Беседы преподобного Варсонофия Оптинского с духовными чадами

1907 г.

Деды и прадеды мои были купцами-миллионерами в Са­маре. Им принадлежала целая улица, которая называлась Ка­занской. Вообще, вся семья наша находилась под особым по­кровительством Казанской иконы Божией Матери.

Когда мне было года три-четыре, мы с отцом часто ходили в церковь, и много раз, когда я стоял у иконы Божией Мате­ри, мне казалось, что я видел, как Богоматерь смотрит на меня с иконы, и улыбается, и манит меня. Я подбегал к отцу.

— Папа, папа, Она живая! — повторял я.

— Кто, дитя мое?

— Богородица.

Отец не понимал меня. Однажды, когда мне было лет шесть, был такой случай. Мы жили на даче в своем имении под Оренбургом. Наш дом стоял в огромном парке и был ох­раняем сторожем и собаками, так что проникнуть туда неза­метно постороннему лицу было невозможно. Как-то мы гуля­ли с отцом по парку, и вдруг, откуда ни возьмись, перед нами появился какой-то старец. Подойдя к моему отцу, он сказал: «Помни, отец, что это дитя в свое время будет таскать души из ада». Сказав это, он исчез. Напрасно потом его везде ра­зыскивали, никто из сторожей его не видел.

Моя мать умерла при моем появлении на свет, и отец же­нился вторично. Моя мачеха была глубоко верующей и необы­чайно доброй женщиной, так что вполне заменила мне мать. И даже, может быть, родная мать не смогла бы дать мне такого воспитания. Вставала она очень рано и каждый день бывала со мной у утрени, несмотря на мой младенческий возраст.

Раннее утро. Я проснулся, но вставать мне не хочется. Гор­ничная помогает матери умываться, я кутаюсь в одеяльце. Вот мать уже готова.

— Ах, Павел-то еще спит, — говорит она, — подай-ка сюда холодной воды, — обращается она к горничной. Я моменталь­но высовываюсь из-под одеяла.

— Мамася, а я уже проснулся!

Меня одевают, и я с матерью отправляюсь в церковь. Еще совершенно темно, я по временам проваливаюсь в сугробы и спешу за матерью.

А то любила она дома молиться. Читает, бывало, акафист, а я распеваю тоненьким голоском на всю квартиру:

— Пресвятая Богородица, спаси нас!

Девяти лет я был отдан в гимназию. Годы учения пронес­лись быстро. Потом поступил на службу и поселился в Каза­ни под покров Царицы Небесной. Когда мне исполнилось двадцать пять лет, мать обратилась ко мне с предложением жениться. По ее настоянию я в первый раз подошел к жен­щинам и вступил с ними в разговор. «Боже мой! Какая не­стерпимая скука, — подумал я, — все только говорят о выез­дах, нарядах, шляпках. О чем же буду говорить с женой, когда женюсь? Нет уж, оставлю это».

Прошло еще пять лет. Матушка снова стала советовать мне: «Подумай, Павлуша, может быть, еще и захочешь же­ниться, приглядись к барышням, не понравится ли тебе ка­кая из них».

Я послушался матери, как и в первый раз, но вынес такое же впечатление от бесед с женщинами и решил в душе не жениться. Когда мне было лет тридцать пять, матушка снова обратилась ко мне: «Что ж ты, Павлуша, все сторонишься женщин, скоро и лета твои пройдут, никто за тебя не пойдет, смотри, чтобы потом не раскаиваться».

За послушание исполнил я желание матери и вступил опять в беседу с женщинами. В этот день у одних моих знакомых давался большой званый обед. Ну, думаю, с кем мне придется сидеть рядом, с тем и вступлю в странный разговор. И вдруг рядом со мной оказался священник, отличавшийся высокой духовной жизнью, и завел со мной беседу о молитве Иисусо­вой. Я так увлекся, слушая его, что совершенно забыл о своем намерении разговаривать с невестами. Когда кончился обед, у меня созрело твердое решение не жениться, о чем я и сообщил матери. Матушка очень обрадовалась. Ей всегда хотелось, что­бы я посвятил свою жизнь Господу, но сама она никогда не говорила мне об этом. Господь неисповедимыми путями вел меня к монашеству. По милости Божией узнал я Оптину и ба­тюшку отца Амвросия, благословившего меня в монастырь.

За год до моего поступления в скит, на второй день Рожде­ства Христова, я возвращался от ранней обедни. Было еще темно, и город только что начал просыпаться. Вдруг ко мне подошел какой-то старичок, прося милостыню. Спохватился я, что портмоне не взял, а в кармане всего двадцать копеек. Дал я их старику со словами: «Уж прости, больше нет с со­бой». Тот поблагодарил и подал мне просфору. Я взял ее, опу­стил в карман и хотел только что-то сказать нищему, как его уже не было. Напрасно я смотрел повсюду, он исчез безслед­но. На другой год в этот день я был уже в скиту.

Если посмотреть на жизнь внимательно, то вся она испол­нена чудес, только мы часто не замечаем их и равнодушно проходим мимо.

Да подаст нам Господь разум внимательно проводить дни своей жизни, со страхом и трепетом свое спасение содеваю­ще. Аминь.

Декабрь 1908 г.

«Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь, се бо приидоша к тебе от запада и севера, и моря и востока чада твоя». Вот и те­перь можно сказать: от разных мест в поисках Христа съеха­лись вы сюда, детки мои. Да вознаградит вас Господь за это и пошлет мир и радость о Дусе Святе в сердца ваши. Блаженны вы, что возлюбили Господа и проводите сей великий празд­ник Рождества Христова в стенах обители. Мир теперь по­гружается в пороки и беззакония, и многие гибнут безвозв­ратно, вы же здесь безопасны в таком святом пристанище, в гостях у Матери Божией. Это все Ее материнские молитвы, и Ее заступничеством попали вы сюда. Благодарите Бога, что Он охраняет вас от бед и напастей. А может быть, кто из вас и сподобится ангельского чина. Я не зову вас ни в монастырь, ни за монастырь — и в миру можно спастись, только Бога не забывайте, но в монастыри идут для достижения высшего совершенства. Правда, здесь больше искушений, но зато дается помощь от Господа, и больше, чем в миру.

Один святой желал узнать, как Господь помогает инокам, и ему было видение. Он видел инока, окруженного сонмом Ангелов с горящими светильниками. Говорят, в миру искуше­ний меньше, но представим себе человека, за которым гонит­ся злодей. Положим, он успел ускользнуть от него, но тот гро­зит ему издали кулаком со словами: «Смотри, только попадись!» Или идет человек, и на него нападают целой вата­гой бандиты, бежать некуда. Но вдруг, откуда ни возьмись, полк солдат, они бросаются на его защиту, и обидчики разбе­гаются с окровавленными физиономиями. Пожалуй, послед­ний находится в большей безопасности, чем первый, не прав­да ли? Так и в обители: хотя враг сильнее, но поблизости есть благодатная сила Божия. В монастыре — труды, но и высо­кие утешения, о которых мир не имеет ни малейшего пред­ставления. Трудно положить начало благое, а когда оно уже положено, то становится легче и отраднее работать Богу, по­тому что окрыляет надежда на спасение.

Само лицо человека, работающего Богу, выражает его ду­ховное преуспеяние. Однажды я видел в церкви епископа, лицо которого привлекло мое внимание. Мне вспомнились слова Евангелия: яко лице Его бе грядущее во Иерусалим (Лк. 9, 53). Действительно, этот епископ вел подвижническую жизнь и неуклонно шел к Горнему Иерусалиму. Наоборот, лицо по­рочного человека отражает его душевное настроение. Но что особенно бывает грустно — иногда люди с душой хорошей невнимательно относятся к жизни, живут день за днем, не отдавая себе отчета в своих поступках, и гибнут.

Из далекого прошлого передо мной встает образ одного из моих хороших знакомых — музыканта и композитора Пасхалова43. Он обладал огромным талантом; на концертах, которые он давал, собирались тысячи слушателей.

В миру я был большим любителем музыки и сам играл на фисгармонии. Чтобы усовершенствоваться в игре, я начал брать уроки у Пасхалова. Он потребовал большую плату за уроки, но деньги у меня были, и я согласился. Потом он по­любил меня, недостойного, и предлагал заниматься безплат­но, но от этого я, разумеется, отказался. Наши занятия шли успешно, но мне было очень печально, что Пасхалов совсем отошел от Церкви. По поводу этого мне не раз приходилось вести с ним беседу.

— Без Церкви невозможно спастись, — говорил я ему. — Ведь вы в Бога-то веруете, зачем же отвергаете средство ко спасению?

— Что же я такого делаю? Живу, как и все или большин­ство, к чему нужны обряды? Разве без хождения в церковь уж и спастись нельзя?

— Невозможно, — отвечаю, — есть семь дверей для спасе­ния; в одну вы уже вошли, но надо войти и в другие.

— Какие семь дверей? Ничего подобного я не слыхал.

— Семь дверей — это семь Таинств. Святое Крещение над вами совершено, следовательно, одни двери пройдены, но необходимо пройти двери покаяния, соединиться со Христом в Таинстве Причащения...

— Ну что вы мне говорите, Павел Иванович! Каждый слу­жит Богу, как умеет, как, наконец, считает нужным; вы вот в церковь ходите, посты соблюдаете и так далее, а я служу Богу музыкой — не все ли равно?

И, не дожидаясь ответа, Пасхалов заиграл.

Никогда я не слыхал такой музыки, неподражаемо играл он в тот вечер. Я жил в меблированных комнатах, и вот все коридоры наполнились народом, двери всех комнат откры­лись, все желали послушать гениального композитора. Нако­нец он кончил играть.

— Удивительно хорошо, — заметил я, — но музыка музы­кой, церковь она все-таки заменить не может, всему свое время.

Наша беседа с ним затянулась в тот вечер далеко за пол­ночь. Ушел он в особенном настроении, умиротворенный и радостный. На другой день пришел он ко мне снова.

— Знаете ли, Павел Иванович, всю-то ночь я продумал, какой я великий грешник, сколько лет уже не говел. Вот ско­ро наступит Великий пост, непременно буду говеть и прича­щаться.

— Зачем же ждать поста? Говейте теперь.

Хорошо думал Пасхалов, только он забыл, что есть враг, которому неприятна такая перемена в нем, и что нужно под­готовиться к борьбе. Все это он упустил из виду. Однажды поздно вечером он приехал домой и велел горничной распла­титься с извозчиком. Та вышла на улицу, но вместо извозчика увидела на облучке какое-то чудовище. Вид его был так стра­шен, что горничная упала в обморок. Куда враг возил Пасха— лова — неизвестно, только на другой день он скоропостижно скончался. И погибла душа навеки. Сердечно мне его жаль. Враг всюду расставляет свои сети, желая погубить человека, и губит неосторожных. Когда я был еще в миру, но уже начал постепенно от мира отходить, я перестал бывать во многих домах, оставив для посещения два-три благочестивых семей­ства. Так посещал я одно семейство, состоящее из старой ма­тери, дочери (вдовы) и внучки. Однажды мы сидели за чай­ным столом и беседовали. Вдова рассказала мне следующее:

— Несколько лет тому назад, когда я только что лиши­лась мужа, то тосковала безмерно. Жизнь потеряла для меня всякую привлекательность. Мысль о самоубийстве все чаще приходила на ум. Никогда не забуду я канун Пасхи того пе­чального для меня года. Заботами мамы все у нас было при­готовлено к празднику, квартира наша приняла праздничный вид, только на душе у меня не было Пасхи, там было полное и мрачное отчаяние.

Мама, зная мое тяжелое состояние, почти не оставляла меня одну, и для приведения в исполнение моего замысла о самоубийстве я решила воспользоваться пасхальной ночью. Мама всегда ходила к заутрене, следовательно, кроме моей маленькой дочери, никого не будет, и мне не помешают. Я сказала маме, что к заутрене не пойду, так как у меня болит голова.

— Да ты ляг, отдохни, — уговаривала мать, — может быть, и поправится твоя голова, тогда в церковь вместе пойдем.

Чтобы не разговаривать с матерью, я легла и незаметно уснула. Вдруг вижу страшный сон. Стою я около какого-то мрачного подземелья, вдали виднеются клубы пламени, а из глубины подземелья, обгорелая, страшная, с веревкой на шее, бежит ко мне моя подруга по институту.

— Оля, Оля, что с тобой? — воскликнула я.

— Несчастная, и ты хочешь прийти сюда! — кричит она мне. И вдруг громко и отчетливо раздается благовест большо­го колокола. Я открыла глаза, полная страха и ужаса, и, уви­дев свою комнату, обрадовалась, что я не в подземелье. В это время в комнату вошла мама.

— Ну что, проснулась, дорогая моя? Как твоя голова?

— Голова моя прошла, я иду с тобой в церковь.

— Ну вот, слава Тебе, Господи! — обрадовалась мать. — А то я уже загрустила, как это ты без утрени останешься.

После службы, когда мы с мамой похристосовались, раз­говелись, я рассказала ей все. С трудом мы разыскали адрес Олиного дяди, проживавшего в Симбирске, и написали ему, спрашивая, где Оля. Он сообщил нам печальную весть, что уже года два, как его племянница покончила с собой. Тогда мы обе поняли значение сна.

Господь вразумил рабу Свою через сон. Вообще, я не при­даю значения снам, но иногда бывают сны особенные. Я знал человека, который видел сон про одну монахиню. Видел он, будто пришла игуменья, и сестры привели одну связанную монахиню и, открыв люк, стали ее туда спускать. «Господи, куда же ее спускают?» — подумал он. А матушка велит опу­скать все глубже, конец же веревки, которой связана монахи­ня, держит в своих руках. Проснулся он. Утром встретил одну старушку-монахиню из той обители и рассказал ей свой сон.

— Да какая же она на вид-то?

— Белокурая, высокая, с веснушками на лице.

— Да ведь сон-то твой в руку. Действительно с такой мо­нахиней случился грех, и игуменья отослала ее на отдаленную монастырскую дачу.

Когда спросили батюшку Амвросия про падшую мо­нахиню, он ответил:

— Она не погибнет, ведь матушка-игуменья веревку-то из рук не выпустила, значит, спасется.

И я говорю вам, спасайтесь, детки мои, да сподобит вас Господь стать послушницами Его Царства. Да соединит Гос­подь души наши и после смерти, и мы, собравшись, будем вспоминать хибарку эту и наши беседы.

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, греш­ных, и сподоби Тебе причаститися в невечернем дни Цар­ствия Твоего. Аминь.

28 декабря 1908 г.

Смотрит Господь на сердце человеческое и если видит сильное желание исполнить Его святую волю, то помогает ему ими же Сам веси судьбами. Желает, например, человек уйти в монастырь и там служить Господу, и далеко от людей прячет свое намерение, а Господь-то видит его желание и по­могает ему.

О существовании Оптиной пустыни я узнал самым неожи­данным образом44.

Поехал туда. Отец Амвросий был в Шамордине, я поехал к нему. И он меня благословил прямо в скит. Помню, когда я увидел отца Амвросия, то какой-то голос мне сказал: «Ну вот, он-то тебя и возьмет».

Перед поступлением в монастырь поехал помолиться пре­подобному Сергию. В это время в Черниговском скиту под­визался отец Варнава. Пошел я к нему на благословение. Бла­гословил он меня, да и говорит: «Простудился, жениться надо». Эти слова привели меня в страшное смущение. Неко­торые из бывших со мной, не любившие отца Варнаву, гово­рили: «Вот видите, какие советы дает? Великий старец отец Амвросий благословил в монастырь идти, а этот жениться предлагает». Слова отца Варнавы запали мне в душу и сильно смущали меня. Когда я, уже став иноком, рассказал об этом батюшке отцу Амвросию, то он мне так растолковал эти сло­ва: каждая душа христианская есть невеста Христова, следо­вательно, надо жениться, соединиться со Христом, слово же «простудился» означает духовную болезнь, от которой страда­ет человек, пока не вообразится в нем Христос.

Это было давно, когда я был еще Павлом Ивановичем. Однажды поехал я в театр. Шли в первый раз «Гугеноты». Сидел я с моим начальством. Поют на сцене любовные пес­ни, а мне приходит на ум: «А что, если я сейчас умру, куда пойдет душа моя? Уж, конечно, не в рай. Но если не в рай, то куда же?» Страшно мне стало, уж и на сцену смотреть не хо­чется. А внутренний голос говорит: «Уйди отсюда!» Но как же уйти? Начальство сидит, неудобно. А внутренний голос все повторяет: «Уйди, уйди...»

Я встал, тихо дошел до двери и вышел. Сначала пошел медленно, а затем все скорее и скорее, взял извозчика и по­ехал домой.

С тех пор я стал избегать театра. Бывало, придут товари­щи, ложу предлагают взять пополам, а я отказываюсь то по одной причине, то по другой. Затем глаза у меня разболелись, так больше я и не ходил в театр.

Очень мне захотелось узнать через несколько лет, кто по­мог мне уйти от «Гугенотов». Оказалось, что в первый раз «Гу­геноты» шли 4 октября, когда празднуется память святителя Варсонофия. Понял я тогда, что этот святой убедил меня уйти из театра.

Много лет прошло после того. Я был уже в монастыре, готовился к постригу. Вдруг опасно заболел. Все отчаялись в моем выздоровлении, решили поскорее совершить постриже­ние. Помню, наклонившись надо мной, спрашивают: «Какое хочешь получить имя?» Я с трудом едва мог ответить: «Все равно». Слышу, при пострижении именуют меня Варсонофи­ем. Следовательно, и здесь святитель не оставил меня, но пожелал быть моим покровителем.

6 января 1909 г.

Великая награда уготована любящим Господа. Апостол Павел говорит: ...око не виде, и ухо не слыша, и на сердце чело­веку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9).

Да, безконечно блаженны будут сподобившиеся получить Жизнь Вечную. Что такое рай, мы теперь понять не можем. Некоторым людям Господь показывал рай в чувственных об­разах, чаще всего его созерцали в виде прекрасного сада или храма. Когда я еще жил в миру, Господь дважды утешил меня видениями рая во сне. Вижу я однажды великолепный город, стоящий на верху горы. Все здания города необыкновенно красивы, какой-то особенной архитектуры, какой я никогда не видел. Стою я и любуюсь в восторге. Вдруг вижу, при­ближается к этому городу юродивый Миша. Одет только в одну рубашку, доходящую до колен, ноги босые. Смотрю на него и вижу, что он не касается земли, а несется по воздуху. Хотел я что-то у него спросить, но не успел: видение кончи­лось, и я проснулся. Проснулся я с чувством необыкновенной радости в душе. Выйдя на улицу, я вдруг увидел Мишу. Он, как всегда, спешит, торопится. «Миша, — говорю, — я тебя сегодня во сне видел». Он же, взглянув на меня, ответил: не имамы бо зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем (Евр. 13, 14). Сказав это, он быстро пошел вперед.

В другой раз вижу, что стою в великолепном храме. Цар­ские двери открыты, служат Пасхальное богослужение. На амвоне стоит диакон из одной казанской церкви. Говорит он песню Пасхального канона, а хор вторит ему. Особенно за­печатлелись в моем уме последние слова: «Совершен рече­ся». Удивительно пел хор. Я никогда в жизни не слышал та­кого пения: казалось, что звучал каждый атом воздуха. Пение это умиляло и приводило в неописуемый восторг. Те­перь уже я, грешный, таких снов не вижу, не дает Господь такого утешения — иди так на жизненном пути, — а хоте­лось бы еще хоть раз пережить те восторги. Помню, долго я был под впечатлением сна. Старался припомнить каждую его подробность. Думалось мне еще, отчего это в небесном храме я видел нашего диакона. Стал о нем расспрашивать знающих его людей. Сначала получал неудовлетворительные ответы: бас у него, говорят, отличный. Что бас — ради не­го в рай не попадешь. Потом я узнал, что он тайный по­движник.

О, если бы нас всех Господь сподобил улучить рай небес­ный! Впрочем, нужно надеяться на это: отчаиваться — смерт­ный грех. Разные есть степени блаженства, смотря по заслу­гам каждого: иные будут с Херувимами, другие — с Серафимами и так далее, а нам бы только быть в числе спа­сающихся.

Такие великие подвижники, как преподобный Серафим, были Серафимами по духу и теперь унаследовали их славу. Конечно, не все могут достигнуть такой святости. Покойный батюшка отец Макарий говорил: «Такие светила, как препо­добные Антоний Великий, Макарий Египетский и прочие, были у Господа генералами, они и заняли генеральские места, мы же солдатики, и благо нам будет, если хоть самое послед­нее место займем среди спасающихся».

Дух злобы, распаляемый завистью к роду человеческому, стремится всех совратить с пути правого — и ленивых и нера­дивых действительно совращает.

Однажды к некоему подвижнику чувственным образом явился диавол. Подвижник спросил его:

— Зачем вы с такой злобой нападаете на род чело­веческий?

— А зачем вы занимаете наши вакантные места? — отве­тил злой дух.

За гордость свою лишились духи злобы райского блажен­ства, и их места занимают теперь люди за смирение! Оно нас ставит выше сетей диавольских.

Однажды преподобному Антонию было видение о том, как враг всюду и всем расставляет сети. Смутился подвижник и, вздохнув, сказал: «Господи, кто же может избежать этих се­тей?» И услышал ответ: «Смиренные». Надо стараться стяжать смирение, без него все наши подвиги ничего не значат. Если подумает человек, что он — нечто, то пропал. Для Господа приятнее грешник смиренный, чем праведник гордый.

Преподобный Макарий Египетский отличался осо­бенными духовными дарованиями. Он и называется не про­сто святым, а великим. Но вот у него однажды появилась мысль, что он для области, где жил, служит как бы духовным центром, солнцем, к которому все стремятся. На самом деле это так и было. Но когда преподобный помыслил нечто такое о себе, то был к нему голос, говоривший, что в ближайшем селении живут две женщины, которые угоднее Богу, чем он. Старец взял посох и пошел искать тех женщин. По Промыс­лу Божию он скоро их нашел и вошел в их жилище.

