Англиканин-фельдфебель

сентября. День избавления или, по крайней мере, * несомненной надежды. Сначала ходили слухи, что снизу придет речной пароход, чтобы взять генерал-губернато’-ра, который тоже сидел в Фукагава. Отец Николай пошел (уже можно было кое-как пройти, хотя и без обуви) разузнать про все это, и скоро явился торжествующий. Пароход едва ли придет, а вот попался ему один фельдфебель-англика-нин, который вызвался рассказать про дорогу и даже проводить нас до Уриугава. Скоро перед самым обедом пришел и сам фельдфебель. Мы его угостили обедом и стали беседовать. Дорога на Масике через перевал совсем не так страшна, как ее нам расписали. Дорога широкая, торная, постоянно там проходит почта, есть где и переночевать на перевале;. Расстояние что-то уж очень мало, очевидно, наш проводник мерил его только своими солдатскими ногами. Название Уриугава принадлежит, по его словам, не какому-нибудь отдельному поселку, а целому округу. Наши же христиане жили в Циба-ноогёо. Нам придется идти до этого места, по словам солдата, тоже очень не много, всего ри четыре, хотя и нужно описать большой круг. После, конечно, оказалось гораздо боль

ше, и у нас целый день ушел на путешествие.

Фельдфебель знал почти всех христиан, живущих в окру

ге, и, к нашему удовольствию, сообщил нам, что и в его поселке есть один православный христианин, солдат. Это было уже совсем неожиданная удача: дорога лежала именно на этот поселок и, таким образом, мы могли посетить и нашего христианина, о котором не имели и сведений. Это вознаграждало нас за томительное сидение на втором этаже и за все трудности будущего путешествия.

Мы разговорились с фельдфебелем о вере, которой он, по-видимому, очень интересовался. Он, собственно, принял крещение у методистов, но потом, по его собственным словам, “для удобства” перешел в англиканизм. "Здесь,— говорит,— нет ни катехизатора методистского, ни христиан, а англиканский катехизатор есть, вот я и перешел”. О различии между тем и другим исповеданием он, по-видимому, ничего не знает, хотя человек совсем не простой, кое-что читал и вообще любит рассуждать. Ему, стало быть, совершенно безразлично, во что ни веровать, в какую церковь ни ходить. Будет ему “бенри” (удобно), он потом перейдет и в унитари-анство, лишь бы по воскресеньям было, куда ходить и слушать пение под орган. И после этого англикане всячески открещиваются от названия их протестантами! Только протестант, потерявший всякую устойчивость в вероучении (он ведь сам в нем судья) и может быть до такой степени безразличным. Однако возражения против православия наш собеседник знал и стал нас по поводу их спрашивать.. Отец Николай последовательно разобрал все эти возражения, объяснил ему смысл иконопочитания, учение нашей церкви об общении живых и умерших, о молитве за последних, о предании, о таинстве покаяния и пр. Слушатель сидел, раскрыв глаза, все это для него было совершенно ново, все это ему представлено было протестантами совершенно не в том освещении и смысле. Православие показалось ему теперь гораздо осмысленнее и жизненнее, теплее, чем протестантство; особенно его тронула возможность молиться за умерших, да и всякого не может не тяготить это оставление умерших на произвол судьбы. Где же тут любовь, которая “николи же отпадает”? Наш слушатель ушел с твердым намерением испытать православие и даже просил и ему дать иконку, как мы даем своим христианам. Может быть, потом и совсем уверует.

Вечером мы нашли до Цикусибецу (“тонден”, в котором жил фельдфебель) подводу, т. е. сельскую колымагу, в виде ящика на двух колесах. Фельдфебель, узнав об' этом, ушел вечером пешком, чтобы встретить у себя в селе и потом проводить дальше.

