В виду Сахалина

сентября. В 9 часов отец Николай служил обед-Я ницу, а я говорил поучение на дневное Евангелие и Апостол (Какая заповедь большая в законе? Пример же любви в апостоле Павле, который спасение своих братьев ста

вил выше собственного спасения).

В 11 часов поезд наш тронулся. Впереди, по обыкнове

нию, “анко” (на этот раз пожилой, седеющий мужичок), потом мы на наших торжественно выступавших конях. Выбор был действительно достойный: они, кажется, органически не были способны ни шагу пробежать рысью. Как на грех, разгулялся ветер, знаменитый “ямасе” (восточный), дувший прямо в лоб и до костей пронизывающий наши майские костюмы. Прикрыться нечем, так как дорога все время лежит по песчаному берегу у самого моря. А оно бушевало и пенилось, дико бросалось на низменный берег, белые гребни вполне забегали далеко на песок под самые ноги лошадям. Этим, впрочем, уже все было равно, даже и бояться они разучились за свою долгую жизнь. Ехать было бы очень интересно, пожалуй, и картина была из редких, но так холодно, что нам только и виднелось одно Кое-тои, где можно было согреться. Два ри (семь с половиной верст) пропутешествовали мы целых два часа, душевно благодаря наших искусных выбирате-лей. Остановились обедать у Онодера — главный христианский дом в этом селении. Самого хозяина не было дома, но и без него было кому нас принять и согреть.. На втором этаже у них очень чистая, опрятно убранная комната, с образами, молитвенным столиком, трехсвечником и богослужебными книгами. Здесь катехизатор, а без него и сам Онодера, совершает богослужение по праздникам. В этой комнате дали приют и нам. Как было приятно присесть к “хибаци”, наполненной красными углями!

Пообедав, стали собираться дальше, приходя в ужас при мысли, что предстоит ехать по ветру целых шесть ри, а к вечеру обещало быть еще холоднее. К счастью, наши страхи в большей своей части оказались напрасными: переправившись через довольно широкую реку на паром мы поехали дальше уже под горой, возвышенность мыса скрыла нас от ветра, и было уже не так холодно, по крайней мере, до костей ветер не прохватывал. Проезжаем несколько поселков, везде стоят “мня” (буддийских храмов что-то не видать). По берегу рыбные промыслы, теперь бездействующие. Стоят большие рыболовные суда, вытащенные на берег и забранные соломой и тростником: издали их не скоро отличишь от хижины. Недалеко от берега печально прижался какой-то небольшой пароход; подойти к Вакканай нельзя, а в открытое море идти у него сил не хватает. Но вот и маяк, а с ним вместе и самая северная оконечность Японии. По ту сторону пролива ясно виднелись горы Сахалина, до него всего тридцать верст. По рассказам, почти ежегодно оттуда сюда перебираются на лодках арестанты. Однажды приплыла партия человек в тридцать. Их, конечно, тут же на берегу арестуют и направляют в Хакодате или в Екохаму к русскому консулу. Тот их держит до удобного случая в японской тюрьме, а потом отправляет через Владивосток опять на Сахалин.

За маяком под горой протянулась в один порядок деревушка Сири-усу. Православных здесь четверо: дом Мацумо-то (муж, жена и сын) и еще школьный учитель Лука. Все они приняли крещение далеко в отарой Японии и переселились сюда по службе, Мацумото уже несколько лет, а Лука не так давно. Живут они здесь совершенно одни, даже священник до сих пор не посещал их из-за здешних ветров и холодов.

Мы долго тянулись через деревушку к правлению, в котором служил Мацумото. Там же оказался и Лука, который потом и проводил нас назад почти к самому въезду в деревню, где стоял новенький домик, место собрания здешнего общества трезвости. Домик этот стоял пустой (так как собирались раз в месяц, а в деревне не было ни одного члена), в нем наши христиане и приготовили нам ночлег. Внутри домик представлял просторную продолговатую комнату, уст-

данную новыми татами, но, конечно, без всякой мебели, если не считать небольшого шкафа (он же кафедра для оратора), да двух некрашенных ящиков для угля. Принесли тотчас же две “хибаци”, разожгли уголь, и нам стало тепло и уютно, хотя ветер и проникал сквозь тонкие стены и плохие рамы по-европейски сделанных окон.

Хозяйка соседнего постоялого двора взяла на себя все хлопоты по нашему продовольствию и ночлегу. Не успели мы хорошенько отойти от холода, как она уже принесла обед, истощив на нем все свое кулинарное искусство. Даже соленого китового жиру приготовила с каким-то кислым соусом. Нельзя было, разумеется, не почтить такого старания и не поесть, хотя, признаться, китовый жир не так хорош для пищи, как для смазки сапог или отопления. Лука сидел все время с нами, угощая нас и разговаривая. Человек он лет тридцати с небольшим, несомненно искренне верующий, только мягкий, как воск, и потому иногда увлекающийся примером других. С ним что-то случилось, и теперь он был под эпитимией священника (здесь на этот счет строго). Разговорившись с “симпу", наш Лука размяк (были основания подозревать, что они в правлении сидели не только за чаем) и даже заплакал, прося позволения исповедаться и причаститься. Но “симпу” отложил это до следующего раза. После ужина пришла семья Мацумото, и мы решили все вместе помолиться. Тотчас же Мацумото принес из дому свою икону в киоте, шкаф заменил алтарь; па него положили евангелие, крест и пр. Отец Николай, облачившись в фелонь, стал служить вечерню, а я заменял собою хор (так как из христиан никто петь не умел). Богомольцы наши молились усердно и радостно: им так давно не приходилось ни слышать, ни видеть своего богослужения. Кроме нас никого не было, да и снаружи никто не мог слушать: извне только ветер завывал, по временам колебля наш временный приют.

19 сентября.. До полудня пробыли в Сири-усу. Лука провел нас по всей деревне, кажется больше для того, чтобы показать нас всем своим знакомым. Были у него в школе. В его маленькой комнатке висит иконка, но она задернута занавеской: начальство запретило всякую видимость христи-

анства, хотя, конечно, отлично знает, что Лука христианин. Ученики уже собрались в класс и с любопытством заглядывали в дверь. Лука показал нас и им. Надев свои “хакамй" (широкие шаровары, которые надеваются поверх халата), без них в класс и вообще на службу войти не полагается,— Лука ввел нас в классную комнату и скомандовал ученикам встать и сделать поклон. По его словам, все здесь в деревне сильно заинтересованы нашим приездом. Несколько времени тому назад приезжал сюда какой-то генерал, потом был недавно адмирал Ито; оба они внимательно осматривали всё эти места, на случай войны с Россией. После них появился я; ну, стало быть, и этот приехал с той же целью, только разумеется, уже со стороны России. Нужно было поэтому ходить по деревне, чтобы все заметили, что никаких особых планов у нас нет. Такая нелепая подозрительность начинает уже надоедать.

Зашли и в правление с визитом к начальнику. Это был просто здешний же крестьянин, довольно состоятельный в свое время, ему правительство и поручило держать здесь почту и исполнять другие официальные обязанности. Человек он особенный, стремящийся к известности. При его деятельном участии завелось и поддерживается здесь общество трезвости, хотя сам он ничего с трезвостью общего не имеет. Поговорили с ним о христианстве и о России, советовал я ему почитать о христианстве (впрочем, он об этом часто слышал и от Луки с Мацумото). Может быть, впоследствии и отнесется он к этому более серьезно, хотя мало надежды: человек, увлекающийся .пустотой.

В три с половиной часа вечера мы были уже опять в Кое-тои в доме Онодера. На этот раз хозяева уговорили нас остаться ночевать, кстати назавтра был праздник: вместе можно помолиться, совершить праздничную службу. Зять Онодера, Василий, заменял отсутствовавшего хозяина. Он тоже, видимо, хороший христианин, заботящийся и о распространении веры. Это, впрочем, так и естественно: быть одному среди языческого общества, конечно, тяжело, невольно явится мысль поискать и других, с кем можно бы разделить свою веру и упование и находить взаимную поддержку и ободрение.

В настоящее время в Кое-тои десять человек православных христиан: семь человек — дом Онодера (в том числе два мальчика-сироты после брата), двое супругов и еще один 16—17-летний мальчик, сын язычника. Но из этого числа налицо были только шесть человек, прочие в отлучке (в Токио, Саппоро и др.). Кроме того, в доме Онодера временно квартировал архитектор, строивший через ближайшую реку мост. В свое время был он катехизатором и кончил нашу семинарию (знает достаточно и русский язык). Теперь он вместе со своей молодой женой (дочерью Абе Григория из Саппоро) уже давно жил у Онодера. Есть здесь и еще одна христианка, замужем за язычником. Она дочь одного из самых первых христиан, по фамилии тоже Онодера, даже и родилась, кажется, в христианстве. Но на ее христианское воспитание не обратили достаточного внимания (катехизаторы тогда воскресных школ не заводили, занятые обращением новых верующих), и вот теперь, после смерти своего отца, она совершенно отстала от церкви. Давно живет здесь, но ни разу не приходила в этот христианский дом, несмотря на многократные приглашения и оповещения о богослужении. Перед нашим приездом ее также известили, посылали за ней и в этот раз, но ответ все тот же: “Занята домашними делами, не могу придти, а если угодно что сказать, так я пришлю мужа, ему передайте”. Вот, как опасно оставлять христианских детей без должного научения среди языческого общества.

По возможности служили праздничную всенощную — завтра Рождество Богоматери. Служил я, и даже импровизировал величание, не совсем, может быть, гладко переводя славянскую речь по-японски и довольно свободно воспроизводя напев. Пели архитектор, его жена и домашние. Я потом говорил поучение о добродетельной и согласной семейной жизни Иоакима и Анны; согласие достигается тем, что оба они выше и дороже всего считали Бога и всегда помнили, что ходят пред Его очами.

Кроме наших православных, за Богослужением присутствовал и один язычник, вместе с Онодера самый старый поселенец этого места. Он пришел со своим маленьким сыном и довольно долго потом говорил с нами о христианстве. Благодаря влиянию Онодера, очевидно, и в его душе пробудился глубокий интерес к вере. Он выразил уже желание регулярно слушать учение; с помощью Божией, придет и в церковь. Вообще деревня Кое-тои подает большие надежды в будущем. Народ все здесь прибывает, значение поселка поднимается, со временем же сюда должна пройти железная дорога, тогда эта деревушка перегонит Вакканай. Народ здесь становится более оседлым и в то же время по-прежнему свободен от преданий старой Японии; для проповеди и церкви образуется замечательно благоприятная почва. Онодера замышляет построить здесь и квайдоо, тем более что от правительства можно даром получить участок земли (под условием непременно и тотчас же на нем что-нибудь построить, в противном случае земля отбирается). Только бы усердствовал катихизатор, слушатели всегда будут..

20 сентября. Отслужили обедницу и напрасно прождав, не прекратится ли дождь, опять верхом отправились в Вакканай. Ветер был прежний, море еще более ярилось, обдавая нас брызгами, и сверх всего этого ливмя лил дождь, скоро промочивший все, что было на нас надето. Путешествие совсем перестало быть приятным, а мы ехали по-вчерашнему шагом. Только с половины дороги я, наконец, не выдержал и, оставив своего спутника, о. Николая, ускакал вперед: мокнуть больше было на мне уже нечему. Дома в гостинице тоже несладко. Ветер качает самый дом и поднимает столбом золу с нашей “хибаци”. Холодно и неуютно. На улицах все вымерло. Хуже всего было то, что о пароходе нечего было и думать, а вместе с ним и об отъезде отсюда. Получалось таким образом, Фукагава вторым изданием. Нужно было сидеть, в буквальном смысле, у моря и ждать погоды.

21 сентября. Сидим. Весь день дождь и ветер. Море по-прежнему ревет, все белое от пены.

22 сентября. Сидим. Дождь перестал; ветер как будто тише, но море прежнее. Наконец, около двух часов на рейде показалась наша знакомая “Сейриу-мару". Мы поспешно собрались, но около часу еще пробеседовали с пришедшими христианами о церкви, о необходимости ее самим им содер-

жать, о приискании слушателей для катехизатора и пр. Распростившись со всеми на пристани, мы с отцом Николаем сели на большой баркас и долго-предолго прыгали по волнам: пароход на этот раз стоял еще дальше, чем прежде. В четыре часа вышли. Заходили опять на Ревун и в Оситома-ри, где и остановились ночевать.

23 сентября. Сегодня на рассвете сдали почту и около 7 часов были уже в Ониваки (“они” — дьявол, “вйки” — бок), а в 8 часов отправились дальше. Дул сильный противный ветер, волны — огромные, море все более и более расходилось. Я побыл некоторое время на палубе, да и в каюту, на койку, по восточной пословице: “Лучше сидеть, чем стоять, и лучше лежать, чем сидеть”. Но вот скоро качка стихла; за полчаса перед обедом я поднялся на палубу: солнце светило сзади, волны попутные. Что за притча? Идем вдоль какого-то знакомого берега. “Это Яги- сири?”— спрашиваю у капитана.— “Нет, Рисири; сейчас придем в Оситомари”. Вернулись, следовательно, откуда вышли сегодня утром. Так, конечно, не далеко уедешь.

В Оситомари с нами вместе стояло еще несколько маленьких пароходиков, в том числе и один русский, беленький, который совершает рейсы около Сахалина. Все мы боязливо прижались за оригинальной скалой Оситомари и снова ждали, и без дела сидели.