Женщины, увидев преподобного Макария, упали ему в ноги и не находили слов для выражения своего удивления и благодарности ему. Преподобный поднял их и начал просить открыть ему, как они угождают Богу.

— Святый отче, — сказали женщины, — мы ничего не де­лаем угодного Богу, помолись за нас, Господа ради.

Но преподобный начал настаивать, чтобы они не скрыва­ли от него своих добродетельных дел. Женщины, боясь ослу­шаться старца, начали говорить ему о своей жизни:

— Мы были чужими друг другу, но, выйдя замуж за родных братьев, стали жить вместе и вот уже пятнадцать лет не разлу­чаемся. За это время мы ни разу не поссорились и не сказали друг другу ни одного обидного слова. Стараемся, по возмож­ности, почаще бывать в храме Божием, соблюдаем установлен­ные посты. Сколько можем, помогаем неимущим... Ну, с му­жьями живем, как с братьями, а уж больше решительно ничего нет у нас доброго.

— А что, — спросил старец, — считаете ли вы себя святы­ми или праведными за добро, которое делаете?

— Святыми? — удивились женщины. — Какие мы святые или праведные?! Мы величайшие грешницы. Помолись о нас, святый отче, да помилует нас Господь!

Преподобный преподал им свое благословение и удалился в пустыню, благодаря Бога за полученное вразумление. Жен­щинам он не сказал ни слова о своем видении, боясь, как бы не повредить им своей похвалой.

Подобно Макарию Великому, и святому отшельнику Пи­тириму Ангел возвестил однажды, что, несмотря на его по­двиги, он не достиг еще той святости, как одна послушница, живущая в общежитии в монастыре. По внушению Ангела святой Питирим отправился в указанный монастырь. Придя туда, он попросил игуменью показать ему всех сестер обите­ли. Когда все явились и начали подходить под благословение, святой Питирим сказал:

— Нет ли еще сестры?

— Есть, — сказала игуменья, — но ее нельзя привести, она наполовину безумная, и мы ее терпим в монастыре только из сострадания.

Святой все-таки велел ее привести. Пришла она в жалком рубище, со сбитым платком на голове.

— Где ты была, мать? — спросил святой.

— У выгребной ямы лежала.

— Что же ты, мать, лучшего места не нашла?

— Да лучшего места я и не стою.

Святой Питирим позволил ей уйти, а затем, обращаясь к игуменье и сестрам, сказал:

— Ваш монастырь имеет неоценимое сокровище: эта сми­ренная сестра ваша есть великая угодница Божия.

Услышав это, все сестры взволновались. Одна призналась преподобному, что часто била сестру; другая всячески поно­сила ее; третья относилась к ней с величайшим презрением, не считая ее даже за человека; четвертая призналась, что час­то нарочно выливала на нее помои. Сестры хотели тотчас же попросить прощения у обиженной, но та, узнав об их наме­рении, тайно оставила монастырь, избегая славы, которая погубила бы ее. Господь сказал: ...всяк возносяйся смирится, и смиряяйся вознесется (Лк. 14, 11).

Июнь 1909 г.

В настоящее время не только среди мирян, но и среди мо­лодого духовенства начинает распространяться такое убежде­ние: будто бы вечные муки несовместимы с безпредельным милосердием Божиим, следовательно, муки не вечны. Такое заблуждение происходит от непонимания дела. Вечные муки и вечное блаженство не есть что-нибудь только извне прихо­дящее. Но все это прежде всего внутри самого человека. ...Цар­ствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21). Какие чувства наса­дит в себе человек при жизни, с тем и отойдет в Жизнь Вечную. Больное тело мучается на земле, и чем сильнее бо­лезнь, тем больше мучения. Так и душа, зараженная различ­ными болезнями, начинает жестоко мучиться при переходе в Вечную Жизнь. Неизлечимая телесная болезнь кончается смертью, но как может окончиться душевная болезнь, когда для души нет смерти? Злоба, гнев, раздражительность, блуд и другие душевные недуги — это такие гадины, которые ползут за человеком и в Вечную Жизнь. Отсюда цель жизни и за­ключается в том, чтобы здесь, на земле, раздавить этих гадов, чтобы очистить вполне свою душу и перед смертью сказать со Спасителем нашим: ...грядёт бо сего мира князь и во мне не имать ничесоже (Ин. 14, 30). Душа грешная, не очищенная покаянием, не может быть в сообществе святых. Если бы и поместили ее в рай, то ей самой нестерпимо было бы там ос­таваться и она стремилась бы уйти оттуда.

Действительно, каково немилосердной быть среди милос­тивых, блудной — среди целомудренных, злобной — среди любвеобильных и так далее.

Один бедный учитель попал однажды на великосветский обед. Посадили его между генералами. Неловко он себя чув­ствовал: с ножом и вилкой не так обращался, как его вы­сокие соседи; подвязал салфетку, видит, нехорошо, другие соседи не подвязывают, положил на колени, а она преда­тельски на пол соскользнула, пришлось нагибаться и подни­мать с пола. Блюд было много, учитель от некоторых отка­зывался, так как не знал, как к ним приступить. Весь обед сидел он как на иголках и только мечтал, когда же все кон­чится. Остальные вели себя как дома, все блюда отведали, весело разговаривали, смеялись. Наконец обед кончается. После десерта несут последнее блюдо: маленькие стаканчики, наполненные какой-то беловатой жидкостью, поставленные в большие стеклянные чашки. Подали сначала генералу, си­девшему рядом с учителем, тот взял и поставил рядом с со­бой. Учителю очень хотелось пить, взял он стаканчик и вы­пил залпом. Не особенно вкусно показалось — вода теплая с мятой. Но каково было смущение бедного учителя, когда он увидел, что все стали полоскать рот и никто эту воду не пил. Вконец смущенный, встал он из-за стола и в глубине души дал клятвенное обещание никогда не бывать на великосвет­ских собраниях.

Если уж на земле так неприятно быть не в своем обществе, то тем более на Небе.

Сильно распространен теперь неправильный взгляд на муки вообще. Их понимают как-то слишком духовно и отвле­ченно, как угрызения совести. Конечно, угрызения совести будут, но будут мучения и для тела, не для того, в которое мы сейчас облечены, но для нового, в которое мы облечемся пос­ле Воскресения. И ад имеет определенное место, а не есть понятие отвлеченное.

В городе X. жил один молодой офицер, ведущий пустую, рассеянную жизнь. Он, кажется, никогда не задумывался над религиозными вопросами, во всяком случае, относился к ним скептически. Но вот что однажды произошло. Об этом он сам рассказывал так: «Однажды, придя домой, я почувствовал себя плохо. Лег в постель и, кажется, уснул. Когда я пришел в себя, то увидел, что нахожусь в каком-то незнакомом горо­де. Печальный вид имел он. Большие полуразрушенные серые дома уныло вырисовывались на фоне бледного неба. Улицы узкие, кривые, местами нагромождены кучи мусора — и ни души. Хоть бы одно человеческое существо! Точно город был оставлен жителями ввиду неприятеля. Не могу передать это чувство тоски и уныния, какое охватило мою душу. Господи, где же я? Вот, наконец, в подвале одного дома я увидел два живых и даже знакомых мне лица. Слава Тебе, Господи! Но кто же они? Я стал усиленно думать и вспомнил, что это мои товарищи по корпусу, умершие несколько лет тому назад. Они тоже узнали меня и спросили: «Как, и ты тут?» Несмотря на необычность встречи, я все-таки обрадовался и попросил по­казать, где они живут. Они ввели меня в сырое подземелье, и я вошел в комнату одного из них. «Друг, — сказал я ему, — ты при жизни любил красоту и изящество, у тебя всегда была такая чудная квартира, а теперь?» Он ничего не ответил, толь­ко с безконечной тоской обвел глазами мрачные стены своей темницы. «А ты где живешь?» — обратился я к другому. Он встал и со стоном пошел в глубь подземелья. Я не решился следовать за ним и начал умолять другого вывести меня на свежий воздух. Он указал мне путь. С большим трудом я вы­брался, наконец, на улицу, прошел несколько переулков, но вот перед глазами моими выросла огромная каменная стена, идти было некуда. Я обернулся — позади меня стояли такие же высокие мрачные стены, я находился как бы в каменном мешке. «Господи, спаси меня!» — воскликнул я в отчаянии и проснулся. Когда я открыл глаза, то увидел, что нахожусь на краю страшной бездны и какие-то чудовища силятся столк­нуть меня в эту бездну. Ужас охватил все мое существо. «Гос­поди, помоги мне!» — взываю я от всей души и прихожу в себя. Господи, где же я был, где нахожусь теперь? Унылая од­нообразная равнина, покрытая снегом. Вдали виднеются ка­кие-то конусообразные горы. Ни души! Я иду. Вот вдали река, покрытая тонким ледком. По ту сторону какие-то люди, они идут вереницей и повторяют: «О горе, о горе!» Я решаюсь переправиться через реку. Лед трещит и ломается, а из реки поднимаются чудовища, стремящиеся схватить меня. Нако­нец я на другой стороне. Дорога идет в гору. Холодно, а на душе безконечная тоска. Но вот вдали огонек, какая-то палат­ка разбита, а в ней люди. Слава Богу, я не один! Подхожу к палатке. В сидящих там людях я узнал моих злейших врагов. «А, попался ты нам, наконец, голубчик, и не уйдешь от нас живым», — со злобной радостью воскликнули они и броси­лись на меня. «Господи, спаси и помилуй!» — воскликнул я. Что же это? Я лежу в гробу, кругом меня много народа, слу­жат панихиду. Я вижу нашего старого священника. Он отли­чался высокой духовной жизнью и обладал даром прозорли­вости. Он быстро подошел ко мне и сказал: «Знаете ли, что вы были душой в аду? Не рассказывайте сейчас ничего, успо­койтесь!»

С тех пор молодой человек резко изменился. Он оставил полк, избрал себе другую деятельность. Каждый день начал посещать храм и часто причащаться Святых Таин. Видение ада оставило в нем неизгладимое впечатление. Воспоминание о смерти и аде очень полезно для души. ...Поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши (Сир. 7, 39). Впрочем, и воспо­минание райских удовольствий тоже может предохранить человека от падений.

В одном монастыре жил инок по имени Пимен. Был он из малороссов, неграмотный, уже старец лет семидесяти. По по­слушанию колол дрова, носил воду, разводил очаг. Повар мо­настырский отличался вспыльчивым характером, часто, рас­сердившись, бил отца Пимена чем попало: кочергой, ухватом, метлой. Никто никогда не видел, чтобы отец Пимен рассер­дился на повара или сказал ему обидное слово. Иногда кто-нибудь из братии спросит: «Больно тебе, отец Пимен?» «Ни­чего, по горбу попало», — ответит он, и его старческое лицо осветится улыбкой.

Однажды один иеромонах этой обители заснул на молитве и увидел сон: оказался он в саду с деревьями необыкновенной красоты, покрытыми плодами, испускающими тонкое благо­ухание. «Кто хозяин этого чудесного сада?» — подумал иеро­монах и вдруг видит отца Пимена. «Как, ты здесь?» — во­скликнул он. — «Господь дал мне сие — это моя дача. Как сделается на душе тяжело, я ухожу сюда и утешаюсь». — «А можешь ты мне дать райских плодов?» — «Отчего же, с удовольствием, протяни мне твою мантию». Иеромонах протянул, и отец Пимен насыпал в нее много чудных плодов. В это время иеромонах увидел своего покойного отца, быв­шего священником. «Тятенька, тятенька, и ты тут!» — радос­тно воскликнул он и протянул к нему свои руки. Конец ман­тии выпал из рук, а с ним и плоды упали на землю. Иеромонах проснулся. Было утро. Иеромонах подошел к окну своей кельи и услышал крик: «Ах ты, негодяй! — кричал по­вар. — Опять мало воды принес, надо, чтобы все ушаты были наполнены, а ты и не заглянул в них вовсе, скотина!» Руга­ясь, повар тузил отца Пимена кочергой сколько у него хвата­ло сил. Иеромонах вышел.

— Оставь его, — обратился он к повару.

— Отец Пимен, где ты сейчас был?

— Да заснул немного в поварне и по старческой памяти забыл воды принести в достаточном количестве, чем и навлек на себя справедливое неудовольствие повара.

— Нет, отец Пимен, не скрывай от меня, где ты сейчас был?

— Где я был? Там же, где и ты. Господь по неизреченной Своей милости уготовил мне сию обитель.

— А что было бы, если бы я не уронил плоды? — спросил иеромонах.

— Тогда они остались бы у тебя, и ты, проснувшись, нашел бы их в мантии, но только я тогда оставил бы мона­стырь, — отвечал отец Пимен.

Вскоре после этого отец Пимен скончался и навсегда пе­реселился в уготованную ему обитель. Да сподобит и нас Гос­подь вселиться во святые Его дворы со всеми благоугодивши­ми Ему!

Один афонский монах рассказывал оптинскому старцу следующее: «В молодости я был очень богат и вел самый ве­селый образ жизни. Счастье мне всюду улыбалось. К зрелым годам я сделался очень крупным фабрикантом, доходы свои считал миллионами. Обладая отличным здоровьем, я никогда не задумывался над жизнью, воздаяние за гробом казалось мне басней.

Однажды после обеда я заснул в своем кабинете. Вдруг вижу ясно, как наяву, светлого Ангела, который, взяв меня за руку, сказал: «Пойдем, я покажу твое место, которое будет твоим вечным жилищем». Я в страхе последовал за Ангелом. Спустились мы в долину. Посреди нее возвышалась конусо­образная гора, из которой вырывались клубы дыма, а из недр той горы слышны были вопли. «Вот, — сказал Ангел, — то место, в которое ты переселишься после смерти, если будешь жить, как теперь живешь. Господь повелел открыть тебе это». Ангел стал невидимым, я проснулся. Встав, я воздал благода­рение Богу, давшему мне время на покаяние. После этого я поспешил завершить свои дела. Жене оставил больше милли­она денег, столько же детям, а сам удалился на Святую Афон­скую Гору.

Игумен сначала не хотел меня брать, видя мои зрелые лета и неспособность к труду, но я пожертвовал на монастырь мил­лион и меня взяли. В настоящее время сподобился схимни­ческого чина и с Божией помощью надеюсь избежать того места мучений».

15 июня 1909 г.

В нынешнем Евангелии читали мы о пребывании Госпо­да Иисуса Христа в Капернауме. Господь сказал жителям этого города, что придут многие от востока и запада и воз­лягут с Авраамом, Исааком и Иаковом, а сыны царствия из­гнаны будут вон. Куда вон? Очевидно, в ад. Разъяренные ка­пернаумцы, как дикие звери, бросились на Спасителя, окружили Его и повлекли к высокой скале, с которой хотели сбросить Его, но Он же прошед посреде их, идяше (Лк. 4, 30). Идяше — без указания начала и конца действия, идяше все время.

В Евангелии скрыт глубокий смысл, который постепенно проясняется для человека, внимательно читающего Писание. И по этой неисчерпаемой глубине содержания узнаем мы о Божественном происхождении Книги, потому что всегда можно отличить дело рук человеческих от творения Божия.

Видали ли вы искусственные цветы прекрасной француз­ской работы? Сделаны они так хорошо, что, пожалуй, не усту­пят по красоте живому растению. Но это — пока рассматрива­ем оба цветка невооруженным глазом. Возьмем увеличительное стекло и что же увидим? Вместо одного цветка — нагроможде­ние ниток, грубых и некрасивых узлов; вместо другого — пре— чудное по красоте и изяществу создание. И чем мощнее увели­чение, тем яснее проступает разница между прекрасным творением рук Божиих и жалким ему подражанием.

Чем больше вчитываемся мы в Евангелие, тем явственнее разница между ним и лучшими произведениями величайших человеческих умов. Как бы ни было прекрасно и глубоко лю­бое знаменитое сочинение — научное или художественное, но всякое из них можно понять до конца. Глубоко то оно глубо­ко, но в нем есть дно. В Евангелии дна нет. Чем больше всматриваешься в него, тем шире раскрывается его смысл, неисчерпаемый ни для какого гениального ума.

Но Он же прошед посреде их, идяше. Кто? По историческо­му смыслу — Господь. Но кроме исторического значения евангельская история имеет другое, применительное к каж­дому из нас. Кто же это Он? Это — ум наш, идущий горе. «Горе имеем сердца» — стремится душа наша, ум наш к Гос­поду. Но, как дикие звери, окружают помыслы, искушение, суета, и опускаются крылья, поднимавшие дух, и кажется, никогда не устремиться ему горе. «Господи, Господи... жаж­ду общения с Тобой, жизни в Тебе, памятования о Тебе, но постепенно рассеиваюсь, развлекаюсь, ухожу в сторону. По­шла в церковь к обедне. Только началась служба, а у меня появляются мысли: «Ах, дома я то-то и то-то не так остави­ла. Такой-то ученице надо вот что сказать. Платье-то я вы­гладить не успела...» И много других мыслей о якобы не­отложных заботах. Смотришь, уже и «Херувимскую» пропели, уже и обедня к концу. Вдруг опомнишься: молилась ли? Раз­ве я с Господом беседовала? Нет, телом была в храме, а ду­шой — в будничной суете. И уйдет такая душа из храма со смущением, неутешенная.

Что же скажем? Слава Богу, что хоть телом побывала в хра­ме, хотя бы пожелала к Господу обратиться. Вся жизнь про­ходит в суете. Ум идет посреди суетных мыслей и соблазнов. Но постепенно он навыкнет помнить о Боге так, что в суете и хлопотах, не думая, будет думать, не помня — помнить о Нем. Только бы шел не останавливаясь. Пока есть в тебе это стрем­ление вперед — не бойся, цел твой кораблик и под сенью креста совершает свое плавание по жизненному морю. Цел он — и не надо бояться возможных житейских бурь. Без непо­годы не обходится никакое обычное плавание, тем паче жиз­ненный путь. Но не страшны жизненные невзгоды и бури шествующим под прикрытием спасительной молитвы: «Гос­поди Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную». Не страшны они, только бы не впасть в уныние, ибо уныние порождает отчаяние, а отчаяние уже смертный грех. Если и случится согрешить, верь в милосердие Божие, приноси по­каяние и иди дальше, не смущаясь.

За одним монахом бес ходил тридцать лет, стараясь соблаз­нить его, и все не удавалось. Наконец через тридцать лет он соблазнил его блудом и монах пал. Впасть в этот грех монаху — все равно что уничтожить все свои предшествовав­шие труды. Бес пришел к падшему и сказал ему, что он теперь отпал от Бога и стал рабом греха и диавола.

— Ты теперь мой, — говорил бес.

— Никогда, я — раб Божий.

— Да как же ты можешь быть Божиим, когда впал в мер­зейший грех? Ты ужаснейший грешник.

— Ну что ж, что грешник? Я — Божий, а тебя знать не хочу.

— Да ведь ты пал?

— А тебе-то какое до этого дело?

— Куда же ты теперь пойдешь?

— В монастырь.

— Разве место тебе в монастыре после такого ужасного дела? Твое место теперь в миру. Да к кому же ты идешь?

— К духовнику на исповедь.

Бес всячески хулил духовника, останавливал монаха, но тот стоял на своем. Что же сказал духовник? Грех он его отпу­стил.

— Все свои прежние труды, брат, уничтожил ты своим па­дением. Встань и начни сначала.

А в ночь игумену того монастыря, мужу высокой жизни, явился Господь Иисус Христос. Он держал за руку монаха.

— Узнаешь ли ты, кто это? — спросил Господь игумена.

— Узнаю, Господи, это монах из моего стада, да еще пад­ший.

— Знай же и то, что этот монах, не поддавшись наветам бесовским, склонявшим его к унынию и отчаянию, в самом падении своем посрамил беса, и Я оправдал его.

Такое значение имеет твердость и мужественная го­товность, потерпев поражение в борьбе, начать ее снова, не впадая в уныние и отчаяние.

Но Он же прошед посреде их, идяше (Лк. 4, 30) — приходит­ся нашему уму в своем стремлении горе идти между суетны­ми помыслами, между соблазнами. Часто смущают его по­мыслы хульные. Иной приходит и заявляет, что он погиб, так как у него возникают мысли, хулящие Бога, святых, Таинства, а хула на Духа Святого не простится ни в сем веке, ни в бу­дущем.

Здесь много понимается превратно. Хулой на Духа Свято­го, непростительной и ведущей к погибели, считается упор­ное неверие и отрицание бытия Божия, несмотря на воочию совершающиеся чудеса, несмотря на множество фактов, не­опровержимо доказывающих существование Бога. Упорное отрицание и неверие являются хулой на Духа Божия, это не прощается ни в сем веке, ни в будущем, и человек, умерший, не покаявшись в своем неверии, погиб. Примером такого не­раскаявшегося хулителя является Лев Толстой, упорно отвергающий Церковь и не признающий Божественности Господа Иисуса Христа, что бы ему ни говорили и как бы ни доказывали неосновательность его воззрений. Если он умрет не покаявшись, то погибнет. Если же перед смертью покает­ся, то будет прощен.

Между тем многие под хулой на Духа Святого разумеют дурные, скверные мысли, которые откуда-то появляются в уме верующего человека, и считают такого человека погиб­шим. Глубоко ошибаются они. Разве может тот, кто верует в Бога, любит Его, надеется на Него, мыслить хулу? Очевидно, не его это мысли, а нашептываются они врагом нашего спа­сения, которому выгоднее всего, чтобы человек впал в отчая­ние, счел себя отпавшим от Бога, тогда весь он в руках диа— вола.

Еще так скажу. Идете по дороге. Навстречу попадается пья­ный, который извергает страшнейшие ругательства. Что вам нужно сделать? Поскорее пробежать мимо, стараясь не слы­шать того, что он говорит. Если что-нибудь, помимо вашей воли, осталось в вашей памяти, будет ли вас за это судить Бог как за хулу? Нет, не будет.

Иное было бы дело, если бы вы подошли к этому пьяному и стали ему говорить: «Вот хорошо, ну скажи еще что-нибудь, а теперь вот это...», обнялись бы и пошли с ним вместе, на­слаждаясь тем, что он говорит. В том случае вы были бы осуж­дены вместе с ним.

