Глава тринадцатая ТОЛОКА [158]

Глава тринадцатая

ТОЛОКА[158]

Как уже говорилось, в Киевской земле нынче опять засуха, хлеб не уродился, лишь на нивах, защищенных от суховея лесом, да в лощинах есть что собрать. Но наступает пора жатвы и надо убрать хотя бы то, что уродилось. Древний обычай велит, чтобы зажинал князь, первый сноп – это его княжеское дело. В Киеве два князя, так что зажинают оба: один рожь, другой – пшеницу. Зажиночный сноп ржи будет стоять в гриднице у одного, а пшеницы – у другого. Рожь поспела раньше, зажинает князь Оскольд.

Дело у него не очень-то спорится, мечом он орудует искуснее, чем серпом. Он нарезал слишком много стеблей, получилось толсто, и он никак не может связать их. Наконец сноп готов, и Оскольд несет его в Печерьско, в гридницу, за ним с песнями, славящими первый, зажиночный сноп, Дажьбога и князя, следуют жницы. В гриднице, все так же с песнями, зажиночный сноп ставят в покутье, в правый угол у противоположной от двери стены, он же зовется передний или красный угол, и жницы возвращаются на ниву.

Несмотря на засуху и недород, жатва остается веселой работой и происходит с песнями и шутками-прибаутками. В первый день жницы даже одеваются в праздничное. Вада в этом году впервые выходит на общую жатву, вместе с бывалыми жницами, она изо всех сил старается не отстать.

Как мужи стремятся показать свою удаль в ристаниях, так жницы – в уборке хлеба. Одна другой ловчее и стремительнее захватывает каждая левой рукой побольше стеблей и подрезает их серпом у самой земли. Нарезав, сколько положено на сноп, скручивает из пучка стеблей жгут, перевязывает нарезанные стебли, и сноп готов.

Не медля ни мгновенья, жница принимается за следующий. Каждой жнице определена полоса, и жатва идет наперегонки. Когда нажато семь снопов, жница шесть из них ставит, прислонив друг к другу, а седьмой, раздвинув концы стеблей, нахлобучивает сверху, как шлем. Получается бабка.

Одна нива сжата, жницы, не мешкая, переходят на другую. И так от рассвета до заката работа идет несколько дней. Много лет уже Кукша не видел, как убирают хлеб, и приходит посмотреть. У него щемит сердце при виде низко кланяющихся, как колосья под ветром, и вновь распрямляющихся женщин, мелькающих загорелых рук и серпов, золотых снопов, составленных в бабки. «Как хорошо быть дитятей, – со сладкой печалью думает он, – сидеть, прислонясь спиной к бабке, и сосать ржаную корку! Твоя матушка с серпом в руке, красивая и сильная, защитит тебя от любой беды!..»

Вада жнет проворно, не плетется в хвосте у многоопытных жниц. Жницы время от времени похваливают ее. «Если бы матушка видела сейчас Ваду, – думает Кукша, – она сочла бы ее хорошей невестой». Зато вечером Вада еле добредает до женского дома и валится на ложе, не в силах даже повечерять.

Остается сжать последнюю ниву. Дедушко-полевик, как известно, не может жить на голой ниве, среди стерни[159]. По мере того как хлеб убирают, он бежит прочь от взмахов серпа и прячется в колосьях, пока еще нетронутых. И вот, вместе с последними срезанными стеблями и колосьями, он попадает в руки жниц. Теперь он обитает в последнем, дожиночном снопе. Жницы обряжают сноп в заранее приготовленную одежу – надевают на него высокую овчиную шапку, сермяжную свиту и подпоясывают красным крученым поясом.

Теперь надо выбрать самую красивую девушку, которая понесет ряженый сноп. Жницы единогласно выкликают Ваду, быстро рассыпаются но ниве, находят случайно несжатые колосья и плетут из них венок, украшая его синими волошками[160] и другими цветами. На голову Ваде накидывают длинное белое покрывало, поверх покрывала надевают венок, а в руки дают обряженный дожиночный сноп, и при этом поют:

Толока ты Толока,

Толока пригожая,

Ты прими от нас снопок,

Ты прими от нас ржаной,

А на голову надень

Изукрашенный венок!

Мы с тобой пойдем, пойдем,

Твой подарок отнесем

В княжеску хоромину

Князю тороватому!

Обрядив Ваду, жницы выстраиваются четами в длинную вереницу с Вадой впереди и направляются в Печерьско, к Оскольдову дому, с песней, славящей щедрость Дажьбога, хоть, сказать по правде, не больно он расщедрился в нынешнем году. Ну, а если не славить, на другой год и вовсе ничего не соберешь.

Подходя к воротам города, жницы запевают песню, в которой извещают о себе и убеждают князя не скупиться на угощение. Заслышав их голоса, князь Оскольд и его княгини Потвора и Красава выходят во двор и встречают жниц перед гридницей, кланяются Ваде в пояс и подносят ей хлеб-соль, а от нее принимают обряженный дожиночный сноп. Ваду, как самую почетную гостью, усаживают в покутье, а дожиночный сноп ставят рядом с зажиночным, с тем, который никак не давался Оскольду. Прочие же гостьи садятся за столы.

