Глава двадцать шестая ЦЕРКОВЬ ВО ИМЯ ПРОРОКА ИЛИИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава двадцать шестая

ЦЕРКОВЬ ВО ИМЯ ПРОРОКА ИЛИИ

Братья Константин и Мефодий бродят по Киеву, в этих прогулках их сопровождают Кукша и Шульга. Братья с любопытством разглядывают киевские постройки – до приезда в Киев они не видывали деревянных строений. Но не жилища смердов – землянки и полуземлянки, издали похожие на холмики, поросшие травой, – привлекают внимание братьев.

– Эти дома слишком маленькие, – объясняют братья, – их размеры не соответствуют нашему замыслу.

Не любопытны им и продолговатые варяжские дома в усадьбах князей Оскольда и Дира, называемые гридницами, хотя они и большие. Братья говорят, что их устройство тоже не подходит для задуманного дела. Гридницы построены из бревен, стоймя врытых в землю, а таким способом не воздвигнешь высокой постройки. К тому же очевидно, что концы бревен, врытые в землю, быстро сгниют.

По словам братьев, им для осуществления их замысла кажется гораздо более подходящим устройство высоких рубленых домов и городских башен, то есть строений, сложенных из бревен.

Священник Константин дотошно расспрашивает, устойчивы ли они, не падают ли, если, не дай Бог, случается сильная буря. Ни Кукша, ни Шульга не могут припомнить случая, чтобы дом или башню повалила буря, даже и очень сильная, – ни здесь, в Киеве, ни на их родине, на севере. Разве что крышу сорвет…

Константину хочется выяснить, почему в Киеве многие дома столь высоки. Хозяева их не кажутся богатыми, если судить по их виду. Простые греки, например, не стремятся строить себе высокие жилища. Другое дело богатые, эти не жалеют денег, чтобы воздвигнуть великое произведение зодческого искусства и таким образом похвастать перед другими своим величием, а заодно увековечить себя на земле. Но это обычная человеческая гордыня. Здесь же, в Киеве, высота домов, кажется, связана с какой-то другой причиной? Может быть, киевские дома имеют второй, верхний ярус[184]?

Кукша пытается ответить, у него ничего не получается, и тогда объяснять берется Шульга.

– Двухъярусные дома в Киеве, конечно, есть, – говорит Шульга, – попадаются даже трехъярусные. Но подобные дома ставят себе только бояре. Эва!

И он указывает на высокие хоромы Киевой горы.

– А у простых дома высокие, – продолжает он, – чтобы не задохнуться от дыма, когда топят печь. Иной еще дупло приладит на крышу, чтобы через него быстрее дым вытягивало.

Константин спрашивает, нельзя ли войти в какой-нибудь дом и посмотреть, как там внутри.

– Отчего же! – говорит Шульга и направляется к ближайшей усадьбе, на которой стоит добротный бревенчатый дом. На дороге возле усадьбы играют несколько светловолосых ребятишек – набирают полные пригоршни пыли и подбрасывают ее. Завидев необычных прохожих, они перестают играть и с разинутыми ртами, не мигая, глядят на них.

Из-за частокола слышится грозное рычание – это, заслышав чужие шаги, подает голос цепной пес. Шульга несколько раз брякает железным кольцом, висящим на калитке. Немного погодя появляется рыжий зеленоглазый человек. Глянув на пришельцев поверх калитки и остановив взгляд на священнике Константине, он отворяет ее.

– Милости просим! – с поклоном говорит он.

– Входите, гостями будете.

– Мир дому твоему! – с таким же поклоном отвечает Шульга. – Видишь ли, добрый человек, тут со мной люди из дальних краев, охота им поглядеть, как живут кияне, чтобы рассказать потом у себя дома.

– Входите, люди добрые! – повторяет хозяин.

– Всегда рады гостям!

Гости входят на его маленькую усадьбу. Возле дома рвется с цепи большой лохматый пес. Видны какие-то постройки, не такие высокие, как дом, и по-другому сделанные – в землю врыты четыре столба с пазами, а стены набраны из мелких бревен, затесанных с концов и вложенных в пазы. К дому пристроены такие же сенцы. Путь от калитки до порога вымощен поперечными плахами. Крепко пахнет навозом и мочой, но ни мычанья, ни блеянья не слыхать – скотина сейчас на пастбище.

Чтобы войти в дом, приходится низко кланяться, высоких дверей в Киеве никто не делает – берегут тепло. Вошедшему с дневного света в первое мгновенье ничего не видно, хотя горит плошка, открыто волоковое оконце в стене и голубеет дымовое отверстие в крыше, у самого князька. Однако вскоре глаза привыкают к полутьме.

Гости различают справа при входе глинобитную округлую печь с устьем, прикрытым заслонкой, в противоположном углу продолговатый стол с горящей плошкой, вдоль стен тянутся лавки, а над лавками – полавочники[185]. Хозяин приглашает гостей садиться, полотенцем торопливо протирая перед каждым лавку, а усадив, поспешно исчезает за дверью.

Гости внимательно разглядывают убранство избы. Разглядывают, собственно, Константин и Мефодий, а для Шульги и Кукши здесь ничего нового нет – во всех домах простецов то же самое. Возле печи, ниже полавочников, повешены полки для посуды. Посуда деревянная и скудельная, а рядом на крюке висит железный клепаный котел. Там же над треногой лоханью висит на веревке скудельный рукомойник с двумя носками.

