Глава девятая ОХОТА НА ТУРА
Глава девятая
ОХОТА НА ТУРА
Ничего так не любят князья, как войну и охоту на тура. Спору нет, любят они, конечно, и пиры, и жен… Но все же, когда есть повод повоевать, они, не задумываясь, оставляют и пиры, и жен, а когда не воюют, нет для них слаще забавы, чем охота на могучего лесного красавца. Эта забава отчасти заменяет им войну – ведь тут тоже есть риск. Близость смерти горячит кровь посильнее, чем пиры или жены.
За Днепром простираются великолепные заливные луга. Здесь произрастает корм для всей киевской скотины. После летнего солнцеворота начинается покос, весь Киев устремляется на лодках на левый берег, стога за рекой растут, как печерицы[140] после дождя, а зимой сено вывозят на санях всяк на свой двор. За лугами начинаются дубравы. Нет им ни конца ни края. В тех дубравах и водятся могучие туры – любимая княжеская дичь.
Тур на вид тяжел и неповоротлив. Таким он кажется, пока мирно пасется. Но если его разозлить, он скачет не хуже борзого[141] коня. Кто думает, что от него, грузного и огромного, легко увернуться, взять если не быстротой бега, так ловкостью, тот ошибается. Туру ничего не стоит на всем скаку вдруг остановиться и круто изменить направление.
И, уж конечно, нет никого, кто мог бы потягаться с ним силой – ему не составляет труда поднять на рога и кинуть коня вместе с седоком. Но тем-то и притягательна встреча с туром для князей и удалых мужей, которые, как известно, не избегают опасностей, а, напротив, постоянно ищут их. Сладко поиграть со смертью храброму витязю!
Зимой, когда прокормиться в дубравах туру становится труднее, он нередко приходит на луга к стогам и объедает их, если они не защищены надежными изгородями из крепких жердей. Правда, кияне говорят, что в последние годы покушения на стога случаются реже – меньше становится тура в лесах, даже в бескрайних заднепровских дубравах. Добрые кони у князей и дружинников, в самые далекие дали могут унести охотников, все искуснее становятся и сами охотники…
Битва с туром напоминает битву с врагом и не дает отвыкнуть от воинского искусства, когда долго нет войны, и даже побуждает совершенствоваться в нем. Вот как оно выходит: с одной стороны, благородная забава, с другой – важному делу помощь.
Зато мало-помалу тают турьи стада и настанет время, когда какой-нибудь удалец убьет последнего тура и до конца дней своих будет хвастать славным подвигом. Хвастать-то будет, а только тура ни ему, ни внукам-правнукам его никогда уж больше не увидеть…
Через Днепр охотники переправляются вместе с конями не на боевых кораблях, узких и быстроходных, а на остойчивых широких стругах, изготовляемых нарочно для перевозки тяжелых грузов, той же скотины или дров. Возят на тех стругах и сено, когда долго стоит тепло и Днепр никак не хочет замерзать.
Большая нынче будет охота, князья надолго отлучались из Киева, соскучились по любимой забаве. Бесятся на поводках собаки, время от времени взвизгивают, заработав хлыста. А как же им не волноваться? Сегодня они главные, это их дело – находить в дремучих лесах длиннорогих великанов и, облаивая, держать на месте, пока не подоспеют охотники.
И вот раздольный луговой берег, скачка среди благоуханных стогов. Сенной дух переносит Кукшу в Домовичи – не надо и зажмуриваться! У рачительных киян вокруг каждых двух-трех стогов добротная загородка из жердей, связанных с двойными стойками ракитовой лозой – совсем, как в родных Домовичах! На верхушках стожар[142] сидят, нахохлившись, ястребы-тетеревятники. Рядом скачет верный Шульга. Скакать бы так вечно – и не надо никакой охоты!
Однако, сколь ни просторны заднепровские луга, и у них есть край. Вот уже совсем близко лесная опушка, и с поводков спускают чету собак, за ней другую, третью… Они мгновенно пропадают среди деревьев, только слышится удаляющийся лай. Вслед за ними, пришпорив коней, в дубраву поспешают охотники.