Так и с помыслами; если вы стараетесь гнать их от себя, то ошибочно приписываете их себе: не ваши они, а внушаются вам врагом. Только когда вы добровольно останавливаетесь на какой-нибудь непотребной мысли и она вам доставляет удо­вольствие, тогда вы виноваты и должны каяться в этом грехе.

2 августа 1909 г.

В городе Костроме жил некогда блаженный, который час­то спрашивал у одного благочестивого купца: «Ну что, живы ли еще покойнички?» Некоторые смеялись над его словами, не понимая их значения, но человек духовный понимал, что под покойничками блаженный подразумевал страсти, кото­рые замирают у людей благочестивых, но все еще живы, и надо всегда быть настороже.

Люди, борющиеся со страстями, как мы все, то одолевают их, то побеждаются ими. Борющиеся будут спасены, Господь не презрит их трудов и усилий и пошлет им христианскую кончину. Люди же плотские, вовсе не думающие о спасении души своей, погибнут, если, конечно, перед смертью не при­несут покаяния.

Различны устроения людей, различную славу унаследуют они и в Жизни Будущей. Апостол Павел пишет: Ина слава солнцу... ина слава звездам (1 Кор. 15, 41) и так далее. Даже Ангелы Божии не в одинаковой славе у Бога. Ближе всех к Престолу Божию пламенные Серафимы, затем Херувимы, потом Престолы, Господствия, Силы, Власти, Начала, Ар­хангелы, Ангелы. Эти девять чинов ангельских совершен­ствуются ежесекундно; так и души людей, смотря по тому, насколько они были приготовлены на земле, не остаются в одном состоянии, а переходят из клеточки в клеточку.

* * *

Мы привыкли считать Запад гнилым, а идеи, которые там проповедуются, считать вредными. Однако там еще не все сгнило. По временам и там появляются люди, распространя­ющие светлые взгляды и здоровые мысли. К числу таких лю­дей относится и американец Мотт, много пишущий о внут­реннем состоянии человеческой души. Он совершенно верно делит людей на категории сообразно их внутреннему устрое­нию. Первая категория — люди совершенные, победившие все страсти. Вторая — борющиеся, которые то одолевают страсти, то побеждаются ими, и, наконец, третья — плотские, которые всецело предаются страстям.

Действительно, каждый человек различно относится к борьбе со страстями. Впрочем, и совершенные люди имеют страсти, вполне безстрастных людей нет, безстрастие суще­ствует в полной мере лишь за гробом. Но у совершенных страсти замерли, так как им не дают хода. Каждый человек, какую бы высокую жизнь он ни вел, каких бы благодатных даров ни сподобился, должен помнить и никогда не забывать, что и он человек страстный.

Преподобный Иаков45 своей равноангельской жизнью до­стиг такой святости, что совершал великие чудеса: больных исцелял, прокаженных очищал, бесов изгонял, мертвых вос­крешал. Но вот однажды нашло на него искушение. Ночью постучалась в его келью женщина, прося приюта, так как сби­лась с пути. Преподобный сжалился над ней и, боясь, как бы не разорвали ее дикие звери, пустил к себе ночевать. После скудной трапезы святой ушел в свою внутреннюю келью, но лукавый помысл начал смущать его, он вошел снова и, уви­дев женщину обнаженной, впал с ней в грех против ее воли. Когда же грех был совершен, диавол начал внушать Иакову убить женщину, чтобы не огласился его грех и не подвергнуть нареканию все монашество. Слушаясь этих злобных внуше­ний, он совершил и другой смертный грех — убийство.

После этого его охватило отчаяние, он бросил свою келью и пошел в мир. Но Господь не восхотел его погибели. На пути преподобный Иаков встретил какого-то старца-инока, испо­ведовал ему свои грехи, и тот убедил его поселиться в некоей пещере, обещая приносить туда пищу. «У Господа — море милосердия, неужели для одного тебя не хватит», — говорил старец. Двенадцать лет безвыходно подвизался преподобный в этой пещере, и Господь отпустил его грехи.

Однажды в городе, ближайшем к этой пещере, где подви­зался преподобный, разразилась сильная засуха. Епископу этого города, человеку святой жизни, явился во сне Господь и повелел ему и всему народу отправиться к пещере преподоб­ного и просить его святых молитв. Епископ объявил народу о своем видении, и все пошли к святому. Когда начали просить его молитв и говорили о явлении Господа, то преподобный Иаков отвечал: «Вы ошиблись, это не ко мне Господь послал, так как я — великий грешник». Епископ же молил его, гово­ря: «Не противься велению Божию, помолись о нас». Когда святой начал молиться, пошел сильный дождь, и понял пре­подобный Иаков, что Господь простил его.

4 августа 1909 г.

Кажется, ни в какой другой стране нет таких колос­сальных богачей, как в Америке. В настоящее время, напри­мер, там славится миллионер Рокфеллер. Кроме всякого не­движимого имущества денег у него целый миллиард. Ведь это тысяча миллионов. Вообразите себе тысячу сундуков, и в каждом по миллиону, и около каждого сундука по солдату с ружьем, ведь целый полк солдат разместить придется. Рас­суждая по-человечески, этому ли человеку не быть счастли­вым! А между тем он несчастнейший человек в мире. У него неизлечимая болезнь желудка, в котором сделан треугольный клапан, куда золотыми зондами накачивается пища; осталь­ные питательные соки втираются через кожу. При этом он иногда испытывает такие мучительные боли, что жаждет уме­реть, думая, что в аду будет легче. Все время он проводит за чтением всевозможных газет, желая узнать, не появилась ли какая-нибудь знаменитость в медицинском мире. И как скоро прочтет о какой-нибудь знаменитости, сейчас же снаряжает корабль и посылает за ней. Но до сих пор облегчения ни от кого не получил.

Кажется странным, отчего я заговорил о Рокфеллере, ка­кое нам до него дело? А заговорил я о нем, чтобы показать, что само по себе богатство не может принести человеку счас­тья. Радость бывает только о Господе, а если человек далек от Бога, то далек он от истинного счастья.

Посетил меня недавно учитель с неверующим сыном (из Пензы). Сказал я отцу: «Без веры не будет вашему сыну ни­какого счастья на земле». Оскорбился он на меня. Апостол Павел, презирая наше время, пишет: ...течение скончах, веру соблюдох (2 Тим. 4, 7). Значит, это очень трудно, особенно в наше время.

Много появилось у нас воров. Не тех, которые лезут в кар­ман или грабят дома, нет, новоявленные воры злее и опаснее. Они прилично одеты, говорят громкие фразы, а в результате крадут самое дорогое — веру. Когда же у человека выкрали веру, он спрашивает у своих учителей: «А как же теперь жить?» «Живите по своему разуму», — отвечают. Разум же, как известно, без веры не всегда бывает хорошим советчиком, и человек начинает следовать хотениям своей плоти и падает все ниже и ниже.

Деточки, берегите святую веру, это неоценимое сокровище, с ним войдете в Царство. Ведь не для малого мы трудимся, а для завоевания Царства, да еще какого — Небесного! Хотим сделаться его гражданами. Вот и я, грешный игумен, с утра до ночи не знаю покоя. Из-за чего? Очень хочется попасть в Царство, а то вдруг, сохрани Бог, в ад попадешь, вся жизнь пойдет насмарку.

6 августа 1909 г.

(На пути из церкви в скит)

Хотел я сегодня после литургии сказать слово, но накану­не не испросил благословения отца архимандрита. Он, конеч­но, охотно бы разрешил, но не благословясь ничего не следу­ет делать. Если мирские люди в делах более или менее важных спрашивают совета у более опытных людей, то тем более инок должен пребывать в послушании.

У нас в скиту был такой случай. Один инок зимой собрал­ся идти в монастырскую лавку, и пришла ему в голову мысль: не стоит таким пустяком безпокоить старца и спра­шиваться, а сходить-то в лавку займет не более четверти часа. Правда, приходил и другой помысл: лучше благосло­виться, но первое желание превозмогло, и инок пошел не спрашиваясь.

Смеркалось. Дорога шла лесом. Шел он, шел, все никак не может дойти до места. Вот уже и совсем стемнело. Что же это такое? Деревня какая-то виднеется, оказывается, он уже до Прысков дошел. Вдруг перед ним выступают какие-то чудо­вища. Вскрикнул Марк (так звали инока) от страха. Подойдя ближе, он увидел, что это стог сена, и стал звать на помощь. Прибежали крестьяне, извлекли его из стога и на телеге при­везли в скит. Правая нога Марка совершенно отмерзла, так что доктор предложил ее отнять. Но Марк не согласился на операцию, говорил: «Пусть моя нога, ходившая по своей воле, мучается теперь до конца».

Действительно, Марк стал терпеть ужасную муку. Двена­дцать лет он пролежал в постели. Нога его почернела и стала гнить. В ней завелись черви, смрад от нее шел страшный. Когда кто-нибудь приходил его навестить, он говорил: «Вот и смотрите на самочинника». «Успокойся, брат Марк, — гово­рили ему, — Господь простил тебя». — «Да, конечно, это свой­ственно Его милости, но сам-то я себя не должен прощать».

Великое смирение стяжал брат Марк. После смерти он явился одному брату и возвестил ему, что Господь его поми­ловал и теперь он утешается в раю.

22 декабря 1909 г.

В скиту бытует обычай принимать у старца благословение на ночь и на день. Утром и вечером весь скит приходит к игумену, и он всех благословляет. Великое значение имеет крестное зна­мение: никто не знает, что принесет наступающая ночь, пото­му так важно оградиться силой Честного и Животворящего Креста. Иногда у нас в кельях случаются странные вещи.

Не так давно здесь, в скиту, скончался один схимник, отец Панфил. Был он раньше на военной службе, участвовал в Венгерской войне (1848 года)46 и Крымской кампании, а за­тем все оставил и ушел в монастырь.

Однажды он пришел к утрене очень расстроенный. Охает, и большой палец у него перевязан.

— Что случилось? — спрашиваем.

— Да вот, братцы, ночью бесы одолели. Только что я лег в постель и заснуть еще не успел, как вижу: вереницей идут ко мне люди в пиджаках, точь-в-точь как слуги в трактирах. Ду­маю, откуда бы прийти этим людям, обе двери закрыты на ключ. Тогда я понял, кто это.

— Зачем вы идете сюда, окаянные? Кто вас звал?

— А вот мы тебе покажем, — отвечают, — распните его!

— Схватили меня. А я-то растерялся и перекреститься не успел. Начали меня распинать. Растянули руки и ноги, и один из бесов ударил меня молотком, хотел, по-видимому, в ла­донь, но промахнулся, попал в палец, весь его раздробил. Сильную я ощутил боль и воскликнул: «Господи Иисусе Хри­сте, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» Бесы тотчас исчез­ли. Смотрю я, вся рубашка у меня в крови, палец болит не­стерпимо. Перевязал я его. Вижу — пора уже идти к утрене. Верьте мне, братие, не лгу я.

Действительно, из Житий святых известно, что бесы могут наносить человеку и телесный вред. На преподобного Анто­ния бесы часто нападали чувственным образом и били его. Однажды, явившись во множестве, они начали бить препо­добного скорпионами, то есть ремнями, оканчивающимися острыми зубцами, которыми вырываются из тела куски мяса. Это была страшнейшая из пыток у римлян. Святой Антоний ощутил нестерпимую боль и воззвал: «Господи, Господи!» Бесы исчезли. Весь окровавленный, лежал святой без движе­ния, и вдруг явился Спаситель. Одним прикосновением Он исцелил его.

— Господи, где же Ты был? — воззвал преподобный Анто­ний. — Отчего допустил так надругаться над рабом Своим?

— Здесь был, — ответил Спаситель, — но не явился тебе раньше, чтобы ты сам посрамил бесов.

В Оптиной был другой случай. Поступил к нам в скит по­слушником фельдшер Иван. Батюшка отец Амвросий взял его под свое руководство. Этот Иван рассказывал про себя следу­ющее.

Жил он в Тульской губернии и познакомился однажды с одним чародеем. Тот был по происхождению еврей, неизве­стно только крещеный или некрещеный. Захотелось фельд­шеру поучиться искусству волхвования. Тот согласился при­нять его своим учеником. На первый раз принес скамейку и велел Ивану положить на нее руки. Тот положил — и ска­мейка поднялась до потолка. Испугался ученик и бросился бежать, а учитель останавливает его, говоря: «Куда ты, трус? Хочешь постичь всю премудрость, а сам от ничтожной вещи пугаешься». Успокоился Иван, вернулся. С тех пор учение пошло успешно. Скоро он начал видеть самих духов. С одной стороны, кажется странным, что безтелесные духи могут яв­ляться чувственным образом и притом многоразлично: то в виде человека, то — кошки, даже в виде лунного луча (напо­минает наши спиритические сеансы), как однажды явился он чародею с учеником. Надо думать, духи избирают себе тело из материи, находящейся в пространстве, которой и сообщают ту или иную форму.

Погибал фельдшер, но Господь, не хотящий погибели че­ловеческой, неисповедимыми путями привел его в нашу свя­тую обитель. Жил он у нас некоторое время. Раз ночью при­ходит он к отцу Амвросию и просит келейника разбудить батюшку. «Ну куда ты пришел ночью, — говорит келейник, — батюшка спит, он устал, приди завтра». «Нет, — отвечает Иван, — батюшка велел мне приходить во всякое время дня и ночи». Разбудили отца Амвросия. Тот внимательно выслушал пришедшего, который рассказал ему следующее: «После вечернего правила я захотел лечь, как вдруг вижу: сидит у меня какой-то человек уже преклонных лет. Двери у меня крепко заперты, следовательно, войти никто не мог. Я дога­дался, что это бес. А он говорит мне:

— А ведь ты очень негодно поступил. Был нашим другом, мы сообщили тебе уже некоторые тайны, и вдруг ты все бро­сил и привязался к этому старичишке.

— Что же мне делать? — спрашиваю.

— А вот что: как ты бросил нас, так брось и его. Только пожелай, и я тебя в одно мгновение перенесу отсюда к твое­му бывшему наставнику.

— Да у меня шубы нет, а на дворе мороз.

— Не безпокойся, и лошади, и шуба — все есть.

— Скит заперт.

— Перелезем через ограду, а там уже тройка ждет.

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного, — воскликнул я, и бес моментально исчез.

Но на меня напал неизъяснимый страх, думаю: вдруг он опять вернется и задушит меня? Вот и прибежал к вам, отче».

Среди духов не все равны. Как в войске есть солдаты, офи­церы, генералы и генералы над генералами, так и в бесовском войске. Взять евангельский рассказ об исцелении гадаринско­го бесноватого. Когда Господь спросил обитавшего в человеке беса, как его имя, тот ответил: «Легион». В римском войске легион состоял из шести тысяч четырехсот человек, следова­тельно, в бесноватом был начальник бесов. Когда отец Амвро­сий выслушал монаха, то сказал:

— Хорошо, что ты пришел; у тебя был бес восьмилегион­ный, силы страшной, и почти никто не избавляется от него.

— Господь возвестил мне, что ты в опасности, и я встал на молитву. Слава Богу, что ты вспомнил Его страшное и святое имя и изгнал им беса.

Что стало потом с этим монахом — неизвестно. Ушел он на военную службу и больше в обитель не вернулся.

Великое имеем мы, верующие, оружие! Это сила Животво­рящего Креста. Как подумаешь, страшно становится за неве­рующих, они совершенно беззащитны. Это то же самое, как если бы человек, совершенно безоружный, ночью отправился в дремучий лес; да его там растерзает первый попавшийся зверь, а защищаться ему нечем. Мы же не будем страшиться бесов. Сила крестного знамения и имя Иисусово, страшное для врагов Христовых, спасет нас от лукавых диавольских се­тей. Аминь.

26 декабря 1909 г.

Сейчас провожу скорбную посетительницу и расскажу вам о ней. Три года тому назад она с мужем была у меня (родом она из Курска, очень богатые торговцы). Жизнь тогда шла так хорошо, а теперь она уже схоронила мать и чуть не похоро­нила себя. Дело женское — трудно с торговлей, разорилась, всего осталось тысяч сорок. Шла однажды вечером, напали двое, один отнял деньги, рублей шестьсот, а другой бил чем-то по голове. Теперь хочет ликвидировать дела, а то все гро­зятся убить. Ну а вам не советую прекращать торговлю (то относилось к Л. К. Карасевой), будущее покажет, а теперь кормитесь, и слава Богу.

Да, торговать трудно, и мы сейчас ведем торговлю, только другую. Мы спасаем души, духовно питаем их и за их свя­тые молитвы цепляемся сами и спасаемся. Так и идет все вкруговую.

Я вот свою эту молельню, свой уголок, не променял бы ни на какой дворец, как, например, в Москве Кремлевский. Залы там такие, малахитовые колонны, мрамор и так далее. А у меня все же лучше, да и тут, и в подземельях люди жи­ли — везде хорошо со Христом. А слыхали вы историю Мен­шикова? Идет раз Петр I, а ему навстречу мальчик с лотком.

— Что у тебя на лотке?

— Оладьи.

— Оладьи? Дай-ка мне попробовать.

— Ничего оладышки, хорошие. А ты сам откуда?

— Из крестьян Орловской губернии.

— Приходи ко мне, ты меня знаешь?

— Нет, — сказал мальчик, — а оладышков приносить?

— И оладышки приноси.

Царь Петр I имел проницательный ум и умел выбирать людей. И вот Александр Данилович Меншиков сделался ге­нералиссимусом. Одна из его дочерей была царской невес­той. При Екатерине I Меншиков достиг полного расцвета, но при Петре II нашлись клеветники, да и сам Меншиков нагрел руки — им овладел дух сребролюбия. Однажды жда­ли царя Петра II в церковь, приготовили трон, а он не при­ехал. Тогда Меншиков сам встал на его место. В то время как Александр Данилович стоял на царском месте, около него все скакал на одной ножке блаженный и кричал: «Данилыч — царь, Данилыч — царь». Хотя в то время не было телефонов, но это быстро дошло до царя. Тот сильно разгневался и при­казал описать все имение Меншикова в казну (одного золо­та в вещах было сто двадцать пять пудов), а самого с семьей отправить в ссылку.

Жена Меншикова умерла, не доехав до Березова, а дочери жили с ним. В ссылке Меншиков совсем переменился; заж­жет, бывало, лампадочку или свечечку и начнет читать Псал­тирь (которую у нас теперь не принято читать, ее, мол, стару­хам хорошо читать по покойникам). При Петре III Меншиков был прощен, но не дождался известия, умер в Березове, а дочери вернулись в Петербург и были выданы замуж. Веруем, что Ментиков удостоился царского венца в селении Божием, как сказано в Откровении Иоанна Богослова.

Видимо, это и предсказывал ему блаженный словами: «Да­нилыч — царь».

К чему же я все это говорил? Да к тому, что и вам приго­товлены эти царские венцы, если вы сумеете воспользоваться ими. А как воспользоваться? Это длинная история. Вкратце — исполнение заповедей Евангельских, а главное — заповеди о любви. На этом — весь закон и пророки: никого не осуждать, никого не обижать, молиться по силе нашей и умению. Когда вы достигнете конца жизни, который рано или поздно будет, вы можете получить царские венцы и стать «царями и свя­щенниками Бога Вышняго во веки веков». Сейчас пока я этих венцов не вижу, но получить их вы можете.

Известен следующий рассказ. Однажды царь Иоанн Гроз­ный ехал к обедне. Народ, снимая шапки, низко кланялся ему, только Василий Блаженный прыгал на одной ножке, не обращая внимания на царя. «Васенька, сними шапку, вон царь идет», — говорили ему. «Вон царь, вон царь», — указы­вая на какого-то простолюдина, говорил блаженный. Так и не убедили его поклониться царю. А это оттого, что он своими духовными очами видел венец не над Иоанном Грозным, а над простолюдином. Дивен Промысл Божий, приводящий человека на истинный путь!

В Курске жили известные богачи, купцы Антимоновы, имеющие миллионные обороты. Был у них единственный сын Иван, постоянно стремившийся в монастырь; родители же хотели непременно женить его. Наконец умирает мать и перед смертью говорит сыну: «Иди, Ваня, в монастырь». Про­ходит год, и отец, найдя богатую, молодую, красивую невесту, идет смотреть ее для сына. В прежнее время ведь и в этом деле не рассуждали, а как скажут родители, так и поступали. Вот вернулся отец, а сын и спрашивает:

— Ну что ж, тятенька, хороша невеста?

— Очень хороша.

— Когда же благословите меня ехать посмотреть ее?

— Да спешить нечего.

— Как же, тятенька, мне ведь жениться, все же надо по­смотреть невесту.

— Незачем ее смотреть, так как хотя невеста и есть, да не про твою честь.

— Как же так?

— Да так — сам женюсь на ней.

— Женитесь, тятенька, а меня на рыбные промыслы отпу­стите.

— Поезжай с Богом.

Он сел и поехал, да вместо рыбных промыслов — прямо в Оптину. Едет на тройке, а кучер нечаянно и проехал мимо гостиницы. Отец гостинник вышел на звук колокольчика и видит: катит тройка и везет мирского человека, а на голове у него митра. «Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Что же это такое, ведь в полном разуме и не сплю». Побежал в гостини­цу: так и так, говорит, вот что я видел.

— Да что ты, отец, в уме ли?

— Пойдем на крылечко, посмотрим.

Вышли. Кучер в это время лошадей повернул и подъезжает. Выходит Антимонов, кланяется.

— Вы проезжали сейчас?

— Да, кучер нечаянно вперед проехал. Да что вы, отец, так на меня смотрите?

— Да на голове-то что у вас было?

— Картуз.

— Картуз?

Отправился гостинник к архимандриту отцу Моисею и рассказал ему обо всем. Но отцу Моисею не было возвещено об этом.

— Не знаю, что тебе сказать, ступай к батюшке отцу Ма­карию.

