Отару

сентября. Ранним утром опять снялись и пошли. На этот раз все обошлось благополучно, хотя пришлось снова последовать премудрой восточной пословице. В 11 часов были в Масике. Во втором часу оттуда вышли и, обойдя величественный мыс Вофуй (Мелеспина), направились по заливу Строганова почти прямо на юг в Отару. Погода скоро поправилась, ветер стих и, несмотря на вечер, становилось теплее. Немного раньше восьми часов были в Отару. Совсем уже стемнело, на рейде и в городе горели огни. Неизменные “банто” в своих пестрых костюмах не заставили себя ждать, и мы спускаемся при их помощи в лодку и в потемках едем на отдаленный берег, минуя смутно чернеющие и сверкающие редкими огнями массы многочисленных судов. На берегу нас уже ждали христиане (была послана телеграмма из Вакканай), они разобрали наш багаж и потом долго вели нас по темным улицам города. Наконец, мы поворачиваем в переулок и -слышим наше православное пение: в молитвенном доме шла воскресная всенощная. Двери стояли открытыми, над ними в темноте рисовались скрещенные флаги (по случаю праздника), перед дверьми стояло человека два, очевидно, посторонних. Мы входим в весьма обширную комнату, где собралось человек 40 христиан, многие, особенно старики, сидели по-японски на полу; небольшой хор с катехизатором во главе довольно стройно пел: “Воскресение Христово видевше”. Молельня устроена в виде храма: есть и престол, и жертвенник, даже нечто похожее на иконостас, т. е. темная голубая завеса отделяет алтарь от остального храма. Мы прошли прямо в алтарь. Отец Николай облачился и стал продолжать службу, я же по окончании обратился к христианам с приветственным словом на текст “Мир вам” (человек, обретший Христа, обретает вечный благодатный мир, за будущее он не боится, в настоящем видит всюду промыслительную Десницу Божью, его душа покоится в неизменном уповании, искать или стремиться ему более уже незачем. Пускай мир волнуется, пускай он ополчается на праведника, не может он взять из души его этого покоя в Боге. Вот этот-то мир возвещать и ниспосылать и заповедал апостолам Господь).

Поговорив потом с христианами и познакомившись с каждым из них, я просмотрел метрику. Церковь эта существует еще недавно, всего лет семь. До тех же пор верующие жили порознь, храня свою веру у себя в семьях, но не обнаруживая ее публично (многие даже не знали друг друга). Многие из них и иконы прятали, на видное место ставя идолов: все это страха ради язычников. Все знали, что в Отару живут христиане, но кто именно и где, было неизвестно. Разве случайно кто-нибудь из верующих заметит в чужом доме православную икону и поймет, что пришел к единоверцу. Так завязалось знакомство между прежде неизвестными собратьями по вере. И та, и другая сторона,

конечно, бывала рада встретить единоверца, и иногда собраться и вместе помолиться. Впрочем, было и одно очень печальное исключение: один из православных пришел в фотографию сниматься и, по принятому между нашими христианами обыкновению, повесил на грудь поверх платья свой нательный крест. Только уже много лет после, когда открылась здесь церковь и поселился катехизатор, этот христианин узнал, что и фотограф был православный. Боялся, стало быть признаться в своей вере. Лет семь тому назад объезжал церкви преосв. Николай с о. Арсением. Тогда и решено было дать Отару особого катехизатора, каким и переведен был Павел Мацумото из Саппоро. Когда пришел он сюда, первым делом его было собрать рассеянных овец в одно стадо. Это их всех ободрило; соединившись вместе, они уже не боялись язычников, .открыто собирались со своим “сенсеем” на молитву, на собрания, посещали друг друга. Церковь стала жить своей жизнью и как таковая стала привлекать к себе и новых членов из язычников. За эти семь лет в Отару крещено 75 человек, из них 30 умерло или переселилось в другие церкви, 5 — “рейтан”, 3 — неизвестных, а двое оказались и совсем отпадшими. Крещены всего во -м месяце этого года. Когда же успели отпасть?! Катехизатор конфузится, но должен признаться, что отпали почти тотчас по крещении. У них, говорит, родственники очень сильные и все злые язычники, новокрещенные же (муж и жена) люди простые, неученые, поэтому и не устояли. Вот вам печальный пример поспешного крещения! Путем их не испытали, кое-как довели только до согласия принять крещение, и тут кстати приехал редко бывающий священник, их и окрестили. Сердце их было совсем не готово, может быть, подобно Симону волхву, ожидали от крещения какого-нибудь волшебства (например, помолодеть или разбогатеть), а то и просто денежной подачки, и такие случаи в миссионерской практике бывали. Виноваты, конечно, катехизатор и восприемники, не постаравшиеся хорошенько определить душевного настроения крещаемых.