Над очагом в большом котле булькает мясное варево. Это варится мясо козла, которого по обычаю только что закололи в житнице в честь окончания жатвы. Кровь его бережно собрана в чашу. Когда жницы рассаживаются за столами, старшая княгиня Потвора берет чашу и, макая в нее крыло черного петуха, окропляет всех козлиной кровью. После этого Потвора и Красава садятся по правую и по левую руку от Оскольда и пир начинается.

Обе княгини, несомненно, хороши собой. Но, если понаблюдать за ними, скоро поймешь, что Потвора – женщина ежовитая[161], такой палец в рот не клади: по локоть откусит. Когда она взглядывает на Ваду, взгляд ее прозрачных глаз не сулит ничего доброго. Красава, напротив, само добродушие.

По окончании пиршества, на котором, как и положено, всего было вдоволь – и броженого меда, и пива, и кваса, и пирогов, и прочих яств, – все высыпают на луг за пределы города и начинается веселье – песни, пляски и ухаживанье парней за девушками.

Корчаги и жбаны вытаскивают туда же и ставят на траву, откуда-то являются гусляры, волынщики, гудошники[162], рожечники, и веселье разгорается, как груда сухого хвороста. В кругу пляшущих уже полно хмельных парней, здесь перемешались и дружинники и смерды.

То тут, то там мелькает ржаной венок, украшенный волошками, сегодня Вада самая важная, все славят ее, все хотят с ней плясать, и она пляшет со всеми, но ищет глазами Кукшу. Вот наконец и он. С этого мгновенья они стараются не расставаться, но их то и дело разлучают пляски-игры, в которых по правилам парни меняются девушками. Тем слаще снова взяться за руки, когда это удается, и плясать вместе.

Дождавшись первой звезды, жницы ведут Ваду к князю Оскольду. Вада снимает с головы венок, окунает его в заранее приготовленный ушат и надевает на Оскольда, вода течет по его лицу, а жницы со всем хмельным многоголосием обрушивают на нее просьбу:

Толока ты Толока,

Толока пригожая,

Нагадай же на тот год

Князю щедро любому

Боле прежнего снопов,

Уроди же ты ему

Жита тыщу коробов[163]!

Все возвращаются к веселью, которое продолжается уже при смоляных светочах. И долго оно еще длится – даже после того, как в жбанах и корчагах иссякает хмельное питье. Но и само веселье начинает уставать. Пляшущих становится меньше, парни и девушки все чаще отдыхают и все больше разговаривают, иные вдруг, взявшись за руки, куда-то уходят.

Вада и Кукша пляшут теперь только друг с другом, правило плясать всех со всеми уже не действует. Надо сказать, что Кукша охотно присоединился бы к сидящим на траве, – недаром он побывал под туром. Но ему стыдно перед неутомимой Вадой. А Вада говорит:

– Видал, как Оскольд на тебя смотрит? Это потому что мы с тобой все время вместе!

Но Кукша не заметил, чтобы Оскольд смотрел на него как-то особенно – взор Оскольдов неизменно приветлив, как и положено взору радушного хозяина веселья, а может быть, даже приветливее. Неожиданно Вада хватает Кукшу за руку и утаскивает за пределы освещенного круга. Они бегут прочь, вдруг Вада выпускает его руку и садится на траву.

– Ноженьки мои меня больше не держат! – говорит она. – Садись рядом!

Они долго сидят молча, обхватив колени. На дворе месяц серпень[164], небо густо усыпано крупными звездами, время от времени некоторые из них скатываются по небосводу и пропадают. Каждый раз, когда рождается человек, Сварог зажигает на небе новую звезду, а когда человек умирает, звезда срывается со своего места, падает и догорает уже на лету. Такую звезду называют «падучая».

– Загадай желание! – говорит Вада. – И я загадаю.

Кукша изо всех сил старается успеть, пока очередная звезда не погасла, загадать, чтобы ему не надо было ничего решать, чтобы в его жизни все решилось само собой, но у него никак не получается. Звезды срываются с неба всегда неожиданно и гаснут слишком быстро.

– Тебе удалось загадать? – спрашивает он наконец.

– Да, – отвечает Вада.

– А я никак не успеваю, – огорченно говорит он. – Что ты загадала?

– Чудной! Если я скажу, желание не сбудется!

Снова Кукша пытается загадать желание, и тут уж не до разговоров. Но звезды почему-то каждый раз срываются с неба не в том месте, на которое смотришь, и сгорают прежде, чем успеваешь опомниться.

– Оскольд все равно тебя убьет, – прерывает молчание Вада, – он тебя ненавидит. Потому что я люблю тебя, а не его. Одному из вас не жить. Выбирай сам, кому.

– Зачем же он меня гривной дарил? – помолчав, спрашивает Кукша.

– Смешной! Как же Оскольд мог не отблагодарить того, кто спас ему жизнь? Кем бы он был в глазах людей? Любой князь должен помнить о таких вещах. А убьет он тебя тайно, никто и знать не будет. Как моего отца. Не сам, понятно, – прихвостни его.

Кукша молчит. Вада не знает, что Оскольд навязывал ему богатства, предлагал породниться… Но, может быть, Оскольдовым словам та же цена, что и Харальдовым? Тот ведь тоже сулил ему одну из своих сестер…