Глава восемнадцатая ПРАЗДНИК КОРОЧУН
Глава восемнадцатая
ПРАЗДНИК КОРОЧУН
Наступает зимний праздник Корочун, или Солнцеворот, как его еще называют. Корочун – самый короткий день в году. Не успело толком рассвести, а уже начинает смеркаться. Самый короткий день сменит самая долгая ночь. Пока не стемнело, во всех больших усадьбах спешат заколоть нарочно к празднику откормленного кабана, а кто победнее, – хотя бы поросенка.
Кабан – непременная жертва Сварогу, небесному властителю, приносимая с молением, чтобы он не дал погибнуть своему светлому сыну Солнцу-Сварожичу, еще зовомому Дажьбогом, от козней лютой врагини всего живого – Зимы с ее верными слугами Мраком и Морозом. К этому дню бедный Сварожич совсем выбивается из сил и людей обуревает страх, что Зима окончательно его одолеет.
В стремлении помочь Сварожичу выстоять против напасти тут и там по всему Киеву девушки и парни заводят положенные по такому случаю хороводы. Сперва участники хоровода двигаются медлительной поступью, сопровождаемой протяжными печальными песнями, в которых оплакивают Сварожича, потом поступь мало-помалу ускоряется, и в песнях уже звучит ликование, а погодя начинается бешеная пляска, и в песнях слышится буйное неукротимое веселье. Нет сомнения: чем шумнее и безудержнее веселье здесь, тем вернее, что пращуры, обретающиеся в далекой таинственной стране, услышат это веселье и включатся в него на пользу делу.
Каждый помнит, что жертвы и песенные заклинания обычно помогают: Сварожич начинает побеждать Зиму и наливаться новой силой – дня прибывает, а ночи убывает. Однако Зима, чувствуя, что проигрывает со своим слугой Мраком, будет, конечно, в ярости. С помощью другого слуги, Мороза, она станет морозить землю день ото дня сильнее. И, чтобы Сварожич вернее победил, необходимо со всем жаром сердца желать этого.
Тем временем колядовщики с торбами обходят усадьбы. Щедрость хозяев – не последнее дело в спасении светлого бога. Не минуют колядовщики и Дировой усадьбы:
Искала коляда
Княженецкого двора.
Внноградье красно-зелено мое!
А кругом-то бело,
Все пути замело.
Виноградье красно-зелено мое!
Княженецкий-то двор
На семи столбах.
Виноградье красно-зелено мое!
А у нас Коляда
Ни мала, ни велика.
Виноградье красно-зелено мое!
Выноси-ка пирог
За высокой порог.
Виноградье красно-зелено мое!
Не ломай, не сгибай,
Весь, как есть, подавай.
Виноградье красно-зелено мое!
И Дажьбог на тот год
Урожай вам пошлет!
Виноградье красно-зелено мое!
При последних словах дверь гридницы отворяется и колядовщиков приглашают войти, усаживают за стол и ставят перед ними кувшин с медовой сытой[172] и чашку кутьи, ведь, чтобы помянуть умерших предков, непременно надо отведать кутьи. Колядовщиков поят пивом и плодовым взваром, щедро угощают всем, что есть на столе, а особенно свининой – яством, угодным Сварогу. А на дорогу дают большой пирог, нарочно для Коляды испеченный.
Этих колядовщиков сменяют другие. Слышится скрип шагов по морозному снегу – идут четверо парней, несут соломенного коня, на коне залом наперед сидит маленький горбатый старичок с длинной бородой – дедушко пращур, за дедушком ведут на привязи обычную чету этого праздника – медведя и козла, а за ними идет толпа уродов и чудовищ со смешными и страшными харями. Ряженые врываются в дома, пляшут и поют:
Пришла Коляда колядуючи.
Эй, Коляда!
Колядуючи, щедруючи.
Эй, Коляда!
Пошла Коляда в один дом.
Эй, Коляда!
А в доме кутью толкут.
Эй, Коляда!
Пошла Коляда в другой дом.
Эй, Коляда!
А в том доме сало шипит.
Эй, Коляда!
Пошла Коляда в третий дом.
Эй, Коляда!
А в том доме пироги пекут.