Тут, среди вековых дубов, тоже просторно скакать, пожалуй, не хуже, чем на лугу. Кукша задирает голову на шум, доносящийся сверху. В раскидистых дубовых кронах носится несметное число белок, наверно, больше, чем на соснах в родных Кукшиных борах. Кукша должен признать, что никогда прежде не видывал столько белок сразу, если не считать священного Хортицкого дуба.
Никто из Кукшиных спутников не обращает на них ни малейшего внимания: летние, рыжие, они никому не нужны, иногда их стреляют ради мяса для собак, но сейчас не до того. Шульга объясняет, что не столько тетеревами, сколько белками живы здешние тетеревятники, которых они видели на лугу. Чего ж им не дремать на стожарах, если рядом их всегда ждет обед!
Сразу видно, что перед тобой первозданный лес, где никогда не гулял топор. Деревья здесь доживают до глубокой старости, да и после смерти еще долго стоят, чернея среди живых и зеленых. Никто не знает, через сколько времени подгниют они настолько, чтобы порыв ветра смог наконец повалить их! Однако среди здешних великанов на глаза Кукше не попалось ни одного, который мог бы сравниться со священным дубом на Хортице.
Собачий лай то замирает, то вновь возникает, но по нему ясно, что собаки еще не взяли зверя. Наконец лай стихает вовсе, и охотники скачут почти что наугад. Попадаются турьи лепешки, похожие на коровьи, только побольше. Тенистый лес перемежается солнечными полянами с высокой, по брюхо коню, сухой травой, местами смятой кормившимися и отдыхавшими здесь турами.
Каждый ездок жадным мысленным взором видит огромных длиннорогих животных, которые, как известно, пасутся утром и вечером, а весь знойный день лежат себе в тенечке и медленно пережевывают свою жвачку. Кукша замечает на коре дубов черную шерсть – кто-то чесал здесь спину. Но самих туров не видать…
– Да, – вздыхают охотники, – не те уж времена, мало стало зверя…
И вдруг до охотников доносится отдаленный собачий лай, такой желанный и волнующий! Всадники снова пускают коней вскачь и устремляются на призывный лай. Судя по голосам, низким и яростным, собаки держат матерого быка.
Лай все ближе. Иногда проклятый бурелом задерживает, заставляет давать крюка, это досадно, но не страшно: собаки быка уже не отпустят. И вот лай слышится совсем рядом, охотники один за другим выскакивают на поляну, точно такую же, какие им не раз попадались по дороге.
Среди поляны возвышается громадный черный бык с белоснежным ремнем по хребту и необычайно длинными рогами – настоящий красавец. Кукша не уверен, что, стоя на земле, дотянулся бы рукой до его холки.
Быка спереди и сзади облаивают собаки. Он наклоняет голову и бросается вперед, норовя зацепить рогом одну из тех, что перед ним. Но в это время те, что позади него, вцепляются ему в задние ноги. Он сильными взмахами ног сбрасывает их, в ярости поворачивается к ним – и оказывается в том же положении, в котором только что был, хотя теперь перед ним уже другие собаки. Обе задние голени у него в крови, как будто он в красных чулках.
У тура, говорят, не очень хорошее зрение, зато прекрасный слух и великолепное чутье. Но ветер дует с юго-востока, а всадники прискакали с запада, так что легче было людям почуять быка, чем ему людей. А услышать конский топот ему мешает оглушительный, непрерывный, назойливый лай, который уже довел его до исступления. Ведь он и сейчас еще не обращает внимания на своих истинных врагов, явившихся из леса!
Черный красавец обречен. Кукшино сердце на мгновение сжимается от жалости. «Лучше бы ты не воевал здесь с собаками, – думает он, – а улепетывал во все лопатки!» Но ведь и человек далеко не всегда поступает, как ему лучше, чего же ждать от лесного зверя!