А батюшка сам встретил:

— Ну что? Видел архимандрита? Какова митра-то на нем! Великим будет архимандрит Исаакий.

Так впоследствии и случилось. Но Антимонову об этом не сказали. Отец так рассердился на сына, что три года не видел его. Потом приехал и сказал: «А ну-ка, покажите мне ослуш­ника». И так понравилось ему в Оптиной, что чуть сам не остался. Но батюшка отец Макарий сказал ему: «Нет, уж вы живите, как живете, жизни вашей уж немного осталось».

Отец Исаакий управлял обителью тридцать восемь лет. Раз­ными путями приводит Господь людей ко спасению. Аминь.

27 декабря 1909 г.

Слава Тебе, Господи! Опять мы собрались все вместе. Люб­лю я эти вечера, на них я отдыхаю душой. Люблю я и один сидеть в келье. Многие нашли здесь душевное успокоение. Наш великий писатель Н.В. Гоголь переродился духовно под влиянием бесед со старцем Макарием, которые происходили в этой самой келье: великий произошел в нем перелом. Ка­кая цельная натура! Он не был способен на компромисс. По­няв, что нельзя жить так, как он жил раньше, он без оглядки повернул к Христу и устремился к Горнему Иерусалиму. Из Рима и святых мест, которые он посетил, он писал друзьям своим письма, и письма эти составили целую книгу, за кото­рую современники осудили его. Гоголь еще не начал жить во Христе, он только пожелал этой жизни, и мир, враждебный Христу, воздвиг гонение на него и вынес ему жестокий при­говор, признав его полусумасшедшим.

В то время как в России разная литературная мелочь, вро­де Чернышевского и К°, выражала свое сожаление о погиб­шем гении Гоголя, такие великие умы, как историк герман­ской и всеобщей литературы Шерх, оценили его иначе. Лютеранин, немец, незнакомый с русской жизнью и русской душой, Шерх выражает удивление, что в то время, когда ге­ний Гоголя необычайно развивался, кругозор его расширялся и мысль его устремлялась в безпредельность, соотечественни­ки не поняли и осудили его. И всякая душа, стремящаяся к новой жизни, жизни во Христе, испытывает гонение извне от мира и переживает великую борьбу с внутренними врагами. Эти искушения неизбежны, по слову Спасителя: «Меня гна­ли и вас будут гнать». Но тут же утешает Господь: ...Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше (Ин. 15, 20).

Относиться же к этим искушениям нужно различно: с внутренним врагом упорно бороться, побеждая его с помо­щью Благодати Божией; внешним же врагам — прощать. Бояться этой борьбы не надо. Господь укрепляет нас в ней и дает нам такую неизглаголанную радость, что по сравнению с одной минутой этой радости ничто всякая мирская радость. По собственному опыту говорю я это. Было время, когда я жил не скажу в отчуждении от Бога, но как все живут. Целым рядом совпадений, казавшихся мне тогда случайностями и понятых мной только впоследствии, вел меня Господь к духовному пе­рерождению. Это водительство Божие началось следующим образом.

Однажды в Казани Великим постом оттянул я говение до последней недели. В Четверг на Страстной неделе собрался я в военную церковь исповедаться. По дороге обратил внима­ние на неизвестный мне маленький храм старинной архитек­туры. На мой вопрос, как называется эта церковь, мне отве­тили, что это Ивановский монастырь во имя Иоанна Предтечи, основанный еще Иоанном Грозным. Вошел я туда и стал осведомляться, где здесь живут священники (не зная тогда, что они называются иеромонахами).

— Да кого вам именно надо? — спрашивают.

— Священника, чтобы исповедаться.

Указали мне на иерея преклонных лет отца Сергия. Подо­шел я к нему, объяснил ему свое желание и исповедался. Пос­ле спрашиваю:

— Куда ведет эта дверь?

— К игумену нашего монастыря отцу Варсонофию.

— Какое трудное имя!

— Чем же трудное? Ведь в нашем монастыре почива­ют мощи святителя Варсонофия, вы бы сходили туда помо­литься.

С тех пор я частенько стал бывать в этом монастыре, к ве­ликому смущению моих сослуживцев. И с этого времени мир восстал на меня, начались безчисленные толки о моем странном образе жизни. «Что это с ним сделалось? Приня­тый во многих аристократических семействах, у Обуховых, у Молостовых, он находит теперь удовольствие в беседе и чае­питии с монахами. Да он просто с ума сошел!» — «Однако на­чальство им довольно, служба у него идет прекрасно, он по­лучает чин за чином, отличие за отличием, — поднимался робкий голос в мою защиту, — и пост он занимает ответствен­ный — мобилизация всей армии восточной России. Дело, тре­бующее неустанной бдительности, находится у него в руках, и он вполне с ним справляется». — «Ну уж не знаю, как это происходит, а только он с монахами познакомился».

Последний довод казался таким убедительным, что умол­кали голоса, пробовавшие защитить меня, и все успокаива­лись на одном: сердечно его жаль, а умный был человек.

Эти и подобные толки еще более способствовали моему отдалению от мира. Но целых десять лет прошло среди иску­шений и исканий, прежде чем я нашел истинный путь.

Впрочем, Господь в это тяжелое время не оставлял меня без утешения: я переживал минуты такого духовного восторга, что с радостью согласился бы, чтобы резали и жгли мое тело, дела­ли бы с ним все что угодно, лишь бы сохранить мне эти вос­торги. Так жить было больше нельзя. Но как же? Посоветовать­ся было не с кем. В таких томлениях и исканиях прошло три года. В это время я ездил по Волге, был в нескольких монасты­рях, но ни один из них мне не приглянулся. Куда поступить? В Казани меня все знают, а хотелось бы уйти подальше от род­ных, хоть в Верхний Египет, где бы меня никто не знал.

Один из моих знакомых, очень доброй души человек, зная о моих устремлениях, сказал мне: «Положитесь во всем на волю Божию, не предпринимайте сами ничего. Скажи мне, Господи, путь, воньже пойду (Пс. 142, 8), и увидите, что все устроится». И действительно, после его слов я совершенно успокоился. По силе своей молился, прочитывал утренние и вечерние молитвы, иногда прибавляя канончик. Много мо­литься мне было некогда по обязанностям службы.

Однажды я пришел в штаб с докладом к начальнику. Но прошел час, а он все не появлялся. Я решил подождать, а в это время явился ординарец и сообщил, что начальника сегодня не будет, ему нездоровится. Делать мне было нечего, я начал прохаживаться по штабу. Идя по коридору, заметил в одном из отделений книжечку в коричневой обложке — жур­нал «Вера и разум», издававшийся в Харькове архиепископом Амвросием. Стал перелистывать: богословский отдел, мисси­онерский, известия и заметки. Читаю: «В Калужской губер­нии недалеко от города Козельска находится Оптина пустынь, и в ней есть великий старец отец Амвросий, к которому ежед­невно со всех концов России стекаются тысячи богомольцев за разрешением своих недоумений».

— Так вот кто укажет мне, в какой монастырь посту­пить, — подумал я и решил взять отпуск.

— Давно пора проветриться, десять лет сиднем сидите, и здоровье ваше, кажется, неважнецкое, — сказал мне мой на­чальник, — товарищи ваши успели уже по два, даже по три раза прокатиться. Я доложу наверх, и вам выдадут из эконо­мического отдела приличное пособие. Сколько времени вы хотите быть в отпуске, двадцати шести дней или два месяца?

— Довольно и двадцати шести дней.

— Поезжайте по Волге.

— Да я по ней уже ездил, — отвечаю, а в душе думаю: мах­ну прямо в Оптину к батюшке Амвросию.

Приезжаю, иду в скит, из монахов никого нет.

— Что же, — думаю, — перемерли все, что ли?

Идет навстречу мне мирянин, обращаюсь к нему:

— Скажите, пожалуйста, где же монахи?

— Они по кельям у себя, а вы, верно, к батюшке Амвро­сию?

— Да, мне он нужен.

Прихожу, народу было много, пришлось подождать. Нако­нец батюшка принял меня. Я выразил ему свое желание по­ступить в монастырь и просил указать, в какой именно.

— Искус должен продолжаться еще два года, — сказал ста­рец, — а после приезжайте ко мне, я вас приму. Сколько вы получаете жалованья?

— Столько-то.

— Ого! Ну, вот вам послушание: пожертвуйте на такие-то церкви.

Между прочим, батюшка назвал церковь Спаса за Верхом, куда велел послать двести рублей. До сих пор я не понял, от­чего именно на эту церковь, но, конечно, и это имело свое глубокое значение.

— А в отставку теперь подавать? — спрашиваю.

— Нет, подождать два года.

Приехав в Казань, я распродал свою обстановку, зеркала, картины и поселился в меблированных комнатах. Снял не­большой номерок, в котором было довольно уютно. Чтобы не жить одному, взял к себе сына коридорного, очень хорошего мальчика, лет двенадцати. Где-то он теперь? Не знаю. Гово­рили, что поступил в монастырь.

Через два года снова отправился к батюшке Амвросию, который в это время находился в Шамордине.

Встретив меня, батюшка сказал:

— Теперь подавай в отставку и к празднику Рождества Христова приезжай к нам, я укажу тебе, что делать.

Когда я вернулся в Казань, мальчик мой очень обра­довался, не знал он, что скоро расстанется со мной на­всегда.

Сидим мы раз с ним за чаем.

— А я вас, Павел Иванович, во сне видел, — сказал он.

— Как же ты меня видел?

— Да очень странно. Вижу, будто вы идете из города по направлению к кладбищу во всем белом и поете ирмос «Воду прошед, яко сушу, и египетскаго зла избежав».

Впоследствии мне истолковали этот сон: город — мир; кладбище, которое в Казани было расположено в восточной стороне, означало Горний Иерусалим; шел я, чтобы умереть для мира; белые одежды — убеление души, так как в то время у меня созрело решение оставить все. Ирмос «Воду прошед, яко сушу» поется при отпевании младенцев и означает отпе­вание умершего для мира.

Выехал я из Казани в Оптину 17 декабря, в день святых отроков Анании, Азарии и Мисаила, спасшихся в вавилон­ской печи: в этот день я избавился от мира. Приехал в Москву. В моем распоряжении оставалось дня три, а потому я решил остановиться. Под день памяти святителя Петра47 пошел ко всенощной в храм Христа Спасителя. В церкви царил полу­мрак, особенно в куполе. Пение мне не понравилось, я начал чувствовать усталость, нетерпение и решил уйти в другую цер­ковь, поискать хороших певчих. Рядом со мной стоял какой-то господин.

— Скажите, пожалуйста, есть ли у вас в Москве храм с хорошими певчими? — спросил я его.

— Да ведь и здесь прекрасный хор.

— Но мне совсем не нравится.

— А это потому, что нет самого регента. Он, вероятно, ско­ро придет. Потерпите.

Я подумал: собираюсь идти в монастырь, надо привыкать к терпению. И остался. В это время запели ирмос «Христос рождается, славите». Я вдруг почувствовал, что это относит­ся ко мне, как и дальнейшие слова: «вознесый род наш». Но что же это такое? Пение совершенно изменилось. Оказалось, что пришел регент. В невыразимом духовном восторге, ко­торого никогда не испытывал раньше, достоял я всенощную. Насколько первая ее половина была утомительна, настолько вторая — торжественна и радостна. На другой день отпра­вился к обедне, и когда вошел в храм, священник, держа чашу, возгласил: «Всегда, ныне и присно, и во веки веков». Хор запел: «Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Гос­поди!»

К празднику я был в монастыре.

Уже впоследствии я понял значение того, что раньше ка­залось мне простой случайностью. Всенощная в Москве была изображением моей жизни, сначала печальной и тяжелой, за­тем радостной о Христе. «Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи!» Но, повторяю еще раз, всякому, только по­мыслившему вступить на правый путь, приходится перено­сить массу всевозможных искушений. Блаженны и пребла­женны вступившие на правый путь. Но как удержаться на этом пути, ведь враг нападает со всех сторон? Исполнением заповедей Евангельских и молитвой Иисусовой. Обидел ли кто — потерпи. Враг научает отомстить, а Христос с высоты говорит: «Прости». — «Не хочу Тебя слушать, Господи, мне слишком тяжело», — и наговорит человеку другому того, что после сам ужаснется. Иисусова молитва приучает нас к кро­тости, незлобию, терпению. Дай, Господи, нам если не лю­бить врагов, то, по крайней мере, прощать им.

У многих наших великих писателей встречается стремле­ние к иной, лучшей, жизни, но ищут эту жизнь не там, где надо. Отсюда неудовлетворенность и тоска, выражаемая в их произведениях. Вот, например, М. Ю. Лермонтов. Томится он суетой и безцельностью жизни и хочет взлететь горе, но не может — нет крыльев. Из его стихотворения «Я, Матерь Бо­жия, ныне с молитвою...» видно, что не понимал он настоя­щей молитвы. Пророк говорит: «И молитва их будет в грех». Действительно, что выражает Лермонтов, о чем молится? «Не о спасении, не с благодарностью иль с покаянием» — какая же это молитва? Человек вовсе не думает ни о своем спасе­нии, не кается, не благодарит Бога. Печальное состояние, если поэт называет свою душу «пустынею»! Вот эта пустын­ная душа его и дошла, наконец, до такого состояния, что ста­ла воспевать Демона. Обособленно стоят два действительно прекрасные по идее стихотворения: «Ангел» и «В минуту жиз­ни трудную». В последнем стихотворении выражается насто­ящая молитва, при которой «и верится, и плачется, и так лег­ко, легко». Но эти проблески не осветили пустынную душу поэта, и он кончил жизнь свою таким ужасным образом — был убит на дуэли.

В бытность свою в Мукдене познакомился я с инженером, который проводил туннель в горах. Фамилия его была Раз­гильдеев, хотя характером он совсем не соответствовал своей фамилии. Предок его был татарский князь Урус Гильдеев, перешедший затем в подданство к московскому князю. Раз­гильдеев был человеком всесторонне образованным: окончил университет по двум факультетам — медицинскому и фило­логическому. Этого ему показалось мало, пошел на факультет путей сообщения; окончил, захотел учиться искусствам. Отец его был богат, сын — единственный, ну и представлена ему была полная свобода. Поехал в Италию учиться пению, у него выявился прекрасный голос, и он стал артистом. Занялся му­зыкой и, вернувшись в Россию, кончил консерваторию. Гово­рил он на девяти языках. Несмотря на такое обширное обра­зование, Разгильдеев чувствовал некую неудовлетворенность и стремился учиться дальше. Мы с ним часто беседовали. Уйдем, бывало, в горы и говорим, говорим. Один раз он спро­сил меня:

— Скажите, батюшка, отчего это сквозит такая грусть и неудовлетворенность в произведениях наших писателей? За­мечается это и в сочинениях известных композиторов: Бетхо­вена, Мендельсона, Мейербера...

— Оттого, что живут они не той жизнью, которую предпи­сывают Евангельские заповеди.

— Вы думаете? А слыхали ли вы известного кантора вар­шавской еврейской синагоги, который получает пятьдесят тысяч рублей в год?

— Да за что же так много?

— За чудный голос. Да я вам сейчас воспроизведу.

И завел граммофон. Боже, что это было за безпредельное отчаяние, мрак и ужас! Ад в душе, состояние, вполне понят­ное для души отвергнутого Богом народа.

Апостол Павел говорит о евреях, что остаток их спасется, но евреи, не обратившиеся ко Христу, — будущие насельни­ки ада. Может ли у них быть истинная радость, когда они и здесь, на земле, находятся в мрачном подвале, каковым яв­ляется их еврейская вера. Пение кантора навело на меня уныние.

[После этого пришлось услышать наш православный цер­ковный хор.] Пел маленький любительский хор, а дирижиро­вал им один почтамтский чиновник, человек глубоко верую­щий. Была ночь. Ярко светили звезды, в воздухе было тепло и тихо, и только ветерок слегка колебал верхушки деревьев. И в этом затихшем воздухе вдруг разлились спокойные и уми­лительные звуки церковного пения. Пели канон, не помню, какого гласа, но никогда еще эти напевы не казались мне столь пленительными. Действительно ли хорошо пели или мне только так показалось после полного отчаяния пения варшавского кантора, не знаю, только я долго простоял, вни­мая пению.

Однажды Разгильдеев сказал мне:

— Батюшка, хочу еще научиться, но не вполне решил, чему именно. Что вы мне посоветуете?

— Есть одна великая наука, которую необходимо вам изу­чить.

— Ах, это вы, наверное, говорите об астрономии, это дей­ствительно интересно; я одно время хотел поступить в Пул­ковскую обсерваторию.

— Нет, я говорю про другое.

— Так вы, может быть, думаете, что мне нужно заняться изучением восточных языков? И об этом я думал и хотел по­ступить в Лазаревский институт.

— Ну зачем же туда, когда и во Владивостоке есть такой институт?

— Да, но в Москве программа шире.

— И это не то.

— Так какая же наука? Не томите, батюшка, скажите.

— Наука эта великая, наука о спасении души и достиже­нии Царства Небесного. Вот за это вам надо взяться.

— Да, положим, это верно, только как? Постов, например, соблюдать я не могу.

— А вы пробовали?

— Положим, что нет. Вы скажете: ходите в церковь, а, от­кровенно говоря, она меня нисколько не удовлетворяет. Я, правда, люблю вашу службу, вы служите без вычурностей, просто, но впечатления это на меня не производит.

— Но вы верите в Бога?

— Да или хотел бы, по крайней мере, веровать. Догматы Церкви я признаю все целиком, но как обрести действитель­ную веру?

— Такую веру можно обрести, только исполняя все за­поведи Христовы. В Евангелии от Иоанна Господь говорит: «Испытайте Мое учение и увидите»48. Вот что нужно посове­товать каждому неверующему. Испытайте и увидите. Бог ли Христос или великий пророк, философ.

Такие беседы бывали у нас часто. Не знаю, что теперь ста­ло с Разгильдеевым. Года три тому назад я писал ему, но отве­та не получил.

Подобные беседы вели мы и с доктором Валяшко. Это тоже был человек ищущий, но таких людей было немного. С иными невозможно было вести духовные разговоры, слиш­ком сильно прилепились эти люди к земле. «И что вы там го­ворите? — скажут. — Давайте лучше выпьем да закусим».

В низменных удовольствиях полагали они всю свою жизнь, не допуская даже мысли, что могут существовать иные радос­ти, иные восторги. А происходит это от огрубления души, от полного незнания Евангелия, от равнодушия к Церкви.

Когда я был в гимназии, в моем классе были два товари­ща, отчаянные шалуны. В общем, они были добрые малые и их шалости никогда не были скверными. Незаметными ста­ли их прежние выходки, когда все свободное от занятий вре­мя они посвятили чтению. Спросишь, бывало: «Что ты чи­таешь?» И получишь ответ: Пушкина, Никитина и других наших великих писателей. Под влиянием чтения даже лица у них изменились, сделались более серьезными, осмыслен­ными.

Если чтение великих писателей так облагораживает душу, не более ли облагородит и освятит ее чтение Слова Божия и святых отцов? Проникновение в Священное Писание вводит человека в глубину богопознания и дарует ему такое блажен­ство, с которым не может сравниться никакая земная радость. Внешний мир с его красотами благотворно действует на че­ловека, и душа, способная наслаждаться красотой мира, есть душа возвышенная, но человек, достигший совершенства, созерцает в душе своей такую красоту, перед которой види­мый мир ничего не стоит. Господь сказал про душу человека, любящего Бога: «К нему придем и обитель у него сотворим». Непостижимо, как это в маленьком сердце помещается Сам Господь, а где Господь, там и рай, там и Царство Божие. ...Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21).

На горе Афонской много православных монастырей. Не­мало там и отшельников, подвизающихся в пещерах и скалах. У одного отшельника была пещера на высокой горе. Из нее открывался чудный вид на Средиземное море, на покрытые роскошной растительностью берега, отдаленный Родос. Но­чью миллионы звезд загорались на небе и луна обливала все своим серебряным светом. А подвижник уходил в глубь пеще­ры своей и не хотел ни на что это смотреть. Красота видимо­го мира уже не трогала его душу, созерцавшую красоту мира невидимого.

В Киево-Печерской лавре жил один подвижник, который единственное окно своей кельи заставил образом, чтобы ви­димый свет не мешал ему созерцать невидимый. Я знал одно­го юношу, который страстно любил музыку. Когда начинался концерт, он садился в отдалении, закрывал лицо руками и весь погружался в слушание любимой музыки, не желал ни видеть, ни слышать ничего постороннего. Но к Священному Писанию и молитве мы привыкаем, и они уже не действуют на нас. Грубеет сердце наше. Великий древнегреческий мате­матик Пифагор был в свое время и известным астрономом. Он является автором долго существовавшей гипотезы о пла­нетной системе. Пифагор предполагал, что земля занимает центральное место в мировом пространстве, а около нее вра­щается семь планет. Все планеты составляют гамму. При вра­щении они издают чудную музыку, но мы ее не слышим, так как привыкли к ней с младенчества.

Но не будем только слушателями Божественных слов наше­го Спасителя, будем стараться по силе исполнять Его заветы, и Господь не презрит труды наши, и в наше сердце придет Цар­ствие Божие, и радости нашея никтоже возмет от нас. Аминь.

1909 г.

(Отец Варсонофий рассказывает о себе)

Молодость моя проходила шумно и весело. Денег было много, делай, что хочешь. Но вот однажды вижу я странный сон. Ясно, как наяву, входит ко мне какой-то старец, подхо­дит близко, берет за руку и, указывая на часы, стоявшие про­тив моей кровати, спрашивает: «Который теперь час?» — «По­ловина седьмого». — «Через три года ты умрешь». И вторично спрашивает: «Который час?» — «Половина седьмого». — «Че­рез три года ты умрешь». И опять: «Который час?» — «Поло­вина седьмого», — отвечаю я уже с раздражением. — «Через три года ты умрешь».

Я проснулся, зажег огонь, посмотрел на часы. Было 35 минут седьмого, следовательно, явление старца было как раз в половине седьмого. Оделся, позвонил, велел подать са­мовар. «Что это, Павел Иванович, сегодня так рано встать из­волили?» — спросил лакей. — «Да так, не хочется спать».

