Часть первая  КУКША, ВАРЯЖСКИЙ ПЛЕННИК

Часть первая

 КУКША, ВАРЯЖСКИЙ ПЛЕННИК

ВСТУПЛЕНИЕ

Ласковый весенний день. Ни облачка, ни ветерка. Не шелохнутся прошлогодние былинки у опушки бора. Но в вершинах древних сосен слышится немолчный шум, и кажется, будто над миром летит чей-то глубокий бесконечный вздох.

На высоком правом берегу Тихвины – порожистой лесной реки – раскинулась деревня Домовичи. Деревня невелика – всего несколько изб. Стоят они среди огромных валунов – не в ряд, а как придется.

Окон в избах нет. Двери низкие, в ширину они больше, чем в высоту. Чтобы войти в избу, надо низко наклониться и, перешагивая порог, высоко поднимать ноги. А рослый человек, и наклонившись, рискует задеть спиной притолоку.

Кровли выложены дерном по берестяной подстилке. Они уже запестрели весенними цветами, особенно густо – на скатах, обращенных к солнцу. Из волокового отверстия[1] в кровле струится дымок. Печь в избе никогда не гаснет – ведь от нее и тепло и свет.

Живут в деревне домовичи, люди, ведущие свой род от дедушки Домового, доблестного воина, искусного охотника и рыбака, неутомимого землепашца и на всякое дело умельца. Он, по преданию, первый из словен[2] срубил избу в этих местах, спокон веку заселенных людьми племени весь[3].

Прежде жил дедушка Домовой далеко отсюда, на Волхове-реке, близ Ильмень-озера, да замучили данями-поборами князья – еще деды-прадеды Гостомысловы[4]. Решил дедушка податься куда-нибудь в отдаленное место, куда не дотянуться княжеским рукам. Стал расспрашивать мимоезжих купцов. Купцы ведь по торговым делам забираются даже и на край земли. Они и поведали дедушке про реку Тихвину. Леса, мол, там нехожены, звери – непуганы, земли – непаханы: живи не тужи.

Тронулся дедушка в путь со всей семьей и родней, со скотиной и скарбом, на трех больших челнах. Трудный был путь, однако добрались все живы-здоровы. Не совсем там оказалось так, как рассказывали купцы. Жил уже и на Тихвине народ – волосы белые, глаза светло-голубые, будто выцветшие на солнце. Рыбаки да охотники.

Поначалу ощетинились, а потом – ничего, найдется, говорят, и вам место. К тому же дедушка не утаил, что он и гончар, и кузнец, и на дуде игрец. Такой-то человек всюду ко двору. Зажили дружно, на праздники друг к другу ходили, домовичи женились на местных светлоглазых девушках, а местные парни – на домовичских.

Однако со временем и сюда дотянулись долгие княжеские руки – как-то весной, точно гром с ясного неба, свалились на Тихвину сборщики дани. Дедушка Домовой этого, понятно, уже не увидел. Еще и после него несколько поколений прожили спокойно. А теперь вот опять весна, самая радостная пора, а радости нет.

В деревне недавно побывали варяги[5], посланные ладожским князем. Они не удовольствовались той данью, что к их приходу собрали домовичи, и пошли шарить по избам и клетям[6]. Забрав все, что им приглянулось, они пустились дальше вниз по реке.

Тихо в ограбленной деревне. Не слыхать гомона играющих детей. Даже брехливые псы и те умолкли. Только уцелевший петух, глупая птица, хотя и видел, как варяги сворачивали шеи его товарищам, нет-нет, да и закукарекает как ни в чем не бывало.

Домовичи безропотно позволили себя ограбить, потому что в деревне нет воинов. Здешние жители в позапрошлом году проявили непокорность и, объединившись с соседями, прогнали сборщиков дани, не дав им ни шкурки. Тогда на следующий год ладожский князь прислал своего воеводу с дружиной – усмирять строптивых.

Тяжко на сердце у Ельцы, вдовы, живущей в крайней избе, недалеко от обрыва. Когда домовичи дрались с княжескими дружинниками, у нее убили мужа, и осталась она с пятью сиротами – четырьмя девками и сыном. А нынче, после очередного прихода варягов, пропал и сын, отрок[7] десяти лет, на которого была вся надежда.

Ублажала Ельца предка Домового, идол которого стоит в красном углу, угощала его хлебом и рыбой, молоком и медом, просила найти и вывести из лесу ее сына, если он заплутал. Ходила с подношениями в лес, к огромной, в три обхвата сосне, уговаривала Лешего, если он держит ее сына, отпустить его домой. Спускалась к реке, умоляла веселых русалок отдать хоть тело сына, – известно, что живыми-то русалки еще никого не отпускали…

Однако отрока нет как нет, ни живого, ни мертвого. Верно, зверь задрал его в лесу и никогда больше не увидит мать своего единственного сына.