Кукше доводилось слышать, что тур не спешит спастись бегством, даже завидев человека. Вот и сейчас, обнаружив наконец охотников, бык не бросается наутек, а, напротив, устремляется к ним, попутно придавив копытом одну из собак. Он нагибает голову, намереваясь нанести смертельный удар всякому, кто окажется у него на пути. Но ему уступают дорогу, и он промчался в открытый проход, никого не задев. Однако он уносит в своей шее и спине несколько сулиц[143], которые успели метнуть в него расторопные охотники. Кукша целое мгновение видит карий с прозеленью глаз величиной чуть не с гусиное яйцо, прекрасный, как драгоценный самоцвет.
Охотники, хлестнув коней, пускаются преследовать быка. Кукша с Оскольдом, которые первыми выехали на поляну, где собаки облаивали тура, теперь оказались в хвосте преследующих. Иногда они видят впереди среди дубов мчащуюся черную тушу, им кажется, что тур скачет быстрее, чем кони, несущие на себе увесистых седоков. Да так оно и есть. Кажется даже, что он скачет по какой-то своей привычной тропе.
Но вот на пути у зверя поверженный временем лесной исполин. Его не перепрыгнуть, самое низкое место заведомо выше человеческого роста. Тура, конечно, подводит зрение, он скачет прямо в ловушку. Когда он поймет это, ему придется огибать препятствие, тут-то погоня его и настигнет! Сейчас, сейчас он замедлит свою бешеную скачку, начнет в недоумении озираться по сторонам, соображать, что ему делать дальше и тут…
Однако тур и не собирается замедлять бег, скорее, напротив, он даже силится прибавить хода… Наверно, он настолько стар, что его незавидное турье зрение стало совсем никудышным. Неужели через несколько мгновений он треснется мордой о дубовый ствол и сам отдаст себя в руки преследователей?
Охотники чувствуют себя почти обманутыми, ведь подобная охота затевается вовсе не ради легкой добычи, а ради наслаждения погоней и опасностями битвы… Меж тем громадная черная туша легко взлетает над поваленным деревом и вот она уже по другую сторону препятствия.
Бывалые охотники только рты разевают. О том, чтобы проделать на коне такой же безумный прыжок, не может быть и речи. И ездоки, не сговариваясь, бросаются вправо и влево, чтобы с двух сторон обогнуть лежащий дуб. Кукша с Шульгой и Оскольд скачут с теми, кто объезжает дуб слева. Собственно, и те и другие потеряли зверя из виду.
А собаки проскочили под стволом дерева и бегут теперь далеко впереди ездоков, но понятно, что в скорости бега и они уступает лесному красавцу. Кукше даже кажется, что теперь, после гибели одной из них, им не так уж, как прежде, хочется нагнать это бешеное чудовище. Судя по их лаю, бык забирает влево, в южную сторону. Перед князем Оскольдом скачет усатый полянин в собольей шапке, он вдруг замедляет бег своего коня. Полянин – опытный охотник и, конечно, поступает так не случайно.
– Князь, – говорит он поравнявшемуся с ним Оскольду, – бык задумал сыграть с нами хитрую шутку. Он сделает круг и по нашему следу нападет на нас сзади. Не отправиться ли нам самим ему навстречу?
Оскольд соглашается не раздумывая. Он не велит кликать остальных: если, мол, им повезет, пусть они настигнут быка. А то ведь если все вместе поскачут навстречу хитрому туру, а тура что-то отвлечет от его коварной затеи и он не пойдет по кругу, он не достанется ни тем, ни другим.
Полянин не возражает, хотя ему-то известно, что тур уже не сойдет с круга – он ранен и пылает неукротимой яростью, такую ярость может погасить только кровь врага или собственная смерть. Не так ли и у людей?
Старому охотнику понятно, что Оскольд лукавит, объясняя, почему не хочет звать с собой остальных охотников: киевский князь желает сам вонзить копье в сердце лесного князя! «Будь по-твоему», – думает полянин, усмехаясь в усы. Усмешка его похожа на Свербееву, как будто он перенял ее…
Полянин поворачивает коня и пускает его мелкой трусцой. Оскольд и Кукша с Шульгой следуют его примеру. Теперь незачем особенно спешить, лучше дать коням передохнуть перед встречей с раненым зверем. Удаляется и вскоре стихает позади стук копыт, глухо звучащий на мягкой лесной земле, а немного погодя пропадает и собачий лай.
