Глава десятая ИНГВАР

Глава десятая

ИНГВАР

Ни на один час не забывает Кукша о просьбе Сигню-Ефанды навещать ее. Но каждый новый день приносит новые хозяйственные заботы, от которых неловко уклониться, когда все – и гостеприимные хозяева, и челядь – погружены в них с головой. А ведь сплавать в Нов-город – не к соседу сбегать, на это, глядишь, и день уйдет.

Однажды Кукша замечает в амбаре лыжи. – Зимой можно будет бегать на лыжах в Нов-город, – мечтательно говорит он Шульге, – так-то куда быстрее будет, чем выгребать против течения!

И слышит в ответ:

– На лыжах-то добро! Только Волхов не каждую зиму и замерзает. Я вижу, тебе не терпится навестить княгиню Ефанду…

И, помявшись, добавляет:

– Бери легкий челнок и плыви, не откладывая. Пока не начались осенние бури.

– А ты поплывешь со мной?

– Нет. Меня там не ждут.

За недолгую жизнь Кукше много довелось плавать, во всяком случае, больше, чем ему самому хотелось, – и по морям, и по рекам, и по озерам, – и он успел заметить, что выгребать против течения легче не на глубокой воде, а у берега, по мелководью, лишь бы весло за дно не цепляло. Поэтому он плывет в Нов-город под берегом, мимо неревских мовниц, мимо хмурого елового бора, мимо вечевого поля, сжатых нив и порыжелых пастбищ, мимо Торга с загадочным Волосом близ берега…

Возле идола, как и на Киевском Торгу, жируют черные, как ночь, вороны. Они вьются вокруг Волоса, вовсе не оказывая угрюмому божеству того почтения, какое оказывают люди, дерзкие вороны не стесняются даже садиться ему на голову. Огромные хищные птицы лоснятся от сытости, и невольно приходит на ум: кабы не помощники-вороны, шибко раздобрел бы батюшко Волос!..

Большая же часть Кукшиного пути проходит мимо пустынных болотистых мест, которые начинаются сразу за Торгом, и он плывет вдоль них, пока на другом берегу не показывается Нов-город. Проплыв немного повыше, про запас, Кукша пересекает Волхов и причаливает у городских мовниц.

Поприветствовав у ворот сторожу и войдя в Город, он останавливает пробегающую служанку и спрашивает, как ему найти княгиню Ефанду. Служанка, махнув рукой на один из высоких, как башня, теремов, снова устремляется по своим делам. Там женский дом! – понимает Кукша и идет туда. Возле терема он просит какую-то женщину, тоже куда-то спешащую, сообщить княгине Ефанде, что ее ищет Кукша.

Женщина бежит по лестнице, по гульбищу и скрывается за низкой дверью. Вскоре она возвращается, так же бегом, и говорит, что княгиня велит ему войти.

Кукша поднимается на гульбище, толкает дверь и, склонившись под притолокой, входит в высокий покой. Прямо перед ним за прялкой сидит светлоглазая улыбающаяся ведьма Сигню.

В обширном покос, за прялками сидят еще несколько женщин и девушек. Покой освещен открытым волоковым оконцем и жировыми светильниками. Здесь нет очага, но в углу круглится глинобитная печь. Княгиня работает наравне с остальными, отмечает Кукша, ему это знакомо, такой же обычай и в Норвегии и в Киеве. Кукша склоняется перед ней:

– Княгиня, шлет тебе поклон Шульга.

– Долго же ты собирался навестить нас! – говорит княгиня Ефанда. – Как тебе живется в Нереве?

Кукша начинает обстоятельно рассказывать о своей неревской жизни, но княгиня перебивает его, и не мудрено, ведь княгиня – это Сигню, а Сигню еще с норвежских времен не выносит, когда ей что-нибудь обстоятельно рассказывают или объясняют.

– Хельги о тебе справлялся, – говорит она, – он очень хочет, чтобы ты вступил в княжескую дружину. Просил даже уговорить тебя.

Кукша принимается объяснять, почему он этого никак не может сделать, но Сигню снова перебивает его:

– Пойдем, навестим князя. Он будет тебе рад.

Она встает, стряхивает с подола волокна кудели, и они выходят из покоя.

Князь Рюрик тоже живет не в варяжской постройке, а в таком же тереме, что и Сигню, – как видно, на варяжский лад здесь, в Нове-городе, только гридница, она для больших пиров удобнее словеньских изб, да и ночевать в ней, в случае нужды, может сразу много народу. Зато в словеньских избах теплее, в них никакая стужа не страшна, только знай топи! А вот красных сеней на высоких, покрытых резными узорами столбах, таких как в Киеве, Кукша не приметил вовсе.

– Смотри, кто к нам пожаловал! – весело говорит Сигню, входя в ложницу князя Рюрика и пропуская Кукшу вперед.

Князь Рюрик полулежит на подушках на широкой дубовой кровати. Рядом с ним в долбленом кресле сидит человек с большой пышной бородой и длинными волосами, борода и волосы у него вьются мелкими кудрями. Цветом они напоминают почерневшее серебро. Глаза его полуприкрыты пленкой век, похожих на птичьи.