Эй, Коляда!
Пироги пекут да и нам дадут.
Эй, Коляда!
И за то вам выше крыши
Будет жита скирда!
Наплясавшись, требуют пива и пирогов. А получив требуемое, отправляются дальше.
Уезжая в полюдье, Оскольд выразил желание, чтобы Кукша с Шульгой зимовали у Дира.
– Лучше держаться вместе, – сказал он на прощанье.
Через несколько дней после его отъезда, сразу после кулачного боя на Днепре, сюда же, в Дирову усадьбу, переселяется и Вада. Выходя из дома в Печерьске с мешком своих пожитков, Вада повстречала Потвору и та закудыкала ей дорогу:
– Куда, голубка, поспешаешь?
Вада на всякий случай ничего не ответила, но встреча ей не понравилась.
Впрочем, понравилась или не понравилась, думать об этом особенно некогда – ей надо заживлять своими снадобьями избитое Кукшино лицо, – затем она сюда и переселилась. Кукша противится лечению, и приходится объяснять, что лицо, конечно, заживет и само по себе, но это будет слишком долго и, кроме того, останутся синеватые рубцы. А ей жалко Кукшиного лица, оказывается, она считает Кукшу красивым.
Возле Кукшиного изголовья Вада ставит горшочек с луговым медом и кладет серебряную греческую ложку. По ее словам, луговой мед – самый целебный, лучше гречишного или липового, потому что собран с разных цветов, в том числе и с лекарственных. Мед особенно полезен, если его есть серебряной ложкой. И еще она каждое утро заставляет Кукшу прямо в хлеву, как говорится, «из-под коровы», выпивать крынку парного, только что надоенного молока.
– К весенним кулачкам, – говорит она, – будешь могуч, как тур.
Сейчас в гриднице нет ни Шульги, ни Вады. Они вместе с самыми молодыми дружинниками и девушками из усадьбы колядуют. Вада – Коляда. Ее возят в санях в белой рубахе, надетой поверх зимней одежы. В гриднице только Дир и дружинники постарше. Некоторые из них осоловели от еды и питья и уже храпят на лавках.
Кукше тоже хотелось пойти с колядовщиками, но он не уверен, что колядование и ряжение – подходящее занятие для христианина. И так-то он постоянно грешит, ведь, живя среди язычников, невозможно блюсти во всей строгости правила христианского благочестия. Недаром и Оскольд жаловался, что трудно жить по-христиански среди язычников.
Правда, когда Оскольд это говорил, Кукша сразу подумал, что трудно и в Царьграде, среди христиан, оставаться безупречным христианином. Можно сказать так: где бы ты ни был, нелегко жить праведной жизнью в миру. Здесь, в языческом Киеве, несколько иноков спасаются в Андреевской обители, но и в христианском Царьграде многие ищут спасения в монастырях…
А что до Кукшиных грехов, его духовник игумен Стефан не все его грехи судит строго, он снисходителен, например, к вынужденному несоблюдению поста.
– Считай, – говорит игумен Стефан, – что ты в дороге. В дороге же прощается. Другое дело – заповеди. Но они известны. Не сотвори себе кумира, да не будет у тебя других богов, кроме Господа Бога твоего. Не поминай всуе имени Господа Бога твоего. Почитай отца с матерью. Возлюби ближнего твоего, как самого себя. Не убивай. Не твори прелюбодеяния. Не кради. Не лжесвидетельствуй. Не пожелай жены ближнего твоего, ни дома его, ни села его, ни раба его, ни вола его – ничего, что принадлежит ему.
Игумен Стефан разрешал Кукшины грехи с веселой кротостью, покуда Кукша не поведал ему о соблазне завладеть Оскольдовой властью. Тут голос игумена переменился и он заговорил с Кукшей весьма сурово: ведь Кукша нарушил последнюю заповедь, а отчасти и пятую – хоть на деле и не убивал, однако же убил в мыслях своих!