В настоящее время в Отару 88 человек православных: из них причастников в год бывает человек сорок с небольшим, к богослужению собираются весьма мало, самое большее 20, обыкновенно же пять или немного более. Воскресной школы нет главным образом потому, что нет между христианами человека, который бы мог помогать в этом деле катехизатору. Внешнее впечатление, как видим, от этой церкви получилось самое неблагоприятное; какой-нибудь ревнитель, пожалуй, усомнился бы в искренности обращения к Христу и всех здешних христиан... Нет, такое заключение было бы несправедливо: здешние христиане не приучены к церковному порядку, но они веру православную содержат твердо и, по-сво'-ему, к своей церкви усердны. Каждый из них по мере возможности что-нибудь жертвует на церковь, они готовы всегда откликнуться на всякую церковную нужду: точно так же и катехизатора своего не оставляют без помощи: кто принесет , новое платье для него или для детей (а детей у него очень много), кто обувь, а кто и просто рису или рыбы к празднику. Даже в других, по внешности более исправных церквах нет такой отзывчивости. Правда, и здесь отзывчивыми являются преимущественно те, кто и к богослужению ходит исправно.

25 сентября. Воскресенье. О. Николай служил обед-ницу, а я говорил проповедь на дневное Евангелие (Иоан. III, 13—18) “О Христе — едином нашем Спасителе и Исцелителе от всех уязвлений диавола (между прочим, о необходимости причащения)”. Народу было столько же, что и вчера, только лица все новые: вчерашние, должно быть, домовничали. Между прочим, была одна христианка Мария, которая украдкой от мужа убежала в церковь. Муж ее — человек состоятельный и даже образованный, но до крайности не любящий христианства и потому всячески препятствующий своей жене быть христианкой. Она, однако, до сих пор выдерживает его нападения и от веры не отрекается. Поддерживают ее и христианки, посещают, приглашают к себе в дом, этим обходным путем попадает она и в церковь: и в этот раз отпросилась у мужа с одной христианкой. Ей хотелось исповедаться и причаститься, но ко всенощной сегодня прийти она не могла, муж не отпустит 'завтра к обедне. Делать нечего, пришлось ее освободить от всенощной: лучше причаститься хотя бы и без всенощной, чем совсем остаться без причастия. Притом еще неизвестно будет ли она в состоянии причаститься в следующий приезд о. Николая. Для русских покажется, может быть, очень необычным такое причастие без приготовления, но не везде можно требовать всего, здесь в Японии вообще нет обычая говеть, т. е., ходить ко всем церковным службам неделю или около того, да и службы ежедневной нигде нет. Причащаются, когда приедет священник, и все говение ограничивается только всенощной накануне причастия. Но, как видите, и это малое оказывается неисполнимым при наших особенных условиях жизни.

Вечером служили с о. Николаем торжественную всенощную с выносом креста (чего не приводилось раньше видеть и самому о. Николаю, не говоря о христианах). Потом я говорил поучение об обретении св. Креста и о значении для нас этого осязаемого свидетельства Христовых страданий (дондеже свет имате)... Народу было до 30 человек, в том числе четверо взрослых, готовящихся на завтра к крещению.