При появлении Сигню смуглое лицо его едва уловимо меняется, как будто светлеет. «Наверно, это и есть тот самый Авраам, для которого я привез письмо, – догадывается Кукша, – он похож на обитателей Жидовского города. Почему только у него длинные волосы? Киевские евреи говорили, что Авраам – раб, а рабов стригут наголо, как овец…»

Пышнобородый улыбается и нараспев произносит:

– В ложницу легкой походкой входит Инфанта, Ликом прекрасным затмившая светлое солнце!..

Сигню отвечает ему дружеской улыбкой. Она садится на кровать рядом с Рюриком и берет его руки.

– Холодные! – говорит она словно с укором и начинает растирать их, а через некоторое время прикладывает их к своим щекам.

– Вот так лучше!

После этого она оборачивается к Кукше и неожиданно сообщает:

– Мы с князем приняли княжну Ваду к себе в воспитанницы!

Через несколько мгновений Сигню встает и говорит:

– Не станем мешать вашей беседе. Я покажу Кукше твою усадьбу, может быть, ему захочется здесь остаться. Хельги просил меня уговорить его.

Они покидают Рюрикову ложницу. Кукша ждет, что княгиня Ефанда начнет показывать ему хозяйственные и жилые постройки, надежные городские стены и прочее, он полагает, что Рюриковой усадьбой она скорее всего назвала Нов-город. Но княгиня Ефанда, судя по всему, и не собиралась этого делать, она сразу направляется к конюшне и велит оседлать двух коней, конюх подводит им гнедых красавцев и вместе с Кукшей быстро седлает их. Кукша помогает княгине сесть в седло – ей мешает подол длинной рубахи, – и они скачут прочь за городские ворота.

Однако и за пределами городских стен она не обращает ни малейшего внимания ни на скотные дворы, ни на кузницы, ни на сады и огороды.

– Скоро вернется с охоты Хельги, – говорит она, – поедем его встречать!

И они скачут рядом мимо садов-огородов, по житной стерне, через перелески, но ведущий наездник все-таки она. Придет ей в голову хлестнуть коня, они оба пускаются вскачь, а захочется перейти на шаг, оба едут шагом. Кукша со своим конем лишь повторяет, как тень, то, что делает Сигню.

Слева от них между деревьями блестит могучий Волхов. Но вот путь их пересекает река Малый Волховец. На самом деле это не река, а рукав Волхова. Тропа здесь поворачивает направо, и они трусцой едут вдоль ивовых зарослей, отделяющих тропу от воды.

– Он в меня влюблен, – говорит Сигню.

Кукша не спрашивает, о ком речь, это понятно и так.

– Хаскульд и Тюр привезли Авраама в подарок моему брату Харальду, чтобы задобрить его, – ведь они вернулись из похода без тебя! – а каждый знает: с конунгами лучше жить в мире… Они много чего привезли, но это был самый ценный подарок. Авраам многое умеет: делать украшения из золота и серебра, лечить людей и животных, он может говорить, читать и писать на разных языках… Викинги захватили его в Испании, когда возвращались из похода… Одному из них понадобился лекарь, и местные жители указали на Авраама… Викинги прозвали его Мавром, потому что там, где его захватили, почти все жители – мавры. С этим прозвищем он и прибыл в Норвегию. Когда мы подружились, я, конечно, стала называть его настоящим именем. Но прозвище так и прилипло… Уже здесь, в Хольмгарде, я пыталась вернуть ему имя, однако после моих настойчивых внушений лишь некоторые иногда называют его Оврам… Поэтому служанки, которых ты спрашивал про Авраама, и не могли помочь тебе в поисках…

На пути у Сигню и Кукши речка, впадающая в Волховец, она прозрачная, с чистым песчаным дном. Сигню решает, что здесь необходимо напоить коней. Не спешиваясь, они дают коням налиться, перебредают речку и едут дальше.

– Несмотря на то, что Харальду рассказали обо всех достоинствах Авраама, он, конечно, послал нового раба в хлев, и тот спал на навозе вместе с остальными рабами… Ты же знаешь Харальда!.. Но я вытащила Авраама из хлева, я ведь еще упрямее своего брата. Авраам лил и чеканил запястья, перстни и другое узорочье. И рассказывал мне о далеких странах. Учил меня своему языку. И римскому. Вскоре мы уже могли разговаривать так, что посторонние нас не понимали…

Сигню с улыбкой поворачивается к Кукше:

– Я заметила твое недоумение, когда Авраам назвал меня Инфантой. Это он меня так прозвал – еще в Норвегии. Инфантами в Испании называют принцесс, дочерей тамошних конунгов. Понемногу все в усадьбе – и служанки, и Харальдовы мужи, и сам Харальд – стали звать меня Инфантой. Когда ко мне посватался ютландский конунг Рюрик, я выпросила у Харальда Авраама себе в приданое. Здесь, в Хольмгарде, меня называют «Ефанда», потому что здешние люди все переиначивают на свой лад. Хельги они называют Олегом, Хаскульда и Тюра – Оскольдом и Диром, Авраама – Оврамом…

