Глава четырнадцатая ТОРГ НА ПОДОЛЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава четырнадцатая

ТОРГ НА ПОДОЛЕ

Всяк знает, что молвы никто нарочно не переносит, она сама собой разносится по земле. Прислушивайся к людской многоголосице и будешь знать все самое важное. Разбросанный по горам Киев облетает очередная весть: приплыли с товаром словеньские торговые люди с Ильмень-озера.

Шульга, не откладывая, отправляется на Подол, на Торг. Его, само собой разумеется, сопровождают и Кукша с Вадой. Видно, что Шульга волнуется: оно и понятно, давно уже ему не доводилось встречаться с земляками, – с теми, которые, в отличие от него, продолжают жить на родине.

Подол не под боком у Печерьска. Шульга, Кукша и Вада пересекают возвышенности, покрытые жесткой сухой травой, спускаются в зеленые, буйно заросшие овраги, вновь выбираются из них. И вот перед ними расстилается огромная низина. Это и есть Подол. За ним сверкает невеликая река Почайна, а дальше, за долгим луговым островом, и сам батюшка Днепр.

Самую низкую часть Подола весной покрывает полая вода, поэтому здесь хороший сенокос и тучные пастбища. Над пастбищами, на возвышении, которое не заливает даже самый большой паводок, стоит Волос. У подножия истукана[165] всегда полно съестного, ведь ни один язычник не начнет торговать, не принеся предварительно жертвы Волосу с молением об удачной торговле.

После распродажи товара следует соответственно благодарственная жертва. Немудрено, что вокруг идола постоянно вьется воронье, не подпуская к корму птиц помельче, вроде голубей и галок. Впрочем, подойдя поближе, замечаешь множество воробьев и других пташек, которые беспечно суетятся возле огромных черных птиц.

Рядом с идолом Волоса раскинулся особый скотий торг. Здесь тесно от загонов и коновязей. Нового человека с непривычки оглушает мычанье, блеянье, ржанье, хрюканье, душит настоявшийся навозный смрад.

В незатопляемой части Подола стоят также усадьбы ремесленников, там живут большей частью гончары и ковали, а возле устья Ручая, впадающего в Почайну, – и кожемяки. В стороне от домов дымятся гончарные печи и кузницы. Гончары крутят свои горшки под открытым небом и сушат их на солнце, перед тем как поставить в печь обжигать. А ковали не любят работать на глазах у посторонних – у них какие-то свои тайны, недаром они слывут в народе колдунами. Потому, верно, ковали редко выходят из кузницы на вольный воздух, – только если надо кому-нибудь коня подковать.

Ближе к берегу Почайны шумит Торг, здесь множество разных лавок, под навесами и без навесов, заполненных всевозможным товаром. Возле лавок похаживают купцы, на все лады расхваливают свой товар. Торгуют и у самой воды, прямо с судов, вытащенных на берег. Между лавками и судами неспешно ходит народ, останавливается тут и там, неторопливо разглядывает товар, щупает, а то и нюхает и даже пробует на зуб.

Купцы на Подоле разноплеменные, но преобладают пестрые долгополые свиты хазар, булгар и евреев. У булгар и хазар есть свои подворья на Подоле, а евреи – люди здешние, из Жидовского города. Попадаются на Торгу и армяне, и греки, и персы, и невесть кто. После этой человеческой пестроты люди словеньского языка, пусть и разных племен, кажутся такими похожими друг на друга, что их и по одеже не сразу различишь.

Непривычный человек дуреет на Торгу не только от мелькания разных лиц и одеж, но и от разнообразия и обилия товаров; у Кукши, несмотря на его царьградский опыт, слегка кружится голова. На Торгу так много всего, что у него не возникает желания что-нибудь купить.