Кукшины благочестивые размышления прерывает шумное возвращение колядовщиков. Они вытряхивают на стол пироги, хлебцы, испеченные в виде быков, коров, свиней и птиц, куски сала и мяса, со смехом вспоминают забавные случаи, произошедшие во время колядования, и садятся пировать. Все киевские хозяева щедры, и худого на будущий год ждать не следует…
Меж тем дружинники постарше выжидательно смотрят на князя Дира. Дир – хороший, мудрый князь и храбрый воин, но не очень твердо помнит необходимые обряды. Что ж, ведь он, как ни говори, варяг! Зато есть люди, которые знают все, что нужно, они напоминают:
– Князь! Пора зажигать Перуново дерево!
Пора так пора… Князь Дир поднимается со своего почетного сиденья и выходит из гридницы. Дружинники отгребают уголье к концам продолговатого очага, так чтобы в средней части не осталось ни одного тлеющего уголька, и заливают то, что отгребли.
Возвращается Дир, неся на плече дубовый кряж. Кому доводилось таскать дубовые кряжи, тот знает, что они весьма тяжелы. Но никто не должен помогать Диру нести Перуново дерево: он – князь, он – хозяин, и Перуново дерево – его забота.
Дир опускает кряж в очаг на расчищенное место, а потом начинает вытирать из сухого дерева живой огонь, который иногда называют еще новым или святым. Дружинники тем временем обкладывают концы кряжа хворостом. Вытерев огонь и запалив бересту, Дир зажигает обе кучи хвороста. То же сейчас происходит по всему Киеву – всюду гасят очаги и печи и вытертым заново живым огнем зажигают Перуново дерево.
Перун – Дажьбожий брат и должен помочь брату выстоять против Мрака и Мороза. Нынче ночью князь Дир, как и все киевские хозяева, не уснет – будет следить, чтобы Перуново дерево не погасло. Ведь дерево по такому случаю нарочно берут сырое, чтобы оно не прогорело в одну ночь, надо растянуть горение хотя бы на седмицу, тогда Солнце окрепнет и за него уже будет не страшно. Однако сырое дерево легко может погаснуть, если не приглядывать, и тогда все пропало.
Жарко горит хворост, концы кряжа шипят, а все же мало-помалу загораются. Пирующие плещут на кряж масло и пиво – так вернее ждать доброго урожая на будущий год. Но вот ночь в союзе с хмелем понемногу одолевает пирующих, один за другим они откидываются от столов и засыпают. Девушки и женщины уходят к себе в женский дом, в гриднице остаются только спящие дружинники да Дир с Кукшей.
Князю Диру нынешней ночью спать не придется, поскольку на нем лежит обязанность поддерживать огонь в очаге. Время от времени он ломает ветки и бросает их в огонь. А Кукше не хочется спать, ему нравится сидеть просто так, глядя на огонь. Дир с Кукшей редко оказываются наедине, потому что живут врозь, редко им случается и беседовать.
С тех пор, как Кукша уплыл из Царьграда, его часто донимает одна загадка. Она пришла к нему и засела у него в голове, когда он подружился с Шульгой. И до сих пор он никак не может смириться с ее неразрешимостью.
С детства, как, наверно, все люди, он привык делить людей на добрых и злых. И на остальных, которые еще никак не проявили себя. Быть добрее Шульги, по его разумению, просто невозможно. Чем дольше он его знает, тем больше убеждается в этом. Но тот же добрый Шульга принимал участие в злодействах, которые творило Оскольдово и Дирово войско на подходе к Царьграду и вокруг Царьграда. Об упомянутых злодействах и слушать-то без содрогания нельзя!
Кукша никогда не спрашивает Шульгу о тех делах, у него просто язык не поворачивается… Да ведь и так ясно, что Шульга участвовал во всем этом, не мог не участвовать, если бы даже захотел уклониться. Он же был там на глазах у всех, вместе со всеми…
«Вот и Тюр, – думает Кукша, взглядывая сбоку на горбоносого чернобородого Дира, – морской разбойник, а добрый, даже Вада говорит, что он добрый. Как это так? А кровожадный Сван, который сначала рвался убить меня, – ведь потом он был добр ко мне… Выходит, и он добрый?»
Так они сидят и размышляют – Кукша молча, про себя, а Дир – вслух.
– Помню, когда-то, – тихо произносит Дир, – я мечтал уплыть вдвоем с тобой в Исландию, где нет конунгов и всяк волен жить, как хочет. Кроме рабов, разумеется… Но судьба распорядилась иначе. Теперь я сам конунг – Хаскульд решил, что так нужно. И опять я не волен жить по своему разумению. Ведь это одна видимость, что конунг свободнее других… А может, и в Исландии нет свободы?.. Может, нигде ее нет?..
На торце дубового кряжа вздуваются и лопаются пенные волдыри. Кукша с сочувственным любопытством следит за язычками пламени, которые стараются одержать верх над сырым деревом.
– Эх, мечты, – вздыхает Дир, – вольная Исландия… А я ведь только в несчастной Луне, после твоего исчезновения, убедился наконец, что ты вовсе не собирался со мной в Исландию. Правда, ты и не обещал туда отправиться. Ты всегда молчал, когда я вслух мечтал об этой стране… Как молчишь сейчас…
Он берет кочергу и подвигает в огонь сучья, сгоревшие лишь наполовину.
– Впрочем, еще неизвестно, как повели бы себя Хаскульд и другие дружинники в случае твоего согласия плыть со мной в Исландию. Но ты надул нас всех.
Дир смеется. Поглядев на ближайших спящих дружинников, он продолжает:
– Помню, тогда, в Луне, я начал тревожиться: все уже кончено, а вас со Сваном нет и нет. Досадовал на себя, что согласился отпустить тебя с ним. В конце концов не выдержал и пошел искать. Когда я нашел Свана, он лежал неподвижно, но был еще жив. Я склонился к нему, и он прохрипел: «Кукша убил меня!» Я осмотрел его и понял, как было дело: Сванова рыжая грива послужила при ударе чем-то вроде бармицы, но она не смогла полностью защитить шею, только ослабила удар… Откуда тебе было знать, как трудно разрубить волосы?
Кукша, не отрываясь, следит за борьбой пламени и сырого дерева.
– Я решил тогда, – продолжает Дир, – ничего не говорить Хаскульду, а тем более другим. Незачем им знать. Вдруг ты объявишься? И оказался прав.
«Кажется, и Оскольд, – думает Кукша, – ничего не сказал Диру после того, как я в беспамятстве проговорился про убийство Свана. Неужто они и вправду дорожат мной, считая, будто я приношу им удачу?»
На торце Перунова дерева по-прежнему вздуваются и лопаются пузырьки влаги. Но пламя лижет дубовую кору все увереннее. Кукша мысленно поощряет его – зрители всегда сочувствуют одной из борющихся сторон. Однако и Кукшу одолевает сон. Засыпая, он видит все те же пузыри на дубовом обрубе.
Наутро после самой долгой ночи Киев облетает весть: Красаву нашли задушенной в собственном тереме. Задушили княгиню ее же заморским шелковым платком. Убийц было не меньше двоих – видно, что они тянули за концы платка.
Кияне теряются в догадках, кто мог это сделать: у Красавы не было врагов, она славилась добротой, со всеми ладила. Понятно только, что время выбрано не случайно – Красавины слуги вместе с остальными жителями усадьбы праздновали Корочун и Красава оставалась в тереме одна. Все жалеют несчастную княгиню: ведь ее некому даже толком оплакать: ведь у нее в Киеве нет родовичей.
Несколько лет тому назад княгиня Потвора, в ту пору юная княжна и невеста, приехала в Киев из древлянского стольного города Искоростеня, привезла, как водится, богатое приданое, в приданом был, помимо прочего, и десяток рабов, ведь челядь – один из самых дорогих товаров.
В числе привезенных были два раба, Костыга и Карк, которых сразу определили в свинари. Никто из обитателей Печерьска, пораженных смертью Красавы, не заметил, разумеется, что после праздника Корочуна Костыга и Карк были переведены из свинарника в овчарню…
– Да, – качают головами кияне, – драгоценную жертву получил нынче ночью великий Сварог!
– Это она за меня задушила Красаву, – говорит Вада Кукше, услышав про убийство.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Кукша.
– Знаю, – отвечает Вада.
И, помолчав, добавляет:
– Красава сама велела мне остерегаться…
И еще через несколько мгновений:
– Потвора на этом не успокоится, помяни мое слово…