Неожиданно Сигню пускает коня вскачь, и некоторое время они скачут, как безумные. Потом ей надоедает эта бешеная скачка, она пускает коня шагом и продолжает рассказывать:

– Когда я отдала Аврааму письмо от его киевских единоплеменников, которое ты привез, он прочитал его и сказал мне: «Они снова предлагают меня выкупить. Предлагают двойную цену раба. Но Храм[208] разрушен, Иерусалим сровнен с землей и народ наш рассеян по лицу земли… Никто не знает, сколько поколений сменится, прежде чем Господь простит грехи моего народа… Они там хотят, чтобы я стал свободным и приехал к ним в Киев… Но буду ли я в Киеве свободен, если там не будет Инфанты? Не начну ли рваться обратно в Хольмгард? Это что касается внешней свободы… А с тех пор, как я попал в плен к викингам и лишился общества единоверцев, я много размышлял о свободе и пришел к выводу, что высшая, внутренняя свобода – это готовность без страха в любое мгновенье принять смерть. Что ж, я готов… Единственное, чего действительно не хватает правоверному еврею, когда он один, – это возможности помолиться за своих покойных предков: ведь для такой молитвы необходимо, чтобы вместе с ним молилось еще не меньше десяти человек… Но я так давно живу один, без своих собратьев… Они думают, что я прежний правоверный еврей, однако я так уже не думаю… А Священное Писание они прислали мне еще раньше, за что я им безмерно благодарен».

– Я и сама, – продолжает Сигню, – еще до писем из Киева, предлагала ему свободу, без всякого выкупа, разумеется. Он улыбнулся и ответил, что, если я гоню его, он согласен. Если же нет, он останется при мне. А Рюрик – тот уже и не может без него. Иногда они беседуют целыми днями: бедному Рюрику давно нездоровится и у него нет других развлечений. Авраам же и лечит его: без Авраама он давно бы…

– Ты видел когда-нибудь прежде таких людей? – перебивая собственный рассказ, спрашивает Сигню.

Кукша задумывается, перебирая в памяти множество виденных в разных странах людей, и выделяет из этого множества Андрея Блаженного и Константина Философа.

– Таких, как Авраам, не видел, – отвечает он, – но удивительных людей видел и я.

Так, с разговорами, они едут все дальше и дальше. Сигню еще в начале пути сказала, что Хельги отправился с другими охотниками гонять с собаками волков. Редколесье перемежается лугами и нивами, самые подходящие места для псовой охоты.

– Что-то не слыхать твоего Хельги, – говорит Кукша. – Ни лая, ни ржанья, ни топота.

И просит Сигню остановиться, чтобы послушать. Тишина. Затаив дыхание, можно расслышать, как падают осенние листья, но звуков охоты не слышно. Кукша соскакивает с коня и прикладывает ухо к земле.

– Не слыхать, – повторяет Кукша, – больно далеко, как видно, заехали.

Кони выносят их на огромное ярко-зеленое поле с редкими купами облетающих золотых берез и багряных осин. Посреди поля возвышается темный идол Волоса. Тут и там стоят курганы. На некоторых из них растут вековые деревья.

– Волотово поле, – говорит Сигню, – здесь словене хоронят своих вождей и богатырей. А это Гостомыслов курган. – Сигню указывает плетью на самый высокий курган саженях в двадцати от дола Волоса. – В нем погребен последний словеньский князь Гостомысл, Рюриков дед по матери.

За Болотовым полем начинается дремучий лес. Сигню, не задумываясь, углубляется в него, Кукша покорно следует за нею. Правда, в лесу много вздыбившихся корней и бурелома, так что быстрая езда здесь невозможна. Сигню вдруг спрашивает:

– Если у меня родится сын, какое имя ему дать?

Кукша озадачен. Имя для княжича? Первое, что ему приходит на ум – это прекрасное имя Константин… Но можно ли называть язычника христианским именем? Да никто и не станет звать его Константином, Кукша помнит: ни один из киян не мог верно произнести это имя. А здесь и язык ломать не станут, просто придумают какое-нибудь свое, вон Кручиннного Андрея все зовут Вороненком.

В Кукшиной памяти неожиданно всплывает рассказ Харальда о том, что их конунгский род происходит от Ингви, варяжского бога плодородия и мира. От этого самого Ингви и прозвание у них Инглинги.

– Ингви! – выпаливает Кукша с облегчением. – Назови его Ингви! В честь предка, которого вы почитаете!

Сигню задумывается.

– Мне нравится твое предложение, – наконец говорит она, – тем более, что наш славный пращур Ингви – родной брат Фрейи, богини любви. Я назову сына Ингвар, воин Ингви! Лучшего имени и не придумать! Оно всегда будет напоминать мне о тебе.