26 сентября. Утром окрещено шесть человек, в том числе 2 младенца (дочь катехизатора). Трое взрослых — все из одного дома: отец, мать и младший брат одного из лучших здешних христиан, Бориса Оно. Сам Борис, его жена и все многочисленные дети их давно христиане, все к вере замечательно усердны, всегда готовы и к пожертвованиям. Просветить светом Христовым и своих престарелых родителей и брата, которые живут с ними вместе, было давнишним их желанием. Слава Богу, теперь это желание осуществилось, весело было смотреть на эту дружную семью теперь, еще более объединившуюся. Четвертый кре-щаемый — сын христианина Матфея Сайто, молодой человек лет 20, которому сегодня же после обеда предстояло венчаться с христианкой.

После крещения соборно служили обедню. Все вновь просвещенные причастились св. Таин. Вместо причастного, катехизатор извлек какие-то пожелтелые фолианты и по ним начал назидать присутствующих, излагая историю обретения Креста. Отмечаю эту бросившуюся мне в глаза особенность потому, что японцы вообще большие охотники до го-

ворения и способны говорить во всякое время и сколько угодно, не особенно даже стесняясь и отсутствием содержания. Говорить по тетрадке, тем более пожелтевшей, вообще не принято, да еще старому катехизатору. Народу набралось опять, по здешнему, порядочно, было много детей, которые ради праздника даже в школу правительственную не пошли, что для наших христиан уже является большим пожертвованием.

В два часа должно было начаться венчание, поэтому почти все наши богомольцы остались ждать в церковном доме', собравшись в кружек около хибаци и беседуя между собой и с новокрещенными. Скоро явился жених, разряженный в пух и прах, в широчайших “хакама”, с большими белыми гербами на спине и на рукавах. Невеста была в длинном кимоно, полы которого волочились по земле. Кимоно, а тем более пояс, пестрели яркими цветами, а волосы иа голове убраны были самым причудливым образом, как только японцы могут убирать. Венчание совершалось, конечно, так же, как и в России, даже странный обычай не надевать венцов, а только держать их над головами брачующихся, каким-то образом привился здесь и распространился (хотя тот же о. Николай выражал мне свое недоумение по поводу этого обычая). Замечательное совпадение: в японском языческом свадебном обряде есть тоже общая чаша, только там новобрачные пьют ее девять раз, а у нас три. Лет через 500, может быть, найдется ученый, который объяснит такое совпадение заимствованием... Много хлопот доставил обычай взаимного поцелуя: долго пришлось толковать новобрачным, как нужно сложить губы, что с ними делать; и священник, и катехизатор, сложив и вытянув губы, пресерьезно держали молодых за затылки и старались свести их лица для поцелуя, а молодые, не понимая, чего от них хотят, наивно пятились один от другого. У японцев ведь нет поцелуев, даже родители не целуют своих детей.

Кончив венчание, о. Николай минут сорок говорил поучение о значении и свойствах христианской семьи, образ и идеал которой дан нам в союзе Христа с Церковью (Христос положил жизнь свою за Церковь, и эта последняя, со своей стороны, не перестает полагать жизнь свою за Христа: муче-

ники, подвижники и пр.). Говорил он очень назидательно и красноречиво, а в заключение пожелал, чтобы от этого союза произошли замечательные люди на пользу церкви и японского государства.

Поздравив молодых, христиане стали расходиться домой, а мы с о. Николаем, катехизатором и четырьмя свидетелями приглашены были в дом жениха праздновать свадьбу. Комната была убрана к торжеству, постланы новые, блестящие “татами”, расставлены золоченые ширмы, на стенах дорогие “какемоно”, на почетном возвышении красуются уродливые деревца-карлики, новые “хибаци” наполнены белой золой. Мы сели в два ряда на круглых “забутонах”, сели и родители и сам молодой, а его новая хозяйка стала подавать нам кушанья и угощать. Люди они самые простые, ремесленники, но ради свадьбы сына принарядились и они, половина вещей, украшавших комнаты, наверное, взята у соседей и прочих добрых людей на этот день.