Налил себе чаю — не пьется. Неужели мне жить осталось только три года? А там — смерть. Господи, так тяжело и страшно.

Часов в 12 зашел ко мне один из товарищей: «Знаешь но­вость? Устраивается пикник, собирается большое общество, вот будет весело! Я хотел и тебя записать, но потом все-таки решил спросить, поедешь ли?» — «А почем с человека?» — «Пустяки, по пятьдесят рублей». — «Если бы ты записал меня не спросясь, то пришлось бы тебе свои деньги заплатить!» — «С каких пор ты стал Плюшкиным?» — «Я не стал Плюшки­ным, но мне сильно нездоровится». — «Конечно, больному человеку удовольствие не в удовольствие».

Он скоро ушел. С тех пор мысль о смерти не покидала меня. Я стал уклоняться от всяких развлечений. Впрочем, я не сразу порвал со всем.

Мир — это такое чудовище, что, если повернуть круто, разорвет. И вот стал я постепенно освобождаться от уз мира, становилось все легче и легче, и, наконец, совсем освободил­ся от него. Я перестал бывать у большинства моих прежних знакомых. Оставил два-три благочестивых семейства, где бы­вал изредка.

Прошло три года, наступило 17 сентября, памятный для меня день, в который я видел старца. С раннего утра я уехал в один монастырь, исповедался и приобщился Святых Таин. После причастия стою в церкви и думаю: «Вот грохнусь!» Не грохнулся.

Впрочем, слова старца исполнились. Я действительно умер в тот день, но умер для мира...

2 января 1910 г.

Вначале Господь сотворил мир невидимый; блаженные духи разделялись на девять чинов: Серафимы, Херувимы, Престолы, Господствия, Власти, Силы, Начала, Архангелы и Ангелы. Но сотворенные духи не все сохранили верность Богу; треть отпала от своего Создателя, и из благих они сде­лались злыми, из светлых — мрачными. Чтобы возместить потерю, сотворен был человек. Теперь люди, работающие Богу, по кончине своей вступают в лик Ангелов и, смотря по заслугам, становятся или просто Ангелами, или Архангелами и так далее. Этот видимый мир будет стоять до тех пор, пока будет пополняться их число, а тогда — конец. Неизвестно только, когда наступит это время: завтра, или через год, или через миллионы веков. Дай, Господи, нам всем войти в это число, чтобы вовеки пребывать со Спасителем нашим. Но чтобы войти в Царство, прежде всего надо быть смиренными. Как же обрести смирение?

Как научиться этому великому искусству? Надо молить Господа о ниспослании этого дара. В одной из вечерних мо­литв мы читаем: «Господи, даждь ми смирение, целомудрие и послушание». Смирение уподобляет нас Самому Богу, кото­рый смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя (Флп. 2, 8). Сам Господь является учителем смире­ния: ...научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем... (Мф. 11, 29). Смирение можно стяжать посредством послуша­ния. Человек, подчиняющий свою волю духовному руководи­телю, побеждает гордость и приобретает смирение. Оттого-то людям, особенно монахам, послушание необходимо.

Известен следующий случай. В одном пустынном месте подвизался старец. Однажды к нему пришел молодой инок, прося взять его на совместное жительство для обучения доб­родетелям. Старец согласился с условием, что инок будет ему безпрекословно повиноваться. Однажды старец велел своему ученику взять сухую палку, воткнуть ее в землю на расстоя­нии пяти верст от их кельи и каждый день ходить поливать ее. Инок все исполнял в точности. Каждый день поливал он эту палку, и для этого ему приходилось проходить десять верст по раскаленной солнцем пустыне с тяжелым ведром. Дух зла, не переносящий смирения, начал соблазнять подвижника та­кими помыслами: «Что ты делаешь? Зачем слушаешь безум­ного старца? Ты оставил монастырь, чтобы научиться высшим добродетелям, а он заставляет тебя исполнять нелепейшее, никому ненужное дело». Но инок не поддался этим искуше­ниям, прозрев в них козни врага, он продолжал безропотно нести свое послушание.

Раз пришел он поливать свой сук и ужаснулся: на месте его раскинулся великолепный оазис; финиковые пальмы высоко поднялись к небу, более нежные растения росли под ними, защищенные тенью пальм от палящих лучей солнца, а посре­ди оазиса был источник чистой, прозрачной воды. Вне себя от радости и удивления, пришел инок к своему старцу и вос­кликнул: «Отче, ты совершил чудо!» — и рассказал ему все подробно.

Выслушав его, старец заметил: «Чадо, это не я совершил чудо, а ты своим послушанием. Знай, что ничто так не при­ятно Богу, как полное послушание без рассуждений, так как оно дает человеку смирение, а это есть верх добродетелей. Гордым Бог противится, а смиренным дает благодать. Аминь.

18 апреля 1910 г.

Поздравляю вас, детки, со светлым праздником Вос­кресения Христова. Велик нынешний день: «Сей день, егоже сотвори Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь»49. Конеч­но, все были сегодня у обедни, у нас она торжественно со­вершается. А мне не удалось быть за службой. Утром совер­шил правило и уже собрался идти, как почувствовал такую слабость, что с трудом поднялся с дивана... Должен был дать знать архимандриту, что у литургии не буду. Впрочем, Господь наказал меня за некоторую самонадеянность. По примеру прошлых лет надо бы утреню совершить келейно, а я понадеялся на свои силы и отправился в храм. Утреню про­стоял хорошо, а потом и плохо стало. Теперь чувствую себя гораздо лучше и радуюсь, что могу вас принять.

Как важно полагаться во всем на волю Божию! Крепко нужно верить в Его Божественный Промысл, устрояющий все во благо. Эту Пасху я был утешен приездом двух иноков, ко­торые раньше жили у нас, а потом были переведены в Пет­роград. Скучают они по Оптиной обители, дорога дорога, при их скудных средствах часто не поедешь. Они сетуют: вот де­нег нет, а было бы их много — часто навещали бы святую обитель. Я же отвечал им на это: «Было бы у вас много денег, верьте, вовсе не приехали бы к нам». Люди богатые часто за­бывают едино же есть на потребу... (Лк. 10, 42) и все время проводят лишь в том [думая лишь о том], как бы удовлетво­рить свои безчисленные прихоти.

Сохранилось одно древнее сказание. В некоем пустынном месте подвизался инок по имени Даниил. Однажды случилось ему зайти к одному рудокопу по имени Евлогий. Человек этот был бедный, но необычайно добрый. Свой дневной заработок он отдавал нуждающимся, дверь его убогой хижины была от­крыта для всех. Даниила он встретил радушно, чем мог угос­тил. «Как ты живешь?» — спросил инок. — «Да слава Богу! Я о завтрашнем дне не забочусь, по слову Спасителя, и Гос­подь никогда меня не оставляет. Он щедро посылает не толь­ко на потребу мне, но и на долю нищей братии». Долго бесе­довал инок с рудокопом. На другой день при прощании дал он иноку еды на дорогу. Умиленный душой и обрадованный, возвращался Даниил в свою пустынь, рассуждая дорогой про себя: «Вот бы этому человеку богатство, сколько бы добра он сделал!»

Придя в свою келью, инок стал умолять Спасителя послать рудокопу богатство. Во время этой горячей молитвы Даниилу явился Господь и сказал: «А ты ручаешься Мне за душу этого человека, что она не погибнет, получив богатство?» «Ручаюсь, Господи!» — воскликнул инок. «Хорошо, пусть будет по-твое­му», — сказал Спаситель, и видение исчезло.

Вскоре после этого рудокоп Евлогий нашел богатейшие золотые россыпи; золото лежало большими слитками на по­верхности. Призадумался Евлогий, как быть. Отправился он в селение, купил лошадку, затем перевез все золото в свою убогую хижину. На другой день он уже не принял тех нищих, которые по старой привычке толкнулись в его дверь. Через некоторое время он бросил свое дело и переехал в Констан­тинополь. Здесь он стал вести роскошную жизнь и сделался известным даже императору. В великолепном дворце прежне­го рудокопа часто задавались пиры на славу, но нищие и убо­гие уже ничего не получали от трапезы богача. Напротив, у него на дворе были злые собаки, которые не пускали туда никого постороннего.

Однажды к пустыннику Даниилу во время молитвы опять явился Господь, но лик Его, обращенный на пустынника, был строг: «Твои посты, молитвы и коленопреклонения неприят­ны Мне, так как душа Моего раба Евлогия погибает. Ты по­ручился Мне за него, верни же Мне теперь его душу!»

В страхе и трепете упал Даниил на землю перед Господом, прося Его милости, и Господь повелел ему идти в Константи­нополь. Инок оставил свою пустыню и после трудного путе­шествия достиг великого города. Здесь он начал разыскивать Евлогия и узнал, что он теперь важный вельможа. Пришел к пышному дворцу, но его прогнали. Инок все же решил до­биться свидания. И вот когда величественная колесница Ев­логия остановилась у крыльца, Даниил, пробравшись сквозь толпу, пал на колени перед вельможей, прося его выслушать, тот же приказал слугам скорее прогнать его. Тогда увидел инок, что ничем не может подействовать на Евлогия, и единственное средство, которое осталось, — это молитва. С горячими слеза­ми и сокрушенной душой взывал Даниил ко Господу и был услышан. Случилось так, что Евлогий чем-то прогневил им­ператора, и тот приговорил его к смертной казни. Бросив все, Евлогий обратился в бегство и после многих скитаний прибыл, наконец, на место своего прежнего жительства.

И опять в поте лица стал он зарабатывать свой хлеб и вновь сделался сострадательным к бедным и несчастным. Когда Да­ниил узнал об этом, он возблагодарил Бога и воскликнул: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко!» — и вскоре почил о Господе50.

Подобный же случай был и у нас в Казани. Жил тут один офицер, необычайно набожный. Часто ходил он в монас­тырь молиться Богу и жертвовал на обитель из своих скуд­ных сбережений сколько мог. То коврик принесет, то лампа— дочку, то кулич копеек за сорок в подарок кому-либо из братии. Все любили его, особенно радовался за него один из схимников монастыря. И вот начал этот схимник просить Господа послать офицеру богатство. Молитва была услыша­на. Понравился этот офицер дочери миллионера, и он на ней женился. А потом произошла в нем резкая перемена. Он вышел в отставку, начал вести роскошную, праздную жизнь и в монастырь уже больше не заглядывал, разве что проез­жал мимо на своих рысаках вместе с супругой. Но по молит­вам схимника Господь не допустил погибели раба Своего. Бывший офицер разорился и вернулся к своему прежнему образу жизни. Отсюда следует, что не должно желать себе богатства, а надо благодарить Господа за то, что Он посыла­ет. Имеете все необходимое и будьте довольны. Господь ни­когда не оставит вас, детки мои, если вы будете стремиться по силе исполнять Его святые заповеди. ...Заповеди... же Гос­подни тяжки не суть (1 Ин. 5, 3). Да поможет нам Господь и Царица Небесная, Заступница и Помощница всех христи­ан. Аминь.

30 мая 1910 г.

Жизнь есть блаженство. Эти слова могут показаться стран­ными. Как можно жизнь назвать блаженством, если в ней на каждом шагу встречаются неудачи, разочарования, огорчения. Сколько горя терпят люди! Жизнь, говорят некоторые, есть труд, и часто труд неблагодарный, какое уж тут блаженство?

Блаженством для нас станет жизнь тогда, когда мы научимся исполнять заповеди Христовы и любить Христа. Тогда ра­достно будет жить, радостно терпеть находящие скорби, а впереди нас будет сиять светом Солнце Правды — Господь, к Которому мы устремляемся. Все Евангельские заповеди начи­наются словом «блаженны»: блаженны кроткие... блаженны милостивые... блаженны миротворцы... (Мф. 5, 5. 7. 9). Отсюда вытекает как истина, что исполнение заповедей приносит людям высшее счастье. История христианских мучеников с особенной яркостью подтверждает это. Какие только муче­ния ни переносили они, каким пыткам ни подвергались, весь ад восставал на них. Резали и жгли тела исповедников Христовых, разрывали их на части, измученных бросали в смрадные темницы, а иногда в склепы, наполненные мерт­выми костями и всевозможными гадостями. Иногда для большего устрашения им показывали покойников, восстаю­щих из гробов и устремляющихся на них, а мученики радо­вались. Из безчисленного сонма мучеников вспомним хотя бы святую Перепетую. Ее подвергали ужасным пыткам, желая вынудить отречение от Христа, но святая мученица осталась непоколебимой. Вот, наконец, ей выносят смертный приго­вор. Услыхав о нем, святая Перепетуя исполняется такой не­изреченной радости, что лицо ее сияет. Удивленный мучитель спрашивает:

— Какова причина твоей радости? Сейчас ты расста­нешься с жизнью — и вдруг ликуешь?

— Умирая за Христа, — отвечала святая, — я получу Веч­ную Жизнь в Царстве Жениха моего.

— Пришли нам из этого Царства плодов, — со смехом ска­зал мучитель.

Святая обещала. Как только ее голова упала под ударом палача, явился юноша необычайной красоты. Он держал вазу, наполненную плодами, от которых исходило дивное благоуха­ние. Подавая плоды мучителю и окружавшему его синклиту, юноша произнес:

— Это прислала вам святая мученица Перепетуя из рая Жениха своего.

И с этими словами он стал невидимым. Все присут­ствующие исполнились удивления, вкусили от предложенных плодов, и множество людей уверовало во Христа.

Вспомним, что из числа мучеников много было истинных аристократов, изнеженных девушек, как, например, святые великомученицы Екатерина и Варвара, но все они муже­ственно претерпевали различные истязания, и красной ни­тью через все жития проходит, что они радостно страдали и с торжеством отходили ко Господу, Который во время их подвига подкреплял их Своей Благодатью. Помощь Божия всегда была близ мученика. Поддерживает Господь и тайных мучеников-отшельников. Явные мучения терпят от людей, тайные — от бесов. Всякий народ принес Христу как жертву мучеников из своей среды. Больше всего явных мучеников было среди греков, а тайных — среди русского народа. Меньше всего было мучеников у индейцев и персов. Даже в Китае была проповедь о Христе, но были ли мученики — неизвестно51. В древних китайских памятниках говорится, что из Палестины пришли к ним евреи и проповедовали нового Царя. Многие уверовали, и было отправлено посоль­ство, но когда оно пришло, Христос уже пострадал и вос­крес.

Без Христа жизнь действительно не имеет никакой цели, она вполне безсмысленна. Недавно в «Братском листке», изда­ваемом в Саратове, было сообщено о самоубийстве одной де­вушки. Она жила самостоятельно, обладала колоссальным бо­гатством, капитал ее доходил до девяносто миллионов рублей, что дает в месяц около девяносто с лишним тысяч рублей. Подле нее нашли записку: «Не вижу смысла жизни». И немуд­рено, что не видела! Смысл жизни — в исполнении заповедей Евангельских, и пойди она со Христом, сколько добра могла бы сделать, но она не искала Христа и погибла. Конечно, ис­полнение Евангельского закона вначале может показаться трудным, но не оставляет Господь работающих Ему.

Однажды я возвращался от батюшки Амвросия и на пути заехал в Васильсурск. Остановился в знакомом монастыре, и мне предложили посетить послушника монастыря брата Ва­силия, жившего отшельником в лесу. Постучался я, сотворил молитву. Старец с любовью меня принял.

— Кто ты такой будешь? — спросил он меня.

— Я — воин Павел, благословите меня, батюшка.

— Какой я батюшка, я — простой послушник.

Разговорились мы с ним. Стал я расспрашивать, как он живет, как угождает Господу.

— Жить в лесу — от людей спокойно, — сказал старец, — вот только с бесами воевать приходится. Каких только стра­хований не нагонят они! Однажды среди белого дня вдруг вижу, едет к моей келье множество саней, в которых сидят чуваши. Остановились, стучат в дверь. «Отвори скорее, — го­ворят, — мы иззябли». Отец настоятель запретил мне пускать кого-либо без молитвы, вот я и говорю: «Сотворите молитву». «Какую там молитву, — отвечают, — отвори». — «Скажите: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас». За две­рью раздался смех. Затем все сели в сани и уехали. Вышел я на улицу посмотреть, вижу — никаких следов на снегу, сугро­бы кругом моей кельи огромные, следовательно, все это было призрачное. А то покойник приходил по ночам, стучит кула­ком и ревет что есть мочи.

— Да, такие искушения были и у преподобного Серафи­ма, — сказал я.

— То — преподобный, а то — я, и молитва у меня слабень­кая, а все-таки Господь помогает. Больше всего упражняюсь в Иисусовой молитве.

Я попросил указания, как ее совершать.

— Страшная это молитва, — отвечает пустынник, — очень не любит ее сатана и старается всеми силами отомстить тем, кто ее совершает. Без руководства эту молитву проходить опасно. Если хочешь начать, то начни с небольшого. Возьми четки — у тебя есть? По четочкам сто молитв Иисусовых в день с поклонами, хочешь земными, хочешь поясными, все равно. Такой раз был случай со мной, никому не рассказывал, а тебе расскажу.

— Отчего же мне такое предпочтение?

— Оттого, что ты будешь монахом и больше того... Стал я вечером на молитву, есть у меня не то что рогожа, а так себе, ковришко... Ну, стою я на коленях и вдруг чувствую — шеве­лится ковер. Все больше и больше, и поднимаюсь на воздух. Достигнул потолка, он раздвинулся, я поднялся на страшную высоту. Узенькой ленточкой виднелась Волга и Сура с ней, наш город казался совсем крошечным, подо мной расстила­лась бездна. Господи! Если грохнусь, косточек не останется! Прильнул головой к своему коврику и стал молиться: «Госпо­ди, спаси меня. Господи, помози мне!» Поднимаю голову и вижу, что я опять в своей келье.

Много и других искушений пришлось вытерпеть старцу. Иисусова молитва есть необходимейшее оружие в деле наше­го спасения. Но кто берется за нее, должен ожидать искуше­ний и приготовиться к борьбе внутренней, к борьбе с помыс­лами. Бесы не любят Иисусовой молитвы и всячески мстят человеку, бьющему их этим бичом. Они начинают нашепты­вать ему (конечно, невещественными устами) всевозможные сомнения: как это доказать, какой смысл в этом, это неправ­да, этому никто не верит, это обман и так далее. Чем же бо­роться подвижнику с этими помыслами? Непринятием их? Но легко сказать — не принимать помыслы. Выполнить это дело настолько нелегко, что борьбу с помыслами Господь принимает за мученичество.

Хотя молитва Иисусова требует от человека труда, она же несет с собой высокие утешения.

В Оптиной при батюшке отце Макарии был один инок, часто приходивший за советом к старцу, по-видимому, с искренним желанием исправления. Старец сказал ему, что ближайший путь к усовершенствованию есть непрестанная Иисусова молитва.

— Отчего же именно эта молитва, батюшка, — возразил инок, — ведь о ней ничего в Евангелии не сказано.

— А ты читаешь Евангелие?

— Как же, каждый день по главе.

— Ну, если читаешь, то должен помнить слова Спасителя: ...именем Моим бесы ижденут... (Мк. 16, 17).

— Помню, помню эти слова! Значит, они и сказаны о мо­литве Иисусовой?

— Ну, конечно, в этой молитве и призывается имя Иису­сово.

Инок начал говорить молитву Иисусову. Через некоторое время приходит он опять к отцу Макарию с печалью.

— Ну что, брат? — спрашивает старец.

— Прохожу, отче, Иисусову молитву, но какая может быть от нее польза, если я произношу ее только устами, сам не понимая, что говорю, ум все бегает в сторону.

— Ты не понимаешь, — возразил старец, — зато бесы по­нимают и трепещут. Успокойся, брате, и по силе продолжай молитву.

Прошло немного времени после этой беседы, и инок при­ходит к батюшке. С радостью он сообщает, что Иисусова мо­литва открывает ему Таины Божии. Старец возразил ему: «Не обращай внимания и не придавай этому значения». Вскоре опять инок сообщил отцу Макарию о тех же духовных даро­ваниях, которые дает молитва Иисусова, и снова старец за­претил ему придавать этому значение. Другим же отец Ма­карий сообщил, какой великой милости Божией сподобился брат в такое короткое время. Ему возразили, что вот такой-то много лет совершает Иисусову молитву, а откровений не имеет. От чего это? От недостатка смирения. Сам Христос кроток и смирен сердцем. С приобретением смирения мы достигаем полного спокойствия душевного. Известен исто­рический пример о светлейшем князе Меншикове. Был он из простых и торговал оладьями. Однажды Петр увидел его и стал покупать у него оладьи. «Ты знаешь, кто я?» — спросил у него Петр. «Нет, не знаю», — ответил Меншиков. «Я — царь Петр». — «Теперь знаю». Таково было первое знакомство. Петр заметил в Меншикове необыкновенный ум и выдающи­еся способности к военной службе, приблизил его к себе, и Меншиков занял первое место при дворе. Но высшей славы достиг Ментиков при императрице Екатерине I, при которой он самодержавно управлял государством, так как сама импе­ратрица, не имевшая на то подготовки, не вмешивалась в дела правления. Но вот над Меншиковым разразилась гроза. Он уже думал твердой ногой стать у престола, и дочь его была помолвлена с Петром II, поминали на ектеньях, как вдруг он попал в опалу. Был над ним наряжен суд, по которому, ли­шенный всего состояния, он был сослан в Березов. Жена его только доехала до Казани и умерла от горя. Ее могила в Каза­ни существует и поныне. Меншиков же остался тверд. В Бе­резове сделали для него меховую юрту, и стал он жить в ней вместе с остальными членами семьи. Здесь он познал Про­мысл Божий, ведущий его ко спасению, и начал он с увлече­нием читать Псалтирь. Благо мне, яко смирил мя ecu... Господи (Пс. 118, 71), — часто говорил прежний властелин. В ссылке он прославил Бога и начал ощущать такие духовные радости, о которых прежде не имел понятия.