Едут молча, прислушиваясь к лесу. Если бык и вправду затеял такую игру, пусть бы поскорее появился! Кукша волнуется. Прислушиваться мешает стук копыт, скрип седел и биение собственного сердца. Но бык и не думает показываться. Верно, делает большой круг. А может, оставил рискованную затею. Нет, не может он ее оставить, ведь постоянным напоминанием в его теле торчат сулицы! Да и усатый полянин знает, что говорит.
Полянин, конечно, оказался прав: впереди возникает отдаленный тяжкий топот. Оскольд берет чуть вправо от остальных. Движение его понятно, во всяком случае полянину. Так бык вернее окажется к князю левым боком, а в этом положении его удобно будет поразить копьем прямо в сердце. Полянин настолько же берет влево, великодушно предоставляя поле действия Оскольду.
– Ты – с князем! – коротко говорит он Кукше.
Всадники с трусцы переходят на шаг.
Но вот и сам тур. В боку у него торчит сулица. Прочие, верно, выбило или обломило в зарослях. Он, конечно, потерял много крови, но не проявляет ни малейших признаков слабости – его гонит неумная слепая ярость. Оскольд берет копье наизготовку.
И тут его конь ступает задней ногой в развилку дубовых корней, копыто проваливается в рыхлую землю, и корни захватывают его, словно в капкан. Конь беспомощно дергается. Наверно, чтобы освободить копыто, коня надо заставить сделать шаг назад, Оскольд натягивает поводья… Поздно. Бык уже заметил, что у передового ездока неладно с конем, и, воинственно нагнув голову, устремляется к нему.
Оскольд бросает попытку освободить коня и обеими руками поднимает копье. До сердца теперь все равно не достать, и он со всего размаха бьет в наклоненную голову быка. Раздается звон, как будто копье ударило в камень. Кукша готов поклясться, что видел искру.
Через мгновение бык поднимает на рога коня вместе с ездоком и отбрасывает их в сторону. Из конского брюха вываливаются голубоватые кишки. Но они не тешат израненного тура, он видит, что ездок, обладатель страшного копья, жив и пытается высвободить ногу, придавленную конем. Снова нагнув голову, тур поворачивается на месте, чтобы броситься к нему и прободать, растоптать ненавистного двуногого зверя.
Полянин усмехается, но Кукша не видит его усмешки, он изо всех сил вытягивает коня плетью. В короткий миг в голове его проносится видение: щит, брошенный Оскольдом, тогда еще Хаскульдом, летит к ногам разъяренного рыжего великана. Да, да! Разъяренный тур похож на того великана, даром что другой масти!
Кукша знает, что тура следует поражать в сердце, но где у него сердце? Скорее всего, слева, там же, где и у простого деревенского быка. Да вот беда, тур обращен к нему правым боком! А Вороной резко останавливается, высоко вскинув голову, чтобы избежать столкновения с окровавленным зверем, и Кукша, который уже выпустил поводья и обеими руками сжимает древко копья, вылетает из седла.
Однако он успевает всадить копье в шею тура, пониже середины, туда, где горло, а сам падает уже по другую сторону быка. Почти в то же мгновенье, ткнувшись мордой в редкую лесную траву, тур валится на него. Прежде, чем потерять сознание, Кукша успевает почувствовать, что у тура родной запах домовичской коровы.
Через несколько мгновений Шульга оказывается возле тура, спрыгивает с коня и подсовывает древко копья под зверя, силясь приподнять тушу, чтобы Кукша не задохнулся. Но одного древка недостаточно. Шульга взглядывает на полянина, ему кажется, что тот мешкает нарочно, и, забыв о его возрасте и знатности, он гневно кричит:
– Что ты там застрял, куриный потрох?
Словно стряхнув оцепенение, полянин бросается на помощь. Вдвоем они приподнимают часть туши над Кукшей, а освободившийся наконец Оскольд вытаскивает из-под нее едва не задохнувшегося Кукшу.