После обеда о. Николай отправился прямо на вокзал: ему нужно было за чем-то ехать в Саппоро, катехизатор же повел меня, пока не темно, по домам христиан. Прежде всего были у фотографа, о котором я упоминал выше. Фотограф он очень хороший, едва ли не второй в Японии, но христианин далеко не лучший, в церковь никогда не появляется, даже на Пасху, — икон в его доме не видно, да и к благословению подходит как-то неохотно. По словам катехизатора, есть какая-то особая причина такой отчужденности от церкви, чуть ли даже не удален он. Зашли к недавно крещенному плотнику Иову: дома его не было, жена — язычница; в лавке на почетном месте висит икона, хотя и закрыта от посторонних глаз занавеской. Следующий дом — доктора Сибуя: сам он, жена и три дочери — все усердные посетители богослужения, девочки и поют в церковном хоре за главных, точно так же и в пожертвованиях на церковные нужды этот дом теперь идет впереди других. А между тем было время, когда в этом самом доме, “страху ради иудейска”, стояли идолы, а христианство всячески пряталось и предписания церкви не исполнялись, и так было до самого прихода в Отару катехизатора. Этот пример показывает, как нужно не спешить ставить крест

над христианами нерадивыми, по-видимому, забывшими свою веру и обеты крещения. Кто знает, может быть, и они, под воздействием обстоятельств, т. е. промысла Божьего, снова оживут и будут “сосудами в честь”. Четвертый посещенный дом — Такезава: муж, жена и ребенок, бедные люди, но хорошие христиане, хотя поденный труд и мешает им быть исправными в церкви.

27 сентября.. Обошли остальные 5 домов в Отару и, между прочим, были у Бориса Оно. Самого его дома не было, но нас с неменьшим радушием приняла его жена Серафима, очень разговорчивая, хозяйственная женщина, отличная христианка. Она, по-видимому, и держит на себе весь церковный строй своей семьи, потому что муж часто отсутствует. Четверо ее маленьких детей, все истово крестятся, прекрасно помнят свои христианские имена, даже самый маленький из них знал, что его “тоццян” (“ототсан”, папа) в церкви называется Борисом. Серафима тотчас же засыпала “сенсея” (катехизатора) разными поручениями: заказать ей в Токио хорошую икону, достать молитвенников, по дороге сообщила нам и все церковные новости, которые она только что вычитала в нашем “Православном Вестнике” и которые мы давно уже знали. Немного спустя пришел и старик — отец Бориса, вчера крещенный: он тихо радовался своему просвещению, от которого с таким упорством долго отворачивался. Перед самым обедом пришлось видеть и другую картину: муж — упорный язычник-синтоист, или скорее позабывший все ради наживы. Думая, что Инари-сан всегда даст ему хороший барыш, он и держится за эту Инари-сан и не хочет слышать ни о чем. Катехизатор говорит ему о Боге, о вечном спасении души, а тот только плутовато улыбается: может быть, все это и так, да не так выгодно, “имей мя отреченна”. Жена — старая христианка, очень хорошо знающая веру; с охотой сходила бы она и в церковь помолиться, послушать проповедь, но муж даже и дома не дает ей молиться по-христиански. Особенно же нехорошо, что и воспитанника своего, мальчика-христианина лет 15—16, этот язычник всячески старается отучить от христианства: в церковь не пускает, к христианам тоже, да и жене не дает говорит ему что-нибудь о христианстве. И вот катехи-

затору приходится увиваться около этого грубого, разъевшегося мужика, чтобы как-нибудь поддерживать с ним знакомство и таким образом хоть изредка посещать своих пасомых. Мы посидели с четверть часа, говоря любезности нашему чванившемуся хозяину и всячески стараясь уговорить его быть снисходительнее к вере жены и воспитанника, по крайней мере, хоть дома не мешать им быть христианами. Грустно и тяжело было на душе, когда мы вышли из этого дома.