Наверно, если бы ему теперь предложили вернуться к прежней жизни, он не согласился бы. Меншиков умер как праведник, и в Сибири его считают святым. Это по внешне­му суждению великое несчастье доставило ему вход в Царство Небесное, которого он, наверное, не достиг бы, находясь в славе. В Евангелии говорится: Блажени есте, егда поносят вам... (Мф. 5, 11). На первый взгляд кажется странным: какое тут блаженство? Бранят, возводят клевету — ведь это одна скорбь! Но нет, это — блаженство, если терпеть во имя Хрис­тово. Одного старца спросили, как он относится к поно­шениям.

— Со скорбью, — ответил тот.

— Неужели и тебя трогают поношения?

— Нет, — отвечал старец, — за себя я радуюсь, но скорб­лю за тех, которые слышат эти поношения, потому что они лишаются той пользы, которую могли бы получить от Госпо­да через меня, грешного.

Это враг научает злословить рабов Божиих, чтобы отвлечь от них людей. Действительно, врагу выгоднее всего, когда люди бегут от светильников Божиих и пребывают во тьме.

Происки врага бывают и у нас в Оптиной. У отца Макария, несмотря на его святую жизнь, было много недоброжелателей из скитян. Бывали такие случаи: приедут из Москвы богатые купцы на тройках (железной дороги тогда не было) к батюш­ке отцу Макарию. Подъезжают к скиту и спрашивают:

— Где живет известный отец Макарий?

— У нас такого нет, — отвечают ему.

— Как же такого нет, а нас именно и послали к отцу Ма­карию.

— Макариев-то в монастыре много, которого же вам?

— Да это Оптин скит?

— Оптин, Оптин!

— Ну как же, тогда нет сомнения, что здесь живет отец Макарий.

— Ах, вам, верно, иеромонаха Макария? Есть, есть, толь­ко зачем это вы к нему приехали, никакой пользы от него не получите, не советуем к нему идти.

Озадаченные такими словами, купцы, выругавшись, пово­рачивали обратно. Некоторые иноки с негодованием переда­вали отцу Макарию о подобных случаях и говорили:

— Как вы, батюшка, таких монахов терпите? Да их метлой надо гнать из монастыря. Если уж вам все равно, так обитель лишается помощи. Ведь среди купцов были богатые фабри­канты. Мы же живем милостыней.

— Успокойтесь, — отвечал обычно отец Макарий, — ино­ки тут ни при чем, значит, не дорога этим людям быть у меня; кого Бог посылает, тот меня найдет.

Сильно работает диавол, желая отвлечь людей от служе­ния Богу, и в миру он достигает этого легко. В монастыре же ему труднее бороться; оттого дух злобы так ненавидит мона­стыри и всячески старается очернить их в глазах людей не­опытных. А между тем не погрешу, если скажу, что высшего блаженства могут достигнуть только монашествующие. Спа­стись в миру можно, но вполне убелиться, отмыться от вет­хого человека, подняться до равноангельской высоты, до высшего творчества духовного в миру невозможно, то есть весь уклад мирской жизни, сложившийся по своим законам, разрушает, замедляет рост души. Потому-то до равноангель­ской высоты вырастают люди только в лабораториях, назы­ваемых монастырями.

У батюшки отца Амвросия был в миру друг, очень не со­чувствующий монахам. Когда отец Амвросий поступил в мо­настырь, тот написал ему: «Объясни, что такое монашество, только, пожалуйста, попроще, без всяких текстов, я их тер­петь не могу». На это отец Амвросий ответил: «Монашество есть блаженство». Действительно, та духовная радость, кото­рую дает монашество еще в этой жизни, так велика, что за одну минуту ее можно забыть все скорби житейские, и мир­ские, и монашеские.

Лучшие писатели наши сознавали всю суету мирской жиз­ни и стремились душой в монастырь. Например, Гоголь, Пуш­кин, Лермонтов, Тургенев. Главную героиню своего романа «Дворянское гнездо» Тургенев помещает в монастырь. Вспом­ните Лизу! Шекспир в «Гамлете» высказывает свой взгляд на мир и монастырь. «Мир — это сад, заросший сорными трава­ми, — говорит Гамлет Офелии, — иди в монастырь. Если ты будешь белее снега, что на горных вершинах, и тогда мир за­бросает тебя грязью». В этом преклонении перед монастырем видно стремление к высшему идеалу, которого желали достиг­нуть многие поэты и художники и не достигали. Огромное большинство наших лучших художников и писателей можно сравнить с людьми, пришедшими в церковь, где служба нача­лась и храм полон народа. Встали такие люди у входа, войти трудно, да они и не употребляют для этого усилия, кое-что из богослужения доносится и сюда: «Херувимская песнь», «Тебе поем», «Господи, помилуй». Так постояли, постояли и ушли, не побывав в самом храме. Так поэты и художники толпились у врат Царства Небесного, но не вошли в него. А между тем как много было дано им для входа туда! Души их как динамит вспыхивали от малейшей искры, но, к сожалению, они эту искру не раздували, и она погасла. Мысли поэта, выраженные в его произведениях, — это его исповедь, хотя сам писатель и не сознает этого. Для примера возьмем хотя бы стихотворение Лермонтова:

У врат обители святой Стоял просящий подаянья Бедняк иссохший, чуть живой...

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил В его протянутую руку.

Этот нищий, о котором говорит Лермонтов, есть он сам. А «кто-то» — это сатана, подкладывающий камень вместо хлеба, подменяющий саму веру. Под его влиянием создается новое христианство. Им вдохновлен Толстой, сочиняющий свое евангелие, свое христианство. Далее у Лермонтова го­ворится: любви просил. У кого? У всех, кроме Бога, Кото­рый один может дать любовь, кроме Христа, к Которому он не обращался и Которого не любил. И получил камень вме­сто хлеба. Не знал он, как и многие не знают, каких неиз­глаголанных радостей сподобляется душа от общения с Гос­подом — Источником любви. Чтобы найти Его, вступить в богообщение, более глубокие натуры стремятся к уедине­нию, бегут от людского шума и суеты. Ведь чтобы хорошо оценить произведение искусства, например какую-нибудь музыкальную вещь, нужно углубиться в нее, сосредото­читься. Известно стихотворение молодого поэта и любителя музыки, обещавшего быть светилом по таланту, но рано умершего. В нем поэт высказывает мысль, что стук, апло­дисменты, восклицания и прочее вовсе не есть признак хорошей оценки, а, наоборот, все это показывает недоста­точное проникновение в художественную вещь, что чело­век, испытывающий высокое наслаждение, пребывает в мол­чании.

Итак, для более полного постижения Бога человеку нужно углубиться в Его учение, исполняя Его заповеди. ...Заповеди... же Господни тяжки не суть (1 Ин. 5, 3). Это сказал Сам Гос­подь, а слово Его не ложно.

Из наших русских писателей более других искал Бога Пуш­кин, но нашел ли Его — не знаю. Достоверно известно, что он решил поступить в монастырь, однако исполнить это же­лание ему не удалось.

Помню, однажды задумался я о нем. В какой славе был Пушкин при жизни, да прославляется и после смерти. Его произведения переведены на все европейские языки, а ему как теперь там? На вечерней молитве я помянул его, сказав: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Александра», и заснул с мыслью о нем. Вижу сон: безпредельная, ровная степь. Никаких селений, стоит только один старый покосив­шийся дом с мезонином. Много народа идет туда, иду и я, поднимаюсь на расшатанное крыльцо, затем по лестнице на­верх. Вхожу в зал. Там стоит множество людей, все их вни­мание сосредоточено на Пушкине, который декламирует что-то из «Евгения Онегина». Одно место в этой поэме было мне непонятно, и я решил спросить о нем самого Пушкина. Про­бираюсь к нему. Он смотрит на меня и произносит знамена­тельные слова, которые я не нахожу нужным передавать вам. Затем Пушкин оставляет зал. Я следую за ним. Выйдя из дома, поэт вдруг изменился. Он стал старым, лысым, жалким человеком. Обернувшись ко мне, он, сказал: «Слава? На что мне она теперь?» Грустно покачал головой и тихо пошел по степи, делаясь постепенно все меньше и меньше, и наконец слился с горизонтом.

Этот сон был ответом на мои мысли о Пушкине. Впрочем, может быть, само желание чистой жизни Господь вменит ему в дело.

Замечателен один случай из жизни Пушкина. Однажды в обществе он познакомился с известной красавицей — мадам Керн. Повстречался он с ней на одном балу, где она имела такой успех, что сам Государь Николай Павлович ни с кем, кроме нее, не танцевал. Пушкин, как художник, поклонник всего прекрасного, был очарован ею и по возвращении с бала написал стихотворение, которое посвятил ей:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Прошло с тех пор много времени. Дороги Пушкина и Керн совершенно разошлись. Мадам Керн, овдовев, стала вести такую скромную жизнь, что к старости сделалась истинной христианкой, чуть ли не подвижницей. Известен рассказ о том, что «гроб ее повстречался с памятником Пушкину, кото­рый ввозили в Москву»52, чтобы поставить на Тверском буль­варе. Так сбылось чудное мгновенье, и перед статуей, как бы перед самим Пушкиным, мелькнула эта старица в гробу, но по жизни — истинный ангел чистой духовной красоты. Таким образом, исполнилось желание Пушкина:

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Многие искали Бога в явлениях природы. Красота и вели­чие ее возвышают душу человека над мирской суетой и дают душе высокое наслаждение. У Тютчева есть стихи «Восхожде­ние на Альпы», в которых поэт удивляется величию Божию при созерцании тех гор. Тютчев долго жил за границей и наблюдал Альпы в различное время года. Я никогда не был за границей, а теперь всей душой стремлюсь туда, да стар уже и капиталов нет. Не поймите мои слова в буквальном смысле, надо все понимать духовно. Жажду я перейти за границу стра­стей и достигнуть истинного Света. Я не о смерти говорю, умереть страшно; туда, в Жизнь Вечную, идут «капиталисты», стяжавшие всякие добродетели. Конечно, как миллионеру ничего не стоит дать нищему тысячу рублей, так и Всещед­рый Господь может покрыть нашу нищету, но желать смерти страшно. Стар я уже для подвигов, и больше ешь и спишь — какие уж тут подвиги! Нет добродетелей, а хотелось бы их стяжать. Вся жизнь наша есть великая Таина Божия. Все об­стоятельства жизни, как бы ни казались они малы и ничтож­ны, имеют громадное значение. Смысл настоящей жизни мы поймем лишь в будущем веке! Как осмотрительно надо от­носиться ко всему, а мы перелистываем нашу жизнь, как книгу, лист за листом, не отдавая себе отчета в том, что там написано. Нет в жизни случайного — все творится по воле Создателя. Да сподобит нас Господь этой жизнью приобрести право на вход в Жизнь Вечную! Святые такое право имели. Например, апостол Павел был восхищен до третьего Неба, следовательно, он был небесным насельником, но мы, греш­ные и немощные, можем достигнуть Царства Небесного не ради своих подвигов, которых мы не имеем, но единственно ради заслуг Христа Спасителя, пострадавшего за нас Честною Своею Кровию. Будем иметь твердую веру и надежду на Него и не посрамимся в день Страшного суда. Аминь.

2 июня 1910 г.

Я хотел продолжить беседу с вами о переезде за границу. Вы уже знаете, что это надо понимать духовно. Переехать за границу своих страстей — то есть избавиться от них совер­шенно и заменить их на противоположное — на добродетели. Когда переезжают настоящую границу, то необходимо иметь с собой паспорт. Так и побеждая страсти, мы получаем как бы новый вид — паспорт для Жизни Вечной.

Каждая страсть есть болезнь души; ведь зависть, гнев, скупость не телесны, а душевны. Лечат больное тело, тем более необходимо лечить больную душу. Для борьбы со стра­стями и существуют монастыри. Впрочем, и мирские люди не могут быть избавлены от этой борьбы, если хотят спасе­ния. Вот и у нас в скиту ведется борьба. Никто сразу не де­лается безстрастным. Один поступает гордым, другой — блудником, если не чувственным, то мысленным, третий так зол, что мимо него проходить надо со страхом, четвертый скуп, дорожит каждой копейкой, так что невольно скажешь: зачем же он в монастырь шел? Пятый — чревоугодник, ему все есть хочется. «Ведь ты уже был на трапезе», — говорят ему. «Что мне трапеза, мне этого мало», — отвечает и ест по­тихоньку в келье, устраивая себе и полдник, и полунощник, и так далее. И все в таком роде. Такие люди сами сознают свои грехи и каются в них, но вначале исправление идет медленно. Опытные в духовной жизни старцы смотрят на них снисходительно: ведь он — новоначальный, что же от него еще ждать? Но проходит лет двадцать пять, и видим, что труды не пропали даром. Из чревоугодника сделался постни­ком, из блудника — целомудренным, из гордого — смирен­ным и так далее. В миру редко кто знает об этой борьбе. На вопрос, как спастись, более благонамеренные отвечают, что надо молиться Богу для спасения, а будешь молиться — и спасешься. И не выходят из этого круга. А между тем молит­ва человека страстного не спасет его. Цель, единственная цель нашей жизни и заключается в том, чтобы искоренить страсти и заменить их противоположным — добродетелями. Начинать эту борьбу лучше всего так: хотя нам присущи все страсти, но одни в большей степени, другие в меньшей. Надо определить, какая страсть в нас господствует, и против нее вооружиться. Вести борьбу со всеми страстями сразу невозможно — задушат. Победив одну страсть, переходить к искоренению другой и так далее.

Человек, достигший безстрастия, получает как бы диплом на право входа в Царство Небесное, делается собеседником Ангелов и святых. Человеку, не победившему страсти, невоз­можно быть в раю, его задержат на мытарствах. Но пред­положим, что он вошел в рай, однако остаться там не в состоянии, да и сам не захочет. Как тяжело человеку невос­питанному быть в благовоспитанном обществе, так и чело­веку страстному быть в обществе безстрастных. Завистливый и в раю останется завистливым, гордый и на Небесах не сде­лается смиренным. Люди с противоположными взглядами не понимают друг друга и часто приносят вред. Недавно я получил письмо от одной моей духовной дочери. Возвраща­лись они из Оптиной в самом радостном настроении духа, да разговорились с одной неверующей, возвращавшейся от­туда же.

— Ну что особенного в Оптиной, — говорила та, — удив­ляюсь, что многие туда стремятся.

— А вы были у кого из старцев?

— Нет, да зачем туда ходить?

— Отчего же вы так решили? Вот ваша подруга находит нравственное удовлетворение в обращении к старцу Варсо­нофию.

— У нее иной душевный склад, а к Варсонофию я никог­да не пойду. Не отрицаю, что он — отличный психолог, хоро­шо умеет рассудить обо всем, но ничего благодатного в нем нет.

Ну и смутилась юная душа, слушая такие доводы. Дей­ствительно, я лично — ничто. Все совершает Господь. Как солнце освещает какого-нибудь человека и он оттого дела­ется светлым, хотя это зависит не от него, так и Благодать Божия действует через меня, грешного. Если приходит чело­век верующий, то удается иногда ему сказать свое на поль­зу. С неверующими труднее, ничего не открывает о них Гос­подь иногда, вот и не знаешь, что сказать, а на образ посмотришь — и молиться посоветуешь. Что, говорят, мо­литься, это мы и без вас знаем. Но без веры не спасет не только человек, но и Бог.

Известен евангельский рассказ о жителях Капернаума, где Сам Господь не мог сотворить чудес и удивлялся их неверию. Неверующих людей много всюду — и в миру, и даже в мона­стыре. У нас в скиту, в бытность батюшки отца Амвросия, был один инок по имени Феодосий, постоянно обращавшийся к батюшке. Однажды, придя к нему, он сказал:

— Вот, батюшка, уже двадцать лет, как я с вами связан, а все не имею сил признаться в одном помысле.

— В каком же?

— Очень трудно сказать, так как помысл против вас, ба­тюшка.

— Ну, что ж тебе помысл говорит? Я — блудник? Убийца? Вор?

— Нет, еще хуже.

— Ну, поджигатель?

— Нет, хуже.

— Сейчас же признайся, — повелительно сказал отец Ам­вросий.

И как бы по выражению отца Феодосия замок спал с его уст.

— Батюшка, — вымолвил он, — хотя я постоянно поль­зуюсь вашими советами, но не считаю, что вы имели какую-нибудь благодать, у вас есть дар рассуждения.

— Что же, — ответил отец Амвросий, — ведь и это что-нибудь да значит.

Прошло несколько лет, отец Амвросий уже скончался, а инок Феодосий, читая однажды Пролог, с удивлением прочел место, в котором рассказывается такой случай. Однажды зна­менитые подвижники, в том числе и преподобный Антоний Великий, собрались вместе и рассуждали, какая добродетель всех важнее. Один говорил — терпение, ему возразили: такой-то был терпелив, но пал. Наконец все согласились на том, что самая важная добродетель есть духовное рассуждение. Тогда-то понял Феодосий, что покойный батюшка обладал неоце­нимым духовным даром.

Слова мои просты, понятны и пятилетнему ребенку, но в них заключается смысл всей жизни. Научиться бороться со своими страстями очень важно и даже необходимо. Лучшим руководством будет для вас чтение Житий святых. Мир давно уже оставил это чтение, но не сообразуйтесь с миром — и оно много утешит вас. В Житиях святых мы найдем указания, как вести брань с духом злобы и остаться победителем. Да помо­жет вам Господь!

23 декабря 1910 г.

Совершение молитвы Иисусовой очень важно. В Опти­ной пустыни все иноки обязаны ежедневно совершать пятисот­ницу, то есть правило, состоящее из трехсот молитв Иису­совых, ста — Божией Матери, пятидесяти — Ангелу-хранителю и пятидесяти — всем святым. Хотя это правило обязательно только для иноков, но хорошо было бы, если бы миряне со­вершали его по возможности. Хорошо также ежедневно прочи­тывать 90-й и 50-й псалмы, 90-й псалом «Живый в помощи Вышняго» полезно читать три раза в день: утром, в полдень и вечером. В полдень на человека особенно нападает блудный бес, этот псалом далеко отгоняет его прочь. Апостол Павел го­ворит: Трезвитеся, бодрствуйте, зане супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити (1 Пет. 5, 8). Как по­этому необходимо всегда творить молитву Иисусову, которая есть крепкое оружие против врага! Господь сказал: ...именем Моим бесы ижденут... (Мк. 16, 17). Молитва эта открывает человеку вечные Таины Божии.

В Сибири подвизались два друга — Василиск и Зосима. Последний был человеком образованным, а первый даже неграмотным. Несмотря на такое различие, они искренне лю­били и дополняли друг друга. Василиск, хотя был и неграмот­ным, отличался высокой духовной жизнью. Непрестанное творение Иисусовой молитвы доставляло ему невыразимое наслаждение и вводило в глубину богопознания. Часто, когда Зосима приходил к Василиску, тот был в таком духовном экс­тазе, что не мог вести обыкновенную беседу. Василиск сооб­щал Зосиме высокие истины, которые тот записывал и после даже издал книгу, но многое не было в нее внесено, так как Василиск не все позволил записывать.

Исполняйте и вы, мои детки, по силе, эту молитву, она сохранит вас от всякого зла. Исполняя ее, вы будете посте­пенно приобретать кротость, смирение и незлобие. Вы со­знаете свои недостатки, и вам не захочется осуждать ближ­него, к врагам отнесетесь благодушно, к недругам — доброжелательно. Эта святая молитва будет хранителем ва­шего девства. Если же кто из вас соберется выйти замуж, то она же отведет вас от всякого дурного человека и пошлет доброго, верующего друга для совместной помощи на жиз­ненном пути.

Есть три пути: замужество, девство и монашество. Каждый путь может привести в Царство Небесное. В замужестве — исполняя во имя Христово обязанности матери и жены; в девстве — посвящая его Богу; в монашестве — отрекаясь от всего Царствия Божия ради. Я не зову вас в монастырь, при настоящем упадке монашеской жизни иногда легче спастись в миру. У всякого своя дорога, только бы человек искренне искал Бога, стремился к Нему. Конечно, путь монашеский — это путь царский, и кто, поступив в монастырь, будет истин­ным монахом, сподобится великой награды.

Интересный случай произошел всего несколько лет тому назад. В некой пустыни один послушник решился выйти из монастыря. Накануне собрал он свои вещи и пригласил несколько послушников прийти к нему на другой день про­щаться. Обещал напоить чайком, а может быть, и водочкой. На следующий день пришли гости и удивились. Все вещи опять были разложены, а инок сидел на лавке, по-видимому, не собираясь уходить. Где угощение? Где самовар?

— Самовар стоит на полке, — был ответ. — Впрочем, если хотите, я его, пожалуй, поставлю.

— То есть как это, если хотите? Ведь ты же нас собирался угостить на прощанье!

— Да я, братие, никуда не ухожу. Господь вразумил меня.

И инок рассказал о своем сновидении. Он удостоился ви­деть обитель, уготованную инокам; по красоте своей она была несравненно лучше обители мирских людей. Этот рассказ произвел на всех сильное впечатление. Передали игумену, тот — архиерею. Архиерей признал сон духовным. Он был издан отдельной книжечкой.

Но как ни спастись, лишь бы спастись! Господь всех зовет в Свое Царство: Се, стою при дверех и толку: аще кто услы­шит глас Мой и отверзет двери, вниду к нему и вечеряю с ним, и той со Мною (Откр. 3, 20), — говорит Христос. Блаженны те, кто слышит глас Господень и следует за Ним!

В Казани я знал одну старицу, матушку Евфросинию. Свя­тая это была душа, с юных лет услышавшая призыв Спасителя. Матушка Евфросиния была единственная дочь богатых и знат­ных родителей. Когда ей минуло двенадцать лет, ее отвезли в Смольный институт. Здесь свободное от занятий время прово­дила она за чтением священных книг. Ее в шутку называли монашечкой. Она окончила институт и вернулась к родителям, которые были вне себя от радости. При уме и образованности Евфросиния отличалась необыкновенной красотой, что вместе с огромным богатством сулило ей счастливую жизнь. Но серд­це Евфросинии не лежало ни к чему земному, она неудержимо стремилась ко Христу, Которого возлюбила с детства. Суета и роскошь в доме родителей ей были нестерпимы. По случаю окончания института родители устроили ей великолепный бал; они любовались и гордились дочерью, которая в бальном пла­тье, вся усыпанная бриллиантами, была поразительно хороша.