// сентября. В семь часов утра мы, наконец, сели с о. Николаем в “бася” (повозка) и, искренне благодаря Бога, тронулись от нашей гостиницы-тюрьмы. Толстая и здоровая лошадка бойко потащила нас по начинающим немного просыхать улицам. Везде — последствия наводнения — еще не поправленные заборы, опрокинутые амбары; сушатся “татами” (толстые циновки, необходимая мебель японского дома; при перемене квартиры перевозят и татами, как у нас стулья и пр.; есть квартиры с татами и без них, меблированные и нет), кое-как прибираются загрязненные дома. Подъезжаем к полотну железной дороги: рельсы снесены сажен на шесть от пути и перевернуты шпалами вверх. Очевидно, долго еще не восстановится сообщение, и в Фукагава еще будет, может быть, не один рисовый бунт. За полотном пошли поля. Роскошные нивы теперь печально лежали на земле, наполовину занесенные илом. Земледельцы не скоро поправятся от этого бедствия. Хорошо еще, что в Фукагава дело обошлось без человеческих жертв. Скоро, впрочем, почва стала повышаться, и следы наводнения мало-помалу пропали. Мы ехали каким-то “тонден” по прямой, как стрела, и гладкой дороге. Но вот начался лес и наша “бася” принялась делать самые причудливые прыжки. Мы пребольно стукались друг о друга, пока, наконец, не пошли пешком. Нас вскоре нагнали два пешехода, из которых один оказался наш Александр Усуи, и мы шли дальше вместе, беседуя между собой. Среди леса стоит японский домик — “татеба” (станция, место отдыха), “обаасан” приветливо кланяется и приглашает присесть, а в “ирори” горит целое бревно и дым валит столбом, как тут не соблазниться?.. Мы присели к огоньку. Японцы достали свои трубочки, а я, чтобы не отстать от других, жевал вяленую каракатицу (тут же и продается), и мы незаметно засиделись, разговаривая о всех приключениях.

Около десяти часов въехали в Цикусибецу. Дом Камбе (фельдфебеля) стоял с самого краю. Лишь только мы поравнялись, из него выбежал сам Камбе, за ним наш православный Моисей Укава и еще третий молодой человек, которого рекомендовали испытующим учение. Все мы вместе направились в дом Моисея. Он еще совсем молодой человек, не женатый, живет со своей старухой матерью, упорной буддисткой. Но дети ее все были православные: старший сын, теперь уже умерший, был довольно известным в своей округе китайским ученым и до самой смерти своей служил катехизатором в’ нашей церкви. После него осталась целая библиотека разных книг и, между прочим, записи лекций по богословским предметам, которые покойник слушал в катехизаторской школе. Тогда преподавателями были сам епископ Николай и еще кто-то из русских миссионеров . Вся эта библиотека находится теперь у Моисея, как нельзя кстати для Камбе и прочих испытующих. Сам Моисей тоже хотел было на церковную службу, поступил и в семинарию, но пробыл там недолго. Теперь он несет военную службу и занимается обработкой земли — занятие, совершенно ему не по силам с его слабой грудью. Поэтому церковная служба опять манит его. Он заговаривал со мной о катехизаторской школе, о возможности для него туда поступить. Конечно, это уже не ревность первых христиан, но... всюду просят катехизаторов, да и не заглянешь хорошенько в душу каждого, иной, и с таким настроением вначале, потом делается истинным проповедником. Вместо иконы у Моисея висит картина “Найденный Моисей”. Мы дали ему хромолитографнрованную икону Богоматери. Камбе выпросил себе икону Спасителя. Дай Бог ему выйти из сумерек на полный свет. По их словам, здесь можно найти бы много слушателей веры. И здесь, следовательно, необходим катехизатор»: нет делателей, хотя жатвы много...

Нас оставляли было обедать, но мы торопились в Циба, чтобы засветло посетить тамошних христиан и успеть к ночи выбраться на дорогу в Масике; исчисления Камбе далеко не соответствовали действительности. Проехали три ри, еще отсюда до реки — одно ри, а оттуда до Циба более двух ри; отсюда, стало быть, идти еще больше 15 верст. Поэтому мы сели в свою "бася” и поехали, а Камбе с Моисеем пошли с нами пешком. Ехать, однако, пришлось недолго: мост через маленькую реку провалился, и мы должны были кое-как перебираться через нее по бревешку, предоставив багаж возницам. Версты через три — большая река, через которую на стальном канате ходит паром. Мы долго шумели на берегу, пока нас не заметили с противоположной стороны и какой-то бритый шамкающий старичок не привел парома на нашу сторону. С реки несло сыростью и стужей, чувствовалась осень.