После обеда отправились в Темия. Прежде это был отдельный город, но теперь совершенно слился с Отару, даже административно, хотя и лежит уже в другой провинции. Оба города вытянулись непрерывно вдоль морского берега, сжатые между морем и окружающими его горами. Народ все прибывает, промышленность и торговля здесь все развивается, жить становится тесно. Немного лет пройдет, и здесь будет едва ли не самый многолюдный и богатый город на всем Езо. У нас в Темия 9 христианских домов. Года два тому назад был у них и особый молитвенный дом, причем катехизатор по очереди совершал всенощную и обедницу в том и другом. Но потом такой порядок признан был неудобным, да и дорого было содержать для сравнительно небольшой церкви два молитвенных дома. Теперь все собираются вместе.

За немногими исключениями, все христиане были дома и все радушно приняли нас. Дома два—три приняли крещение еще в Хакодате в самом начале японского христианства и, что особенно важно, всегда были верны Христу, хотя и жили вдали от церкви, среди язычников. По ходатайству этих домов и решено быть в Отару катехизатору и отдельной церкви. В одном из этих домов христиане приготовили для нас с “сенсеем" ужин, во время которого занимали рассказами про их первые дни в Отару, как они жили здесь, не зная друг друга и прячась (правда, не все) от язычников. Хозяин был “ги-юу”, т. е. старшиной в церкви, естественно, разговор перешел на церковные дела. Христианам хотелось как-нибудь поторжественнее обставить похороны своих единоверцев: буддисты хоронятся весьма торжественно, синтоисты тоже, а у наших христиан ничего подобного нет: ни пышной гробницы,

ни флагов, ни фонарей. Когда провожает священник, по крайней мере, хоть он идет в облачении, несут запрестольный крест и пр. Но священник бывает не всегда, без него же идет один катехизатор в обыкновенной одежде, гроб несут на простых носилках, к довершению всего кто-то в Токио сказал им, что без священника выносить крест не подобает, можно только фонарь, так они и делали, конечно, сами недоумевая, причем тут фонарь, когда нет креста. Им очень хотелось все это как-нибудь устроить, чтобы язычники не презирали наших похорон, не говорили, что мы отправляем своих покойников точно какой товар. У них уже куплен хороший покров, есть выносной крест, фонарь, я посоветовал им устроить хорошие носилки с украшениями, с сенью, обещал похлопотать в Токио, чтобы их катехизатору разрешили в таких случаях надевать стихарь. В России, может быть, такие заботы показались бы суетными, здесь же, при китайском мировоззрении, уже целые столетия царящем во всех слоях общества, вопрос о похоронах совсем не пустой вопрос: многие и очень многие будут судить о вере по тому, как верующие относятся к своим умершим, тем более, что почти только в похоронах та или другая вера и выступает открыто перед глазами неверующих. Поэтому и враги христианства весьма часто распускают разные нелепости о нашем погребении (например, будто бы христиане своих покойников распинают). Жаловались христиане и на то, что “симпу” (священник) редко их посещает, хотя езды от Саппоро всего 2 часа, и притом никогда не служит у них литургии, довольствуясь обедницей, а говеющих причащая запасными Дарами. Нужно сознаться, что такое злоупотребление запасными Дарами, действительно, сильно здесь укоренилось. Прежде это было вполне естественно и извинительно: где тут думать о не-опустительном совершении литургии, когда и муки-то не везде можно было достать, не говоря уже о том, что, и месить и печь (в кастрюле на жаровне) приходилось самому служащему литургию? Но благословная вина эта теперь сделалась отговоркой: теперь почти во всяком порядочном городке есть хлебопек, который после некоторой практики, обыкновенно, очень недурно научается печь и просфоры. Нужно только заранее заказать. Но... служить обедницу легче, поэтому невозможность приготовить просфоры и с достаточной торжественностью совершить литургию невольно выдвигается на первый план, и верующие причащаются запасными Дарами. Это большое искушение, свойственное именно миссионерскому служению и как легко ему поддаться, тем более что услужливый разум всегда найдет подходящий резон для оправдания таких поблажек. И вот литургия будет совершаться только в главной квартире миссионера, потом только тогда, когда у него есть причастники; а потом и этих причастников можно причастить запасными дарами, литургию же совершать только тогда, когда запас истощится, т. е. раз десять в год, а то и того меньше. Нечего и говорить, какой это урон для духовной жизни человека, тем более священника, да и для церкви вред большой: где нет евхаристии всенародной, там, собственно говоря, нет и церкви, там причащение становится исключительно делом личным, частным, совершаемым, когда мне нужно и без всякого отношения к моим живым и умершим собратьям по вере. Кроме того, где нет литургии, там нет и причащения младенцев, а этим причащением справедливо хвалится наша Церковь, исполняя этим заповедь Господню. Помня это, христиане наши всегда скорбят, что младенцы их лишены величайшего из таинств, и всегда желают хотя бы перед смертью напутствовать младенца. Приходится, таким образом, отказывать христианам в самой законнейшей просьбе. Отказывать, конечно, тяжело, и вот отсюда новое злоупотребление: в неосвященное красное вино пускают частицу запасных Даров и вином приобщают младенцев, иной раз даже произнося: “Честныя Крови”... Конечно, этого терпеть нельзя, потому что это не Кровь Христова, а простое вино... И так всегда: на каких-нибудь весьма основательных резонах допущено небольшое отступление, оно скоро становится признанным фактом, за ним идет злоупотребление, за ним другое и т. д. Неслужение литургии весьма резонно можно оправдать желанием сказать получше проповедь, объяснить какой-нибудь догмат или евангельскую заповедь. А между тем, подкрепившись молитвой, причастием, возвысившись духовно, священник и проповедь скажет гораздо лучше, убедительнее, потому что будет говорить из сокровища своего сердца, а не из книг и проповедей, которые ему приходилось когда-нибудь читать по данному вопросу. Поэтому и приходится всячески уговаривать наших священников совершать литургию чаще и, по возможности, везде, не оправдываясь отсутствием благолепного места: всякий молитвенный дом почти всегда чист и приличен для совершения литургии (у всякого священника есть переносной антиминс).

