направляется в рот рис и все расставленное на подносе. Нужна, конечно, немалая сноровка, чтобы палочками схватить, что нужно, и пронести именно в свой рот, и никуда иначе. Для этого чашку с рисом подносят к самому рту, а суп прямо пьют, громко при этом прихлебывая. Если бывает вино, его подают непременно перед едой, при нем полагается только “сакана” (буквально, рыба — но здесь означает вообще холодную закуску). Можно поесть и супу, но отнюдь не рису: если подан рис, вино убирается.

Мы посидели после обеда еще с час, беседуя с нашими хозяевами о разных предметах. Старик давал отцу Николаю поручения выписать книг, которых у него еще не было, заказывал молитвенников для своей многочисленной родни, икону для только что отделившегося Василия и пр. Необходимо им также прислать и Часослов с Октоихом, а то они совершают богослужение по каким-то старым запискам, кое-как написанным Василием при отъезде из Ва-куя. Как ни жалко было оставить этих хороших людей, как ни хотелось и им, и нам побыть еще дольше, но ехать было нужно, и мы в три с половиной часа отправились назад в Ебецу, в сопровождении тех же Никиты и Василия. Ехать пришлось уже другой окольной дорогой: дождь, моросивший, пока мы пробыли в доме, сделал прежнюю дорогу непроходимой. Из этого можно понять, что за сообщение в этом злополучном месте. Едва-едва поспели мы к поезду, уходившему дальше на восток. Только благодаря тому, что и поезд по обыкновению опоздал, и удалось нам вскочить в вагон. Помог нам, впрочем, и какой-то банто. Он подошел ко мне и, кланяясь, спросил: “Вы симпу будете?” — “Да, симпу”. Тот принял благословение и, поспешно схватив мой чемодан, пронес его в вагон. “Как же ваше “сей-на” (святое имя, т. е. данное в крещении)? Франциск?” — Ну, мол, вы ошиблись, я священник православный, а не католический. Чемодан, однако, был уже внесен...

Не успел я хорошенько проститься и благословить наших провожатых, как поезд тронулся. Через сорок минут — Ивамизава, где остановились ночевать, по темным улицам протащив свой багаж до довольно отдаленной гостиницы. В Ивамизава — два наших христианских дома: Яков Коси-яма и Сато. Отец первого был в свое время катехизатором,но уже лет 17 тому назад умер; младший брат учится в семинарии. К сожалению, вся семья Якова (мать, жена и дочка) зачем-то уехали в Саппоро, а адреса Сато отец Николай еще не знал, так как тот не особенно давно сюда переселился. Обе эти семьи крещены в старой Японии, может быть, около них и здесь со временем образуется церковь. Ивамизава — город, по Езо, довольно порядочный, в нем до 1000 домов, но он и теперь еще продолжает расти. Здесь узел железных дорог, расходящихся по всему открытому Хоккайдо.