Рукомойник привлек внимание Константина, и Шульга объясняет, что рукомойник с двумя носками удобнее – все равно, с какой стороны к нему подойти, можно умываться даже сразу вдвоем, и добавляет:

– По рукомойнику видать, что хозяева дома – поляне, они на руки поливают, для того и рукомойник, то же и у нас на Волхове. А русы, чтобы вымыть руки или умыться, наливают воды в лохань.

Стены в доме прокопченные, темно-вишневого цвета, чем выше, тем темнее, над полавочниками совсем черные. Священник Константин отмечает, что на полавочниках ничего не стоит, в то время как на полках пониже тесно от посуды, и обращается за разъяснением к своим юным спутникам.

– Полавочники не полки, – объясняет всезнающий Шульга, – дело полавочников сажу собирать, когда избу топят, чтобы на лавки не сыпалась.

Вскоре отворяется дверь и друг за другом входят хозяин и хозяйка, он успел сменить рубаху, а она в червленом повойнике, белоснежной полотняной рубахе и червленой вышитой поневе[186]. У него в руках большой жбан, а у нее на деревянном подносе, покрытом холстиной, белый хлеб и розовое сало. Все это ставится на стол, хозяйка достает с полки низкую деревянную ендову[187] и низкие чашки, хозяин наливает пива из жбана в ендову, а хозяйка разливает его из ендовы по чашкам.

Кукша замечает, что Константин с Мефодием слегка растеряны, он проявил беспечность, ему надо было предупредить братьев о здешнем гостеприимстве, к тому же сейчас Петровский пост… Хозяйка, меж тем, черпая красивым резным ковшом из ведра, наливает воды в рукомойник.

– Не желаете ли умыться свежей водой? – спрашивает она напевным голосом, глядя на священника Константина, и снимает с деревянного гвоздя расшитый конями рушник.

Ее слова помогают Константину справиться с растерянностью, виновато улыбаясь, он встает и моет руки, а заодно споласкивает лицо. Хозяйка с поклоном обеими руками подаст ему рушник:

– Утрися хорошенько!

Константина возле рукомойника сменяет Мефодий, Мефодия – Шульга с Кукшей. «Почему и хозяин, и хозяйка, – думает Кукша, – сразу выделили священника Константина, хотя суровый чернец Мефодий и старше, и дороднее своего брата? То же было и с корабельщиками в Корсуне!»

– Угощайтесь, гости дорогие, – напевает хозяйка, – уж не побрезгуйте нашим угощеньем, чем богаты тем и рады!

Константин уже справился со смущением, улыбаясь, он отламывает хлеба и отхлебывает пива, брат следует его примеру. К салу ни тот, ни другой не притрагиваются. У Кукши в памяти всплывает, что будто бы церковь позволяет христианину, если он в гостях, есть то же, что едят хозяева, но, может быть, это относится только к простым мирянам, вроде него самого? А может быть, братья вообще не едят сала? Так или иначе, к салу на всякий случай не прикасается и он, только у язычника Шульги нет на этот счет никаких правил.

Хозяйка начинает, как водится, уговаривать гостей, и Кукше приходится сказать, что им троим по их вере сейчас нельзя есть скоромное[188], произнеся это слово, он вынужден объяснять разницу между скоромным и постным.

Но хозяйка без труда понимает его и исчезает. Вскоре она возвращается с корзиной ранних овощей и плодов. Дом наполняется благоуханием сада. И Кукша понимает, что хозяева сперва предложили лучшее, по их понятию, из того, что у них есть.

Братья и Кукша с Шульгой снова бредут по киевским горам и оврагам. Константин задумчиво говорит:

– Чувствую, что добрые кияне созрели для веры Христовой… И скоро уже сбудется пророчество Андрея Первозванного, просияет истина ярким светом на этих горах и множество храмов Божиих украсит их! Мы с вами, конечно, не увидим того, но… уже близится!

Священник Константин Философ не из праздного любопытства бродит по Киеву с братом и двумя юношами. Он все время думает о строительстве церкви. Место для нее он уже выбрал – над Ручаем, где происходило Крещение. Для первой в Киеве соборной, то есть общей, не домашней церкви, лучшего места не найдешь. Освящена же она будет во имя пророка Илии – не потому, что этим именем наречен князь Дир, напротив, сам он, первый крещенный в Киеве князь, не случайно получил это имя.

В Священном Писании говорится, что пророк Илия, как никто другой, связан был с огнем небесным. Оказавшись среди идолопоклонников, почитателей Ваала, он обратился к Богу:

– Услышь меня, Господи, и отзовись огнем, да уразумеют все эти люди, что Ты Единый Господь Бог и обратишь сердца их к Тебе!

В ответ на его моление низошел огонь с Небес, и мгновенно пожрал приготовленную жертву, и все идолопоклонники повалились ниц, восклицая:

– Воистину Господь Бог твой и есть Бог!

Или другой случай, когда царь трижды посылал стражу взять Илию, и дважды огонь небесный сжигал ее, и только начальник третьей стражи умолил Илию пощадить его и воинов.

А однажды Илия и ученик его Елисей шли по дороге и беседовали. Илия заранее попрощался с Елисеем, сказав ему:

– Скоро я буду взят от тебя.

И вот является огненная колесница, запряженная огненными конями, и разлучает их. Елисей и опомнится не успел, как Илия был унесен вихрем огненным на небо.

У киян стоит на холме идол Перуна, которого бедные заблудшие души почитают богом грозы, посылающим на землю молнии, меж тем как Перун не только не бог, но даже не пророк. И поставленная над Ручаем церковь во имя пророка Илии, так же, как имя первого крещеного князя, будет напоминать им об их заблуждении.

Жаль, конечно, что пока еще нельзя поставить и на Перуновом холме церковь Божию вместо идола, но со временем это непременно свершится!