Поговорив достаточно с христианами и поблагодарив их за угощение, мы пошли дальше и через несколько домов зашли к одиночному христианину Исидору Катахира. Крещен он еще недавно и после долгих откладываний, потому что за ним был какой-то непростительный для христианина недостаток. Теперь он в “рейтане”: в церковь не ходит, даже иконы не видно у него в комнате. Первая причина такого нерадения была налицо в виде свирепо поглядывавшей на нас супруги, но этим одним всего не объяснить. Катехизатор и я стали его убеждать относиться внимательнее к своей жизни, помнить о крещении, супруге внушали послушать учение. Но все было как об стену горох, наши слушатели только довольно холодно кланялись, а Исидор, сверх того, все настаивал, что он ничего не знал о моем приезде и потому не мог присутствовать в церковном доме при встрече и за богослужением. Сцена вышла довольно тяжелая, и потому мы ее не затягивали по возможности. Катехизатор обещался зайти скоро еще, и мы, кое-как простившись, со стесненным сердцем отправились восвояси.

28 сентября. Утром получили письмо от вчерашнего Исидора: “Так как я и прежде плохо служил Богу и так как не удостоился чести присутствовать при молитве с симпу, и по другим соображениям — я оставляю веру. Прошу сообщить это всем христианам”. Начинаю настоятельнее выспрашивать катехизатора, и тот должен сознаться, что Исидор у них находится давно как бы в забросе: христиане его чуждаются за нарушение супружеской верности, сам катехизатор давно его не посещал, а “симпу” и совсем никогда не был; даже крестный отец перестал о нем заботиться, поэтому и о моем приезде никто Исидора не известил. Конечно, не потому Исидор уходит из церкви, что обиделся на это неизвещение, а все же нехорошо, что дан лишний повод. Если бы посещали его катехизатор и священник, если бы как следует позаботились о нем, — может быть, Исидор и уцелел бы; неожиданное же мое посещение, конечно, могло только его рассердить. Катехизатор усиленно обещался непременно позаботиться об Исидоре и, если возможно, опять возвратить его в церковь. Всякое исправление очень трудно, но, Бог даст, будет в силах и Исидор порвать путы греха и снова прийти ко Христу, в которого он когда-то искренно уверовал.