Прилавки для тканей завалены тяжелыми трубками полотна, златотканого паволочья, аксамита, поставами[166] тонкого привозного сукна…

Слепят глаза прилавки серебряников – на них в изобилии разложены золотые и серебряные запястья, височные кольца, сканые[167] серьги, перстни и прочее узорочье…

На прилавках, отведенных для пушного товара, грудами лежат соболя, бобры, черные с сединой лисицы, песцы, куницы, белки…

Здесь друзья встречают обеих Оскольдовых княгинь, сопровождаемых двумя отроками. На княгинях кокошники с серебряными очельями, украшенными жемчугом, и аксамитовые шугаи[168]. Но хозяйственные женщины не зря толкутся в пушном ряду, они загодя думают о зиме…

После положенных поклонов друзья идут своей дорогой.

– Видел, как она на меня посмотрела? – шепотом спрашивает Вада, подавшись к Кукше. – Что я тебе говорила?

Сказать по правде, Кукше тоже показалось, что Потвора взглянула на Ваду недружелюбно, но он промолчал: недружелюбный взгляд еще не означает, что зреет убийство. К тому же сейчас не до Потворы – им с Шульгой предстоит встретиться с ильменьскими торговыми людьми.

Друзья минуют долгие прилавки со всевозможной посудой – и железной, и медной, и скудельной, и деревянной… Чего тут только нет! Еще не всякой посудине имя-то сыщешь…

А вот винный ряд – вина из Таврии в нездешних узкогорлых корчагах. Торгуют честно – дают пробовать. Иной весь день ходит и пробует, глядишь, к вечеру где-нибудь и свалится.

Ближе к Почайне тянутся прилавки со скобяным товаром. Там же всякое орудие: плуги, сошники, мотыги, лопаты, топоры, молотки, тесла, скобели, коловороты…

Тут же оружейный ряд. Оружия, правда, маловато, главным образом наконечники стрел и копий, есть боевые секиры, засапожные ножи[169], две или три кольчуги, столько же шлемов, и ни одного меча. Мечи – дорогой товар, их делают на заказ.

Зато у самого берега во множестве седла и всевозможная иная конская сбруя и прочий конский наряд – седелки, чресседельники, уздечки, недоуздки, вожжи, хомуты, расписные дуги, расшитые чепраки и прочее.

«Хорошо, что не я, – думает Кукша, – ведаю закупками для Оскольдова и Дирова хозяйства! Я бы сразу утонул в этом море товара! Вчуже-то глядеть на это обилие, и то уже голову ломит! А ведь здесь, по Торгу, ходят княжеские сборщики и взимают в пользу князей десятину со всех торгующих!..»

Для Кукши настоящая загадка, как они с этим справляются.

А вот и торговые гости с севера, с Ильмень-озера, точнее с Волхова-реки. Они, по обыкновению, торгуют пушниной прямо с судов, вытащенных на берег. Это и есть Шульгины, а отчасти и Кукшины земляки. Возле них уже толпятся словене, что в свое время бежали от Рюрикова гнева. Слышатся жадные расспросы о близких, о друзьях, о том, что слышно из Рюрикова окружения…

Среди торговых людей Шульге удается отыскать неревских, жителей посада, из которого родом он сам. Он так давно не видел неревлян – тех, что поныне живут у себя в Нереве! Они, конечно, знают его семью, кто же в посадах над Волховом не знает Мысловичей! И матушку его знают, почтенную Надежу.

После всех бед, свалившихся на нее, она не пала духом, крепко держит в руках хозяйство… Почернела лицом от горя, а держит. Дочерей выдала замуж, но сама больше выходить не стала, хотя и сватались добрые мужи… Не до замужества ей, верно, после всего, что было… Вот если бы Шульга мог воротиться домой, она бы ожила…

Одному из неревлян вдруг приходит мысль:

– А что если матушке твоей просто пойти к князю Рюрику и попросить за тебя? Так, мол, и так, сын-то малолетком был, нельзя его ни в чем винить… Ну, уж она найдет, что сказать! Вот воротимся домой – пойду-ко я к матушке твоей и предложу ей… Как ты смотришь?

В сердце Шульги крепко толкнулись слова «почернела лицом от горя» и застряли в нем, ничего другого он, кажется, и не услышал… Он не находит, что возразить доброму неревлянину. На том он и расстается с земляками.