На том берегу стояла водяная мельница. Двое мужичков что-то делали около своего воза, мальчишки заняты были игрой. Никакого признака средств передвижения. С нашими чемоданами идти пешком верст девять было не так удобно. Старичок позвал какого-то молодца, велел ему нести мой чемодан, и мы вслед за ним отправились в ближайший поселок: там-де в “дзимусе” (правлении) дадут вам лошадь. Было уже два часа, а дороги еще и конца не видать. Отец Николай распорядился прежде всего принести откуда-то обед (даже здесь, в глухой деревушке, есть гостиница), а потом и о передвижении завел речь. Это оказалось не так-то легко. После долгих разговоров, расспрашиваний по селу старший в правлении, наконец, сжалился и дал нам проводника и казенную лошадь навьючить багаж. Мы всю дорогу шли вместе с Кам-бе, далеко опередив прочих и разговаривая с ним и о вере, и о России и пр. Он высказал свое решение перейти в православие, я убеждал его сделать это не торопясь, хорошенько испытав себя и веру. Уж что-то очень легко показалось мне его обращение, так дело может разрешиться просто мыльным пузырем.

Часа в четыре пришли в Циба и прямо в правление, где, как мы знали, служил один из здешних православных. Фамилия его Катоо (родственник священнику в Неморо). Прежде их здесь жило два брата, оба христиане. Особенно был ревностен старший. В правлении, в той комнате, где он жил, висело много икон и по воскресеньям обязательно все здешние христиане собирались вместе и совершали богослужение. Катоо знал и петь церковные песнопения. Теперь, к сожалению, старшего брата уже нет, а младший, насколько можно судить по его комнате (его не было дома), не так независимо выказывает свою веру, должно быть испугался неудовольствия начальства.

Подождав опоздавшего отца Николая, мы пошли в другой христианский дом, знакомый издавна отцу Николаю (из одной с ним деревни родом), дом Иакова Иван. И там дома была только старушка-мать Иакова, язычница. Дом, конечно, ни чем от других крестьянских не отличался, только на самом видном месте висит икона и православный календарь. Уже давно живет здесь Иаков вдали от церкви, но веру, по словам отца Николая, хранит незыблемо, за что и все односельчане его уважают, хотя самой вере и не сочувствуют. Скоро пришел с работы и Иаков. Еще не старый человек, хотя дети его (Петр и Нина) уже совершеннолетние. Отец без запинки назвал нам их “сей-на" (крещенное имя): это очень хороший знак. Обыкновенно японцы зовут друг друга старыми именами, японскими, и только на молитве поминают имена крещенные. Конечно, если имя редко употребляется, его трудно запомнить. Для японских же простых крестьян, тем более женщин, греческие имена звучат совсем неуловимо (да и наши крестьяне разве не коверкают мудреных имен)? Впрочем, хорошие христиане заставляют себя помнить, есть даже и такие, что кроме христианских имен; своим новорожденным уже не дают никакого имени, так и в гражданские записи заносят. Иаков притащил с бахчи огромнейший арбуз, разрезал его и мы угощались.. Превосходный арбуз! В Японии я первый раз ел такой. Иаков, довольный впечатлением, сказал, что их Циба славится арбузами.

Однако, пора было ехать дальше: начинало немного темнеть. Иаков тотчас же нашел у соседа подводу, такую же “бася”, и мы, распростившись с ним и с провожавшими нас из Цикусибецу, быстро поехали. Версты четыре по ровной дороге, и мы совершенно уже во тьме, лесом подъехали к огням Иттай-бецу. Это, собственно, только отдельный постоялый двор на почтовой дороге в Масике. Отсюда начинается знаменитый перевал. Здесь мы и остановились ночевать. Словоохотливая хозяйка скоро нас познакомила со всеми подробностями дальнейшего путешествия. До Масике отсюда с небольшим 12 ри через реки и горы. Верховые лошади у них есть, дадут и проводника, на грузовое седло которого поместим наш багаж.