После полудня посетили оставшиеся два дома, побывали на кладбище, раскинувшемся над городом по скату горы, полюбовались оттуда чудным видом на город и рейд. В городе проходили мимо протестантских молитвенных домов. В Отару их два: методистов и так называемой церкви Христа. Католиков здесь, за исключением, может быть, отдельных личностей, нет. Катехизатор уверял меня, что и методисты не имеют успеха. Впрочем, таким уверениям нужно верить небезусловно.

Возвратившись в церковный дом, нашли о. Николая, только что приехавшего из Саппоро. Для нас объяснилась и таинственная причина его экстренной поездки; он привез себе теплое кимоно (и не одно),, теплое “хаори”, драповое пальто-крылатку с меховым воротником и, сверх всего, меховую эскимосскую шапку с ушами. Это значит серьезно приготовиться к дальнейшему путешествию. В Отару все уже было кончено, поэтому мы стали собираться в путь, кстати, вечером же выходил пароход. О. Николай, имевший такое же предубеждение против морского путешествия, как и против верховой езды, начал нас пугать разными морскими страхами: и пароход совсем маленький, и удобств на нем никаких нет, да и не выйдет он сегодня, только завлекают пассажиров, не в пример лучше переночевать здесь ночку, а утром отправиться в дилижансе, правда проедем целый день, зато .многим вернее. Но времени и без того пропало у нас много, да и перспектива трястись целый день по пыльной дороге в каком-то рыдване далеко не была привлекательна, поэтому мы все-таки предпочли и на этот раз непостоянное стремление вод.

В 6 часов вечера собрались кое-кто из христиан, помолились все вместе, попрощались и потом отправились в темноте всей толпой на пристань. Ночь была лунная, ясная, море — зеркальное, мы сели в шлюпку и поплыли на свою “Си-ри-биси мару”, а христиане махали нам с берега своими фонарями и долго в ночной тишине доносилось нам вслед их “саё-нара”.

Пароход оказался, действительно, очень маленьким: всего тонн в 70—80, отдельных кают на нем не было, только на корме отведено было общее помещение для “чистой” публики, к которой согласились отнести и нас с “симпу". Это была полукруглая каюта с узкими плетеными диванами кругом; кто пришел раньше и не боялся упасть во время качки, поместился на диване, прочие же, менее счастливые или менее смелые, располагались на полу по-японски на “татами”. Я постлал свою рясу, о. Николай байковое одеяло, рядом с нами в ногах и в головах, поперек и вдоль каюты занимали места другие “чистые” и скоро тесная каютка наполнилась возлежащими. Скоро стало душно,но, собственно, этим и ограничились наши неудобства: лежать было можно, хотя и не просторно. Правда, случись качка, нам бы пришлось испытать положение крупы в сите. Вышел было на палубу полюбоваться прекрасной ночью и видом на Отару, но не долго нагулял: пароход был выстроен, должно быть, по образцу какого-нибудь большого и только пропорционально уменьшен; если на том для парусинного тента стояли столбики в сажень вышиной, то на этом поставили в два аршина. В общем выходило, может быть, очень пропорционально, но моя голова высовывалась наверх и ходить мне нужно было, согнувшись низко и поминутно боясь стукнуться о перекладины. Поневоле бросил и луну, и живописное Отару и спустился в свой муравейник коротать бессонную ночь. Часов в 10 или около того, “Сири-биси мару”, вопреки застращиваниям о. Николая!, снялась с якоря и полегоньку пошла в море; завтра утром будем в Иванай.