Но вот среди бала Евфросиния выбирает удобный момент и незаметно покидает зал. Придя в свою комнату, она срывает с себя бриллианты, переодевается в платье горничной и, оста­вив родителям записку, чтобы ее не искали, вместе с верной служанкой покидает родительский дом. Долго скитались мо­лодые девушки, во многих монастырях их боялись принять. Наконец поселились они в Смоленском монастыре и жили там не постригаясь. Впоследствии матушка Евфросиния при­ехала в Казань. Здесь один благочестивый купец выстроил ей отдельный домик, и святая старица мирно доживала свои дни. Я по временам посещал ее. Интересны были ее беседы, все­гда живые, глубокие, назидательные. Она была очень умна и начитанна, и в беседе с ней время летело незаметно.

Однажды она рассказала мне о том, как слышала пение ангельское. Это было так. По какому-то делу матушка Евф­росиния ходила к преосвященнейшему митрополиту Киев­скому Филарету53. Подходя к дому владыки, она услышала чудное, необыкновенное пение. Наслаждаясь им, матушка не­доумевала: кто бы мог так дивно петь? «Верно, к владыке при­ехали откуда-нибудь певцы», — подумала она. Матушка Евф­росиния рассказала ему о том, что слышала, и о своем предположении. Владыка задумался. «Нет, — сказал он, — петь у меня некому; ты слышала, мать, пение Ангелов, но не придавай этому большого значения, чтобы не возгордиться».

Однажды с месяц я не был у матушки Евфросинии. Когда отправился к ней, то у ворот встретил купца, который сказал мне: «Идите же скорее, матушка Евфросиния у нас кончает­ся». Я вошел в ее келью. Старица лежала, тяжело дыша, глаза ее были закрыты. Когда я подошел к ней, она открыла их, и лицо ее озарилось ласковой улыбкой. «Слава Богу, Павел Ива­нович пришел», — произнесла она медленно. Я взял ее руку и, сложив персты для крестного знамения, трижды осенил ее.

Лицо ее еще больше просветлело. Она слегка вздохнула, за­тем дыхание ее сделалось коротким, и через несколько минут ее не стало.

С утра до вечера келья матушки Евфросинии была напол­нена народом. Все хотели отдать последний долг усопшей, не­прерывно читали Псалтирь. Я лично не читал, так как много было желающих. Сидел я в келье между шкафом и дверью и пристально смотрел в лицо усопшей. Прекрасное было лицо — такое спокойное, радостное и в то же время величественное. Тяжело мне было. Я чувствовал себя таким одиноким. Хорони­ли ее во вторник, как помню. Когда вносили ее в церковь, хор запел: «Радуйся, Варваро, невеста Христова прекрасная». Ока­зывается, читали акафист святой великомученице Варваре. Впоследствии оказалось, что это не было простой случайнос­тью: матушка Евфросиния была в тайной схиме, хотя почти никто этого не знал, и имя имела — Варвара. Слова припева так ясно относились к ней.

Господь утешил меня в моей скорби. Вскоре после погре­бения я увидел сон: обширное безпредельное поле, кругом ни души. Посреди поля стоит гроб с матушкой Евфросинией, и я стою возле. Раннее утро, и еще темно. Вдруг вижу — по небу движутся полки воинов со знаменами; казалось, они шли после решительной битвы и очень устали. Я не могу ясно раз­личить их лиц, так как совсем не рассвело, но восходящее солнце уже освещало верхушки их знамен с золотыми креста­ми. Я проснулся и недоумевал, что означает этот сон. Мне объяснили так: воины со знаменами — это полки ангельские, воевавшие с супротивными силами за душу матушки Евфро­синии и победившие. А Ангелы принимают деятельное учас­тие в судьбе человека. Если враги нападают на нас со всех сторон, то тем более светлые, любвеобильные Ангелы стре­мятся защитить нас, если только человек сам сознательно не переходит на сторону зла.

Меня поразил рассказ матушки Евфросинии о слышан­ном ею ангельском пении, но в жизни святых встречается много таких примеров. Известно повествование о святом Пимене Многострадальном. Он жаждал пострига; и вот однажды ночью видит: приходит игумен с братией и соверша­ет над ним пострижение. Через некоторое время пришел игу­мен того монастыря с братией и удивился, что отец Пимен облачен в иноческие одежды. На вопрос, кто постригал Пи­мена, тот, изумившись, сказал: «Да ты же сам, отче!» Стали спрашивать монахов, бывших в соседних кельях, и все под­твердили, что слышали дивное пение молитв, поющихся при пострижении. Понял тогда игумен, что Пимен был пострижен Ангелами.

Об ангельском пении еще есть повествование, срав­нительно недавнее. Это было в Вологодской губернии. Слу­жили в одном храме обедню. Вдруг на улице произошел по­жар. Все бросились из храма, остались только диакон и священник. Певчие тоже разбежались. Но когда диакон начал ектению, с клироса послышалось чудное пение. Мимо церк­ви проходил в это время один поляк. Привлеченный дивным пением, он вошел в церковь и был поражен небывалым зре­лищем. Церковь пуста, только престарелый священник в ал­таре и диакон на амвоне. На хорах — светлые мужи в белых одеждах. Они-то и пели.

По окончании литургии поляк подошел к священнику и спросил его, кто были эти благолепные мужи, которые так дивно пели.

— Это Ангелы Божии, — ответил иерей.

— Если это так, то я сегодня же хочу креститься,— сказал поляк.

— Вы уже крещены, — ответил священник, — примите только Православие.

И поляк был присоединен к Православной Церкви благо­даря ангельскому пению.

Сохранилось предание об одном иноке, который, до­стигнув уже высокой духовной жизни, совершив всевоз­можные подвиги, начал смущаться помыслом о том, в чем же будет заключаться вечное блаженство. Ведь человеку все мо­жет наскучить. В смущении инок не находил себе покоя, душа его скорбела. Однажды пошел он в лес и зашел в густую чащу. Усталый, присел он на старый пень, и вдруг ему показалось, что весь лес осветился каким-то чудным светом. Затем разда­лось невыразимо сладостное пение. Объятый духовным восторгом, старец внимал этим звукам. Он забыл все на све­те. Но вот, наконец, пение прекратилось. Сколько времени оно продолжалось — год, час, минуту, — старец не мог опре­делить. С сожалением поднялся он со своего места. Как бы хотелось ему, чтобы это небесное пение никогда не прекраща­лось! С большим трудом выбрался он из леса и пошел в свой монастырь. Но почему-то на каждом шагу старец удивлялся, видя новые, незнакомые ему здания и улицы. Вот, наконец, монастырь. «Да что же это такое, — сказал он про себя, — я, верно, не туда попал». Старец вошел в ограду и сел на ска­мью рядом с каким-то послушником.

— Скажи мне, Господа ради, брат, это ли город Н.?

— Да, — ответил тот.

— А монастырь-то ваш как называется?

— Так-то.

— Что за диво? — И старец начал подробно расспрашивать инока об игумене, о братии, называл их по именам, но тот не мог понять его и отвел к игумену.

— Принесите древнюю летопись нашего монастыря, — сказал игумен, предчувствуя, что здесь кроется какая-то Таи­на Божия.

— Твой игумен был Иларион?

— Ну да, ну да! — обрадовался старец.

— Келарий такой-то, иеромонахи такие-то?

— Верно, верно, — согласился обрадованный старец.

— Воздай славу Господу, отче, — сказал тогда игумен. — Господь совершил над тобой великое чудо. Те иноки, которых ты знал и ищешь, жили триста лет тому назад. В летописи же значится, что в таком-то году, такого-то числа и месяца про­пал неизвестно куда один из иноков обители.

Тогда все прославили Бога.

Существует предание, что в древности были птицы, пе­ние которых звучало так сладостно, что человек, слушая, уми­рал от умиления. На старце, триста лет слушавшем ангель­ское пение, явил Господь Свое милосердие. Не оставил он в смущении раба Своего, столько лет Ему работавшего, и вра­зумил, и утешил его Ему Единому ведомыми судьбами. Лю­бит Господь кротких, смиренных, ибо Сам кроток и смирен сердцем. ...На кого воззрю, — говорит Господь, — токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих (Ис. 66, 2).

Святитель Исаак Сирин говорит: «Если на одну чашу ве­сов положить множество добрых дел, а на другую молчание, то молчание перевесит».

Не так давно скончавшийся епископ Феофан54 так высоко ценил молчание, что в последние годы своей жизни оставил все и затворился в своей безмолвной келье. Помещение его состояло из нескольких комнат и домашней церкви, где епи­скоп Феофан ежедневно совершал литургию. Он писал иног­да друзьям своим и замечал между прочим: «Я — архиерей, я и иерей, я и диакон, я и псаломщик».

При епископе жил келейник, который убирал его помеще­ние, готовил ему пищу; епископ Феофан любил чистоту, и у него было даже уютно. Когда келейник входил, епископ ухо­дил в другую комнату. Безмолвие доставляло ему высокое уте­шение, возносило его дух горе.

И все мы твердо верим, что принял Господь его чистую душу в Свое Небесное Царствие. Но в обыкновенной жизни иногда молчание бывает преступно. Садится, например, се­мейство за обед, а одна из дочерей не хочет ни с кем разгова­ривать. Ну молчит, молчит, и мать начинает смотреть на нее косо: «Что это она не разговаривает? Верно, считает нас ниже себя». Мать начинает говорить дочери нечто неприятное, а та думает: «Ах так! Так я совсем ничего не скажу». Наконец мать замолкнет, но по лицу ее видно, что она недовольна. Конча­ется обед, и все стремятся уйти друг от друга подальше. Ска­жите, кому нужен такой «подвиг» молчания? Людям он не нравится, да вряд ли и Господу угоден. Господь заповедует: ...о сем разумеют вcu, яко Мои ученицы есте, аще любовь има­те между собою (Ин. 13, 35).

Старайтесь, детки, жить в мире со всеми, насколько, ко­нечно, это от вас зависит. Апостол говорит: Мир имейте и свя­тыню со всеми... (Евр. 12, 14). И если будете к этому стремить­ся, то Сам Господь не оставит вас Своею помощью, поставит вас в такие условия жизни, при которых легче всего спастись, и, наконец, наполнит сердце ваше истинной любовью, кото­рая есть верх совершенства и является источником неизре­ченной радости, неизреченного блаженства.

29 декабря 1910 г.

Сейчас приходили ко мне иноки на благословение. Среди них несколько новопостриженных. У нас в монастыре такой обычай: после пострижения иноки обитают безвыходно четы­ре дня в храме, туда им и пищу приносят. Затем они испове­дуются, причащаются Святых Таин и после литургии расхо­дятся по своим кельям. Безвыходное пребывание в храме доставляет инокам, особенно внимательным, высокое духов­ное наслаждение. Спрашиваю я недавно постриженных, что они чувствовали, пребывая в храме. «Было, — отвечают, — радостное, восторженное чувство, но видений никаких не было». Тогда подошел ко мне один из иноков, облаченный в монашеский чин несколько лет тому назад. «Батюшка, — об­ратился он, — мне все хотелось, но не удавалось вам расска­зать нечто из того, что я чувствовал после пострига. Однажды ночью я задремал, прислонясь к гробнице отца Моисея, и вдруг вижу: дивный сад, а в нем множество храмов с голубы­ми куполами. Вид всего этого был так необычайно величе­ствен, что я невольно залюбовался. Плодов в саду не видел, не слышал и пения, но от созерцания сада и храмов моя душа исполнилась такой духовной радости, такого блаженства, ка­кого я никогда еще не испытывал. Вот уже несколько лет про­шло с того времени, но и теперь, когда становится на душе тяжело, стоит только вспомнить об этом видении, чтобы ус­покоиться и благодушно перенести всякие скорби».

Да утешит Господь рабов Своих, трудящихся во славу име­ни Его! Труден путь иноческий, но зато самый благонадеж­ный ко спасению. Но где же лучше, удобнее служить Господу, как не в обители? Я не зову вас в монастырь, и в миру можно спастись, хотя неудобно это, так как весь уклад мирской жиз­ни не приближает, а отдаляет от Бога.

Царствует в миру дух века сего. Порок там ничем не удер­живается. Какое, например, безобразие в Москве, особенно в праздники. Целомудренной девушке и по улицам-то прохо­дить страшно: в витринах выставлены такие скверные карти­ны и статуи, что, глядя на них, чувствуешь, как оскорбляется чувство стыдливости и целомудрия. Впрочем, есть люди, жи­вущие и в миру по-монашески, к которым не пристает мир­ская грязь, душа же их нераздельно принадлежит Господу. Это те, о которых сказал Лермонтов, что «они не созданы для мира, и мир был создан не для них».

Из далекого прошлого встает передо мной образ матушки Евфросинии55.

Познакомился я с матушкой Евфросинией у одного игуме­на, а затем стал бывать у нее. Когда я с ней познакомился, она была уже старушкой, но лицо ее сохранило следы преж­ней красоты. Особенно хороши были ее голубые глаза — в них светилось столько неземной красоты! Да и вообще во всем ее облике была какая-то особенная духовная красота. Матушка Евфросиния получила прекрасное образование, зна­ла основательно английский и немецкий языки, а может быть, и французский (я не слышал, чтобы она говорила на этом языке), очень любила поэзию, необычайно хорошо чи­тала стихи, это последнее она в некоторой степени передала и мне. Подобно мудрому книжнику, который износит новое и ветхое, она умела заимствовать полезное не только из Свя­щенного Писания, но и из произведений светских писателей. В молодости она любила литературу, но потом стала читать исключительно Священное Писание, Псалтирь и отцов Цер­кви; особенно любила Исаака Сирина, которого сравнивала с орлом, парящим в поднебесье.

Однажды зашел я к ней после всенощной на праздник По­крова Пресвятыя Богородицы: всенощная у нас окончилась рано, в половине восьмого. Матушка встретила меня, как все­гда, очень приветливо.

— Чайку хочешь?

— Не надо, зачем вам возиться?

— Какая возня, у меня уже все готово.

Я не заметил, как появился на столе самовар. Матушка Евфросиния налила мне стакан, а себе свою чашечку, малень­кую, как наперсток. Разговорились мы.

— Вот удивляюсь я, отчего ты приходишь ко мне, убогой?

— Матушка, — отвечаю я, — когда Христос спросил уче­ников, не хотят ли от Него отойти (как отошли некоторые ученики), то они отвечали: «Господи, куда мы пойдем, Ты имеешь глаголы Вечной Жизни». То же и я могу сказать вам. Куда мне от вас идти? Вы имеете глаголы Вечной Жизни. Хорошо мне здесь, в вашей маленькой уютной комнатке, с образами и горящей лампадой, спокойно и радостно.

— Днесь благодать Святаго Духа нас собра, и вси, вземши крест свой, глаголем: осанна в вышних, — сказала старушка, — а понимаешь ли ты, что значит слово «ОСАННА»?

— Спасение, — отвечаю.

— Да, осанна — спасение, но, чтобы спастись, необходимо исполнять заповеди Христовы. На Страшном суде Своем Гос­подь потребует от нас отчета, как мы провели свою жизнь, как исполнили Его святой закон. Здесь ничем нельзя оправ­даться: ни богатством, ни обычаями мира. Вот, думалось мне, когда я еще в родном доме жила, явится Господь и спросит: «Исполнила ли ты Мои заповеди?» — «Но я была единствен­ной дочерью богатых родителей». — «Отлично, но исполнила ли ты Мои заповеди?» — «Но я окончила институт». — «Хо­рошо, но исполнила ли ты Мои заповеди?» — «Но я была красавицей». — «Но исполнила ли ты Мои заповеди?» Страш­но становилось от таких мыслей, и я решила оставить все мирское.

— Да, вы оставили, но нельзя же убегать с бала, — возра­зил я.

— Это и не нужно, но исполнять закон Христов можно и должно во всяком звании и состоянии.

— А вы надеетесь спастись?

— Надеюсь, — ответила матушка с уверенностью, — не оттого, что я исполняла все заповеди, а хоть за кончики-то бралась. Но главное, уповаю на безценные заслуги Спасителя моего. Сердце свое очистить надо, чтобы увидеть Господа, — продолжала матушка Евфросиния, — помнишь, Пушкин в стихотворении «Пророк» говорит:

И внял я неба содроганье,

И горний Ангелов полет,

И гад морских подводный ход...

Это ясное изображение души человеческой: у нас в сердце может быть «и горний Ангелов полет, и гад морских подвод­ный ход». Чистое сердце созерцает великие Таины Божии. Наоборот, в сердце, отуманенном страстями, замечается «гад морских подводный ход», то есть низменные стремления и желания, всякая нечистота...

Когда я возвращался домой после ее похорон, то чувство­вал не скорбь, а радость, что сподобился присутствовать при кончине праведницы. Похороны матушки Евфросинии были торжественные, много народа провожало ее до могилы. По­гребение совершал архиепископ, который после предания земле ее праха сказал проникновенное слово, о ее тайном постриге с именем Варвара. Кроме нее и архиепископа, ник­то не знал этого, и от меня скрыла. Очень смиренна была покойница. За святую жизнь Господь сподобил ее дара про­зорливости, но она старалась не обнаруживать этого дара. Она часто говорила мне: «Может быть, тебя Господь сподобит по­служить Ему в монашестве». Наверно, ее духовному оку было открыто мое будущее, но, по своему смирению, она никогда не говорила утвердительно, а всегда прибавляла «может быть».

Похоронили ее около Смоленского собора. Все знавшие ее со слезами, но и с надеждой проводили ее в лучший мир, ве­руя, что помянет она и их святыми своими молитвами у Пре­стола Божия. Напишите и вы в свои поминания имя монахи­ни Варвары, чтобы и за вас она помолилась Господу. Да сподобит Господь и нас христианской кончины, как молится Церковь: «Христианския кончины живота нашего, безболез­ненны, непостыдны, мирны и добраго ответа на Страшнем Судищи Христове просим». Аминь.

2 января 1911 г.

Слава Господу! Дожили мы до праздников, нынешние дни называются святыми днями, так как Церковь посвящает их воспоминаниям о Рождестве Спасителя мира!

Но что теперь происходит в миру! Страшно и подумать — объедение, пьянство, разврат...

У Гоголя есть «Повесть о том, как поссорился Иван Ива­нович с Иваном Никифоровичем». В ней описывается, как из-за ничтожной причины два приятеля поссорились на всю жизнь. Они истощили все свои средства на суды, дошли до бедности, лишь бы только обвинить один другого. Печальная история! В конце повествования автор добавляет: «Скучно жить на этом свете, господа!»

Сейчас мы переживаем лютые времена. После объявления всяких свобод при Александре II усилилась разнузданность, люди восстают один на другого, не щадя ни родства, ни друж­бы. Восстают против законной власти — все попрано: вера, добродетель, стыд. Театр развращающим образом действует на душу. В нем разыгрываются безнравственные вещи, как, на­пример, «Анатэма» Андреева56 и так далее. Не скучно, а страшно жить на таком свете, господа! Впрочем, не следует приходить от этого в уныние, было и хуже, да прошло, так и настоящее успокоится. Это еще не время перед антихристом. Господь милосерд, но и правосуден. Священное Писание го­ворит: ...Бог поругаемь не бывает... (Гал. 6, 7). Долго терпит Он грехи и беззакония, но если человек не хочет исправить­ся, то наказывает нечестивцев внезапной смертью. «В чем застану, в том и сужу»57, — говорит Господь. Ужасна будет участь человека, умершего внезапно во время совершения грехов. Один богач, женившись на бедной девушке, начал вскоре всячески издеваться над ней, а сам предался разгуль­ной жизни. Однажды он был в театре на одном безнрав­ственном представлении. В антракте он отправился в буфет, взял себе рюмку вина и вдруг упал мертвым. Каково такой душе явиться на Суд Божий?

Однажды в Вене, в Ринг-театре, шло какое-то кощун­ственное представление. Вдруг вспыхнул пожар и быстро рас­пространился по всему зданию. Множество людей погибло. Потрясающее впечатление произвело зрелище массы гробов, которые затем потянулись по направлению к кладбищу. А ка­кова загробная участь этих людей! Страшно подумать.

Теперь все разрешено, театральные представления будут даже в большие [церковные] праздники. Прежде же в казен­ных театрах под праздники не играли. Помню однажды в Казани под праздник святителя Николая давалось представ­ление. Вдруг за кулисами вспыхнул пожар, возбудивший всеобщую панику. Впрочем, жертв человеческих не было. Господь помиловал за молитвы святителя. Долго после этого под праздник святителя Николая Чудотворца представлений не давалось.

Когда я был в миру, то любил оперу. Хорошая, серьезная музыка доставляла мне удовольствие, и я всегда имел абоне­мент — кресло в партере. Впоследствии, когда я узнал другие, духовные, утешения, опера перестала меня интересовать. Ког­да в сердце закроется клапан для мирских наслаждений, тогда открывается другой клапан — для восприятия духовных. Но как стяжать это? Прежде всего миром и любовью к ближним. Любы долготерпит, милосердствует, любы не завидит, любы не превозносится, не гордится, не безчинствует, не ищет своих си, не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, раду­ется же о истине: вся любит, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит. Любы николиже отпадает... (1 Кор. 13, 4-8).

Кто же спасется? Претерпевый до конца, далее — удалени­ем от греховных удовольствий, каковы, например, карты, танцы и так далее.

Один человек видел во сне танцующих кадриль, и Ангел Господень вразумил его: «Посмотри, что они делают». Госпо­ди, да ведь это поругание Креста Христова! Действительно, французская кадриль была выдумана в эпоху революции для попрания креста, ведь и танцуют ее четыре или восемь чело­век, чтобы как раз вышел крест. Подобный сон видела одна схимница; ей представилось, что танцующие были объяты пламенем и окружены канатом, а бесы прыгали и злорадство­вали о погибели людей.

Вот теперь праздники, но какая разница между тем, как празднуют эти святые дни в миру и в монастыре! Там служат врагу, здесь, в монастыре, — Богу. В то время как в миру без­закония достигают самого большого развития, в монастыре радость и мир о Господе! Торжественная служба умиляет душу и располагает ее сильнее восчувствовать всю безпредельную благость Господа, родившегося ныне от Безневестныя Девы Марии. У нас, например, даже сама природа располагает к тихой радости о Господе. В то время как в миру увлекаются светской литературой, часто безнравственной, в монастыре — чтение Псалтири и в свободное время — Жития святых. Ког­да я поступил в монастырь, то у меня явилось желание пере­читать всех наших классиков; я открыл это старцу, но тот за­претил. Теперь я радуюсь, что послушался мудрого совета, так как желание заняться светской литературой было приманкой врага, чтобы возбудить во мне воспоминания о мирской жиз­ни, а может быть, и сожаление о ней.

Я не хочу сказать, что чтение наших великих писателей было грехом, но есть чтение более полезное и нази­дательное. Например, чтение Псалтири: здесь мы можем почерпнуть все эстетические наслаждения. Книга эта напи­сана святым пророком и царем Давидом по внушению Свя­того Духа, сам пророк говорит об этом: ...язык мой — трость скорописца (Пс. 44, 2).

Незаменимое чтение представляют собой Жития святых, особенно на славянском языке. В настоящее время славянский язык не всегда понимают, а между тем он несравненно краси­вее и богаче русского. Один знаток, сравнивая славянский язык с русским, говорил, что между ними такая же разница, как между дворцом и трактиром. Представьте себе великолеп­ный Миланский собор или собор Святого Петра в Риме, а ря­дом с ними — простую деревенскую церковь, и это будет по­добием славянского и русского языков. В миру чтение Жития святых, в особенности на славянском языке, совсем оставили; вы же не сообразуетесь с обычаями века сего, а занимаетесь этим спасительным чтением. Посещайте монастыри, особенно в праздники; когда и меня не будет, не забывайте приезжать сюда, чтобы отдохнуть душой. А может быть, кого из вас Гос­подь сподобит монашеского чина. Хотя монастырская жизнь полна скорбей и искушений, но она же несет с собой и вели­кое утешение, о котором мир совсем не имеет ни малейшего понятия. Впрочем, как бы ни спасаться, только бы спастись и достигнуть Царствия Небесного, которого да сподобит нас всех Господь. Аминь.

11 апреля 1911 г.

«Воскресения день, просветимся, людие, Пасха, Господня Пасха! От смерти бо к жизни, и от земли к Небеси Христос Бог нас преведе, победную поющия».

Что может быть восторженнее, радостнее этого канона? Полной радости не бывает в этой жизни, где мы зрим Бога яко зерцалом в гадании. Настанет эта радость там, за гробом, когда мы увидим Господа «лицом к лицу». Не все одинаково будут зреть Бога, но по мере восприятия каждого; ведь и зре­ние Серафимов отличается от зрения простых Ангелов. Одно можно сказать: кто не видел Христа здесь, в этой жизни, тот не увидит Его и там. Способность зреть Бога достигается ра­ботой над собой в этой жизни. Жизнь всякого человека-хрис­тианина можно изобразить графически в виде непрерывно восходящей линии. Только видеть это восхождение не дает Господь человеку, скрывает его, ведая немощь человеческую и зная, что, наблюдая за своим улучшением, человеку недолго и возгордиться, а где гордость, там падение в бездну.

Ужасную вещь выдумал Бенджамин Франклин, предлагав­ший на особых табличках отмечать, что ты преуспел за день, за неделю и так далее. Этим путем до невероятной прелести можно дойти и в бездну погибели рухнуть.

Нет, у нас путь иной, мы все должны стремиться к Богу, Небу, к востоку. Но должны видеть свои грехи и немощи, ис­поведуя себя первыми из грешников, видя себя ниже всех и всех над собой. А это-то и трудно. Все мы норовим заме­чать за другими: вот он в чем слаб, а я нет, я паинька, я луч­ше его — и так над всеми... С этим надо бороться. Тяжела эта борьба, но без нее нельзя узреть Бога. Правда, «лицом к лицу» видят Его немногие, вроде Серафима Саровского, но хотя бы отображение Его видеть должны стремиться все без исклю­чения. Если веруем во Христа и по силе стремимся исполнять его заповеди, то хотя бы в щелочку, а все же видим Его. Наше зрение, то есть способность видеть Христа, и зрение святых людей можно сравнить со способностью человека и орла смотреть на солнце. Орел высоко поднимается над землей, парит в небе и немигающими глазами смотрит на солнце, а человеческое зрение к этому не приспособлено, человек не может вынести всей полноты света, а орел может. Так и с Божественным Светом: те, у кого приспособлено к тому ду­ховное зрение, будут Его видеть, а прочие — нет.

Пишет мне один мятущийся интеллигент: «Очень тяжело мне. Внешне все обстоит благополучно, и дела идут хорошо, семья дружная, жена хорошая, но беда в том, что душу свою мне открыть некому. Того, о чем я тоскую, не понимает жена, а дети теперь еще малы. Что мне делать? Как избавиться от тоски и скорби?»

Я посоветовал ему читать Псалтирь. Там есть в 93-м псал­ме: По множеству болезней моих в сердце моём, утешения Твоя возвеселиша душу мою (Пс. 93, 19). «Возьмитесь за этот стих, — написал я ему, — и принимайтесь читать Псалтирь. Думаю, что Бог Вас утешит».

Проходит некоторое время, получаю письмо: «Послушал Вас, начал читать Псалтирь и ничего там не понимаю». Отве­чаю: «Ты не понимаешь, но зато бесы понимают и бегут прочь. Читай пока не понимая, а когда-нибудь понимать нач­нешь». Не знаю, что будет с ним дальше. И вам повторяю: читайте Псалтирь ежедневно, хотя бы понемногу, и Господь не оставит вас Своею милостью, будет всегда вам Помощни­ком и Утешителем. Аминь.

12 апреля 1911 г.

В первые дни христианства последователи Христа Спаси­теля причащались каждый день и жизнь вели равноангель­скую, были готовы предстать перед лицом Божиим каждую минуту. Часто случалось, что утром христианин причащался, а вечером его могли схватить и отвести в Колизей. Конечно, находясь в опасности, христиане зорко следили за своим внутренним миром и проводили жизнь в чистоте и святости.

Но первые века прошли, гонения со стороны неверных прекратились, всегдашняя опасность миновала. Тогда вместо ежедневного причащения стали причащаться один раз в не­делю, затем раз в месяц и даже сократили до одного раза в год.

У нас в скиту держатся устава Афонской Горы, где он был составлен святыми старцами и передан во всегдашнее нази­дание, и в монастыре у нас придерживаются тоже этого пра­вила. Все иноки причащаются пять раз в год, но по благо­словленной причине можно и чаще. К этому так привыкли, что более частое причащение обращает на себя всеобщее вни­мание.

— Что это отец Иероним сегодня причащается?

— Ему разрешил старец.

— Но отчего?

— Ему явился диавол чувственным образом, а потому он совсем расслабел.

— Тогда понятно...

Впрочем, исповедоваться можно всегда, даже каждый день, и у нас исповедуют часто. Скитяне даже каждый день при­ходят к старцу на откровение помыслов, а монастырская бра­тия — раз в неделю. И от монастырской братии, особенно от скитян, требуется высокая жизнь по заповедям Христовым, жизнь равноангельская.

Наши почившие старцы осуществили эти высокие заветы, и Господь прославляет их. Тела их, веруем, лежат нетленны­ми. Про батюшку отца Макария достоверно известно, что тело его не подверглось тлению, в чем могли убедиться, когда ставили над ним часовню, а ведь он скончался лет шестьде­сят тому назад.

Замечательное явление! Тела праведников и подвижников нетленны, от тел же царей и владык мира сего остается горсть золы и больше ничего. Недавно писали, что при раскопках катакомб найдены могилы Диоклетиана, Нерона и других владык, перед которыми когда-то трепетала вся Вселенная. И какова же судьба их праха? Когда служителя спросили, что было в урнах, он равнодушно ответил — зола.

— Да где же она?

— А я отдал ее жене для стирки белья — хорошая зола!

Боже мой! Могли ли эти властелины когда-нибудь предпо­лагать, что прах их попадет в бак для стирки грязного белья! Как много заботились эти люди о своем теле — и вот какова участь этих тел! Святые же, также и все наши Оптинские стар­цы, умерщвляли свое тело — и оно оставалось нетленным.

Наша святая обитель привлекает к себе многих богомоль­цев, и часто слышится такое мнение, что, побывав раз в Оп­тиной, стремятся туда всей душой. Не имеет наша обитель ни чудотворных икон, ни прославленных мощей, но вся земля здесь как бы полита кровью и потом святых старцев, и молит­вами их низводится благодать на души верующих. Нигде в другом месте этого нет. Даже наш владыка, как епископ, по­сещающий обители, всегда говорил, что в Оптиной есть что-то особенное.

В России немного скитов — скитов десять, наверно, будет. Есть у нас один скит, где в храме бывает очень редко кто-ни­будь из посторонних, и то лишь за обедней. Утреню же мы совершаем всегда только своей скитской семьей. Сильное впечатление производит наш храм на посторонних посетите­лей — тихий, пустынный. Один благочестивый человек по­жертвовал однажды колокол в сто пятьдесят пудов весом, но он не подошел для скита и был снят. У нас самый большой в тридцать девять пудов.

Слава Богу, что в нынешний день, в век неверия и полной разнузданности нравов, есть еще в России святые места, ти­хие пристанища для хотящих спастись.

Трудно спастись среди развращенного общества. В Свя­щенном Писании говорится: С преподобным преподобен буде­ши, и с мужем неповинным неповинен будеши... и со стропти­вым развратишися (Пс. 17, 26. 27).

Греховные страсти губительно действуют на душу и тело. Уже находясь в монастыре и читая святых отцов, я узнал, что страсти столь же заразны, как и болезни, они также могут передаваться через предметы, как и зараза.

Когда святитель Спиридон, епископ Тримифунтский, ехал на Вселенский Собор, то на пути остановился в одной гости­нице. Сопровождавший святого инок, войдя к нему, спросил:

— Отче, не могу понять, отчего это наша лошадь не ест капусты, которую я ей купил у нашего хозяина. Капуста хо­рошая, впору человеку есть, а лошадь не ест?

— Оттого, — сказал святой, — что лошадь чувствует не­стерпимый смрад, исходящий от капусты по той причине, что наш хозяин заражен страстью скупости.

Человек, не просвещенный духом, этого не замечает, но святые имеют дар Божий распознавать страсти.

Однажды один из посетителей батюшки отца Амвросия просил продать его шубу, почти совсем новую, на дорогом меху, за половинную цену. С этой целью он оставил шубу у старца. Услышав о ней, козельский исправник приехал к ба­тюшке, прося его благословения на покупку. «Нет, — сказал старец, — не благословляю, она вам не подходит. В Козельске есть один еврей, он ее и купит».

Исправник послушался. Оказалось, что шуба при­надлежала человеку, зараженному гордостью, и эта страсть передалась тому, кто ее купил.

У одного богатого помещика случился пожар в доме. Вдруг в комнату вбежал его отец, умерший незадолго перед тем, одетый, как в гробу, и воскликнул: «Пожар!» Собака, спавшая тут же, бросилась на покойника с отчаянным лаем. Проснул­ся хозяин и не мог понять, что случилось с собакой, так как покойного отца он не видел, видели только его слуга и соба­ка. Слуга потом и рассказал об этом.

В Священном Писании рассказывается, как ослица видела Ангела, а пророк не видел58. У животных бывает особенное зрение, конечно, для нашего вразумления.

Много назидательного дает нам и наблюдение окру­жающей природы. Все знают растение подсолнечник. Свою желтую голову он всегда обращает к солнцу, тянется к нему, откуда и получил свое название. Но случается, что подсолнеч­ник перестает поворачиваться к солнцу, тогда опытные в этом деле говорят, что он начал портиться, в нем завелся червь, надо его срезать.

Душа, алчущая оправдания Божия, подобно подсол­нечнику стремится, тянется к Богу — Источнику света. Если же перестает искать Его, следовательно, такая душа гибнет. Необходимо в этой жизни ощутить Христа; кто не узрел Его здесь, тот не увидит Его и там, в Будущей Жизни. Но как уви­деть Христа? Путь к этому возможен — непрестанная молит­ва Иисусова, которая одна способна вселить Христа в наши души.

У преподобного Иоанна Лествичника спросили, есть ли верные признаки, по которым можно узнать, приближается ли душа к Богу или отдаляется от Него. Ведь относительно обыденных предметов есть определенные признаки — хоро­ши они или нет. Когда, например, начинают гнить капуста, мясо, рыба, то легко заметить это, ибо испорченные продук­ты издают дурной запах, изменяют цвет и вкус, и внешний вид их свидетельствует о порче.

Ну а душа? Ведь она безтелесна и не может издавать дур­ного запаха или менять свой вид. На этот вопрос святой отец ответил, что верный признак омертвения души есть уклоне­ние от церковных служб. Человек, который охладевает к Богу, прежде всего начинает избегать ходить в церковь. Сначала старается прийти к службе попозже, а затем и вовсе перестает посещать храм Божий. Оттого-то для иноков и обязательно посещение службы. Правда, по неотложным делам иногда разрешается не ходить ко всем службам, но при возможности это вменяется в необходимую обязанность. У нас в скиту даже обходят кельи по праздникам, чтобы никто не уклонился от церковной службы. Впрочем, это делается еще и по другой причине. Страшные явления бывают иногда в кельях иноков. У нас живут в отдельных кельях, но обязательно не менее двух человек в отдельном помещении. Это для того, чтобы в слу­чае каких-либо бесовских наваждений можно было постучать в келью соседа и попросить помощи.

Был у нас флигелек, где жил один монах, но теперь там не позволяют жить одному. Однажды был такой случай. После вечернего правила он увидел, что в его келье сидит какой-то человек уже преклонных лет и говорит ему:

— Что ты здесь? Только небо коптишь! Вернись к своим прежним занятиям, ты там принесёшь гораздо больше пользы и, получая хорошее содержание, будешь жить в свое удоволь­ствие.

— Но как отсюда уйти? Двери скита крепко заперты.

— Ты об этом не безпокойся, только пожелай — и я мгно­венно перенесу тебя. У ворот уже стоит тройка.

— Но кто же ты? Верно, демон? Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя! — воскликнул опомнившийся инок, и злой дух исчез.

Было около двенадцати часов ночи, когда инок прибежал к батюшке отцу Амвросию и рассказал ему о случившемся.

— Да, страшное видение ты имел, — сказал старец. — У тебя был восьмилегионный бес, кому он является, почти всегда того убивает.

— Как же я-то спасся?

— Господь известил меня, что ты в опасности, — ответил отец Амвросий, — и я встал на молитву; и тебе Господь на­помнил о Своем страшном и славном имени, которого трепе­щут адские силы.

Да, страшные вещи бывают у нас иногда. Но в монастыре легче победить диавола, в миру же несравненно труднее, и восьмилегионный бес, явившись, убивает. А является он людям, которые еще не начали праведно жить, а только еще думают об исправлении жизни.

Когда я был в миру, то имел товарища, скептически отно­сившегося к монастырям. «Не понимаю, для чего это люди, особенно иноки, сидят в одиночных кельях и удаляются от людских взоров», — говорил он. А между тем этот человек был монахом в душе, и душа его была чистая, возвышенная. Поэт и музыкант, у него был особый дар читать стихи, как ни у кого другого. Музыка была его страстью. Бывало, рассказы­вает нам что-нибудь и вдруг восклицает:

— Нет, я не умею объяснить этого словами, а это вот что! — Сядет к роялю, закинет голову, сыграет импровизацию.

— Поняли? — спросит потом.

Часто и не понимали его, но он не изменял своей системы объяснений. Квартира его была обставлена со вкусом и не банально: не было в ней диванов со столами перед ними и креслами по бокам, но было все красиво, изящно, оригиналь­но, как незауряден был и ее обитатель. Душа его всегда пита­лась высокими идеалами и далека была от всякой житейской прозы. Вначале он отвергал монашество, но позже нашел полное удовлетворение своих высоких устремлений именно в монашестве — в монастыре на Афоне, куда ушел, оставив все в миру.

Я счастлив был в миру тем, что сближался с людьми, дей­ствительно заслуживающими глубокого уважения. Случалось мне бывать и в больших собраниях. Другие играют в карты, танцуют, а мы с несколькими лицами такого же душевного склада уйдем куда-нибудь в самую отдаленную гостиную и беседуем. Я, бывало, и в миру не любил говорить глупостей. Иногда нечего говорить — и молчу, а иногда откуда что бе­рется. Это многие замечали. Конечно, мое удаление от со­блазнов мира сего многих смущало, и когда я перестал посе­щать шумные собрания и полюбил ходить в монастырь, обо мне начали отзываться как о сумасшедшем или, по крайней мере, не совсем нормальном.

— Слышали, Павел-то Иванович с монахами сошелся!

— Неужели? Вот несчастный человек!

Таково было мнение обо мне мирских людей. Да, тяжело спастись в миру! Святитель Николай Мирликийский ушел в пустыню, чтобы там подвизаться в посте и молитве, но Гос­подь не благословил его остаться там. Явившись святому, Гос­подь велел ему идти в мир. «Это не та нива, на которой ты принесешь Мне плод», — сказал Господь.

Таисия, Мария Египетская, Евдокия также не жили в монастырях. Везде спастись можно, только не оставляйте Спасителя. Цепляйтесь за ризу Христову — и Он не оста­вит вас.

Нынче дни Святой Пасхи, самого великого праздника хри­стианской Церкви, — праздник праздников и торжество тор­жеств. Каждый день церковь оглашается радостными песня­ми Пасхального канона. Помню, как восхищалась каноном матушка Евфросиния: «Вот, — говорила она, — прошла моя жизнь, ничего не знаю за собой хорошего, с чем предстать перед Престолом Божиим, а услышу пение: «Воскресения день, просветимся, людие...» — и радостно, и спокойно стано­вится на душе. «От смерти бо к жизни, и от земли к Небеси Христос Бог нас преведе...»

Господь исполнил желание матушки Евфросинии, и скон­чалась она на Пасху. Когда подняли гроб с ее иссохшим те­лом, хор запел «Воскресения день» вместо «Святый Боже», двери церкви широко раскрылись, и с улицы волной хлынул свет, и она ушла к вечному, незаходимому Свету.

Да сподобит и нас Господь такой блаженной кончины. Молитесь об этом и, когда диакон возглашает: «Христианския кончины живота нашего, безболезнены, непостыдны, мир­ны», не забывайте положить поклон, да упокоит вас Господь со всеми святыми. Аминь.

На Пасху 13 апреля 1911 г.

«Житие наше на Небесах есть» — это всегдашняя тема моих бесед, этой мыслью отрываю я себя и своих слушателей от привязанности к земному, тварному. «Житие наше на Не­бесах есть».

Неудовлетворенность земным чувствуется и у наших великих писателей, например у Тургенева, Пушкина, и у ино­странных — Шиллера, Шекспира, Гейне.

Лет пятьдесят тому назад, когда я еще ходил по стогнам59 мира сего, я читал Гейне, но он всегда производил на меня тяжелое впечатление. Это был великий талант, но не про­священный духом Христовой веры. Родом еврей, он хотя и принял христианство, но только для получения привилегий. В душе же он был атеист, не верующий ни в христианство, ни в иудейство. И древние языческие философы, например Ари­стотель, Платон, Сократ, не удовлетворялись земным. Но вот печальное явление: чем выше старались они взлететь, тем глубже падали. С христианином этого не бывает. Напротив, возносясь от земли, отрывая свое сердце от житейских при­вязанностей, вознесясь горе — Богу, он изменяется, перерож­дается и бывает способен ощущать великие радости. Тоска о потерянном блаженстве сквозит в произведениях великих писателей и художников, но нигде эта скорбь, растворенная, впрочем, утешением, не выражается так сильно, как в наших церковных песнопениях и молитвах. В них слышится то ры­дание о потерянном рае, то глубокое сокрушение о грехах, то радостная и победоносная песнь о нашем Искупителе. Взять хотя бы Пасхальный канон. Как он величествен и сладостен, как умиляет и утешает душу, еще не утратившую вкус к духов­ному! «Ныне вся исполнишася света, небо, и земля, и преиспод­няя, да празднует убо мир, видимый же весь и невидимый».

Да, великие ныне дни. В эти дни радуются и в миру, но не по-духовному. Один радуется, что получил деньги, другой — чины и ордена, третий — по другим причинам. Некоторые радуются, что пост прошел и наступило разрешение на все. Это, пожалуй, законная радость, если только в пище не пола­гать главного счастья. Но во святых обителях радость бывает о Воскресшем Иисусе. Не оставляйте посещать святые обите­ли, особенно в праздники, когда и меня не будет. Здесь теп­лится духовная жизнь, согревающая душу человека. Правда, есть и земные радости, облагораживающие душу. Нет греха, например, наслаждаться красотами мира сего. Есть на земле необыкновенно красивые местности. Прекрасны Альпы, ос­вещенные солнцем, великолепны многие места в Италии, про Неаполь сложилась пословица: «Посмотри на Неаполь — и умри». Ни о Париже, ни о Риме этого не говорится. А гово­рят именно о Неаполе, который действительно дивно хорош со своим голубым морем и горами.

Хороша и наша северная природа. Тургенев живо и ярко описал ее в своих произведениях. Он, между прочим, был в Оптиной и восхищался красотой нашей обители. Но нынеш­ний мир есть только слабое подобие мира, бывшего некогда до грехопадения. Есть мир Горний, о красотах которого мы не имеем понятия, а понимают его и наслаждаются им только святые люди. Этот мир остался неповрежденным, но земной мир после грехопадения резко изменился. Все равно как если бы кто-