Словоохотливый Иаков

сентября. В 8 часов утра, пожелав нашей новой церкви преуспеяния, мы выехали опять в Ивамйзава (часов шесть езды). В Ивамйзава меняем поезд и направляемся по главной ветви на восток в глубь острова, в места еще более нетронутые, чем те, по которым путешествовали до сих пор. Минут через 20 езды от Ивамйзава приезжаем на станцию Миненобу, где нас ожидали встречные из деревни Нумакай (она тянется вдоль дороги верст на двадцать, если не более, в ней даже две железнодорожные станции). Эта деревня находится в ведении тоже Поликарпа Исии, катехизатора Ицикисири, который и поджидал нас на станции с двумя здешними христианами: Иаковом и Лукой, .художником.

В Нумакай только и есть два дома христианских. Дом Иакова Кодзукури уже давно принял крещение и постоянно находился в связи с церковью; старший сын и теперь состоит катехизатором, в Вакканай, да и сам Иаков, без умолку что-нибудь говорящий, немало распространяет знание о Христе. В семье их пять человек: Иаков, его жена и потом дочь с мужем и ребенком. Зять несет военную службу и теперь находился в Саппоро на сборе. Другой дом (четыре человека) не так давно присоединен из методизма, причем одни перекрещены, а другие только миропомазаны. Так делается потому, что некоторые сомневаются в методистском крещении: совершается оно там через окропление, притом иногда над целой толпой, нельзя быть даже уверенным, попала ли на каждого хоть капелька воды. Кроме того, и учение их о крещении так далеко от христианского, что, собственно говоря, в нем трудно признать таинство.

Христиане привели с собой на станцию и носильщика для нашего багажа, и мы по полотну железной дороги пошли в дом Кодзукури. Там в передней комнате, где висели иконы, торжественно стоял стол, покрытый красным байковым одеялом, и четыре стула, — нарочно все это было занято в правлении ради нашего приезда. Мы, стало быть, сидели уже не на полу, поджав ноги, а как настоящие европейцы роскошествовали на стуле и за столом. Иаков, где-то потерявший один глаз, все время суетился, рассказывал про свою жизнь, про свое знакомство с епископом и пр. и пр., закидывал нас вопросами сразу обо всем. Замечательно быстрый и предприимчивый во всем человек. Теперь он занимается земледелием, но, по происхождению самурай, а после был портным европейского платья, содержал кухмистерскую, причем сам и стряпал. Когда стали устраиваться военные поселения, Иаков не мог не попробовать своих сил и в земледелии. Конечно, на первых порах выходило не так удачно, но смелость города берет.

Посидев с семьей Кодзукури, мы пошли к Луке; дом их находился на соседнем участке. Лука живет с матерью и сестрой, есть еще младший брат, но он находится на военном сборе в Саппоро. Мать — совершенно глухая старушка, очень почтенная на вид; сестра — еще незамужняя молодая девица, воспитывавшаяся в протестантской школе. Этот дом — тоже бывшие самураи, теперь пробующие свои силы в земледелии. Вся комната увешана картинами, писанными масляными красками самим Лукой, и писанными, на мой по крайней мере, взгляд, очень хорошо. Лука обучался живописи в Токийской художественной школе или Академии, а теперь собирается ехать для дальнейшего усовершенствования в Европу, в Париж. Некоторые меценаты уже обещали ему свою материальную поддержку. Я пробовал было говорить и со старушкой, но ничего не выходило, нужна была особая сноровка, чтобы она что-нибудь расслышала. Я рассказывал про Иерусалим, про Палестину, где мне пришлось бывать. А Лука все интересовался знать, есть ли православие в Европе и в Америке, в частности, в Париже. Я ему сказал о нашей русской церкви в Париже и посоветовал перед отъездом туда взять из миссии удостоверение. Русского языка он, конечно, не знает, но по-французски может объясниться с нашим парижским священником и исповедаться. Отправляющиеся в Америку берут такие удостоверения и, по словам живущих там русских, действительно приходят в нашу церковь, например, в Сан-Франциско.

Иаков показал все свое кулинарное искусство на ужине:, который мы ели, тоже сидя на стульях и за столом. В восемь часов отслужили вечерню, опять без чтения и по той же причине. Пел с грехом пополам наш не особенно музыкальный “сенсей” (катехизатор) и дочь Иакова, подтягивала немного и сестра Луки, научившаяся петь в протестантской школе. Сам Лука, по словам отца Николая, тоже может петь, но его кто-то задержал, он не мог прийти. Старушка-мать приплелась в наше собрание, смирно сидела у стенки, крестилась и молилась только ей одной известной молитвой. После службы я, по обыкновению, говорил небольшое поучение о хранении веры, о постоянном бодрствовании, о молитве и пр. Потом опять беседовали, рассевшись по полу (стол, чтобы не мешал в тесной комнатке, убрали). Богослужение здесь совершается более или менее регулярно по воскресным дням, т. е. оба эти дома сходятся вместе и читают, что у них есть. Метрики особой не имеют, принадлежат к церкви Ицикисири. Летом, впрочем, во время горячей рабочей поры, собраний не бывает. Ну что же делать, хотя бы в другое время хорошенько собирались.

Проговорили мы с неустающим Иаковом очень долго, старушка наконец собралась домой спать, да и усталые женщины думали о том же. Приняв на сон грядущий благословение, все начали прощаться, а потом готовить постели и для нас. В самой почетной и самой маленькой комнатке постлали постель для меня с зеленым пологом от здешних ужасных комаров. В соседней комнате расположились отец Николай с катехизатором и самим Иаковом, под одним общим пологом во всю комнату. Бедным женщинам с ребенком пришлось спать в кухне на свободном воздухе и на голых досках, а ночью было далеко не жарко. Дом наполнился спящими, не спали только какие-то незримые обитатели, которые и мне с непривычки спать не давали, — прыгали и грубо, по-деревенски, кусались.

5 сентября. Встал я очень рано, раздвинул бумажные ширмы на поле, откуда понесся приятный свежий ветерок и где солнце так приветливо играло своими утренними лучами. Сел писать дневник, стараясь не разбудить остальных. Но в кухне тоже не спали, может быть, встали еще раньше меня... Скоро вся прелесть утра была самым неприятным образом нарушена: на кухне затопили, и едкий густой дым столбом повалил во весь дом и безжалостно резал глаза. Вспомнил я нашу стародавнюю лучину и черные избы. Вот, должно быть, было мучение!

Позавтракали опять стряпней Иакова. Нужно было торопиться на вокзал, на станцию Бибай (другая станция в этой деревне). Иаков отыскал маленькую лошаденку и повозку, какие обыкновенно употребляются в японской деревне для хозяйства, т. е. довольно неглубокий четырехугольный ящик на двух больших колесах. Мы положили туда свой багаж, сняли обувь и уселись вчетвером в оставшееся свободное пространство в ящике, стараясь плотнее уложиться, чтобы потом не трепаться, когда будет прыгать наша колесница. Иаков, никогда лошади не имевший, сел править, и мы тронули. Доехали до небольшой канавы (границы земли Иакова), надели обувь, вылезли, перебрались через канаву, снова сняли обувь, снова набили собой пустое пространство в ящике и поехали уже окончательно. Продвигались., конечно, гораздо быстрее, чем пешком, хотя и приходилось на всех особенно грязных местах, и непременно среди лужи, поспешно надевать сапоги и прыгать вон, пока колеса не увязли. Ехать нужно было верст шесть, но за треть до конца пути наша колесница погрязла совсем, и мы, чтобы не опоздать, предательски оставив Иакова выгребать одного, побежали на станцию. К счастью, поезд не сделал на этот раз исключения, пришел четвертью часа позже, и мы, и даже Иаков с колесницей благополучно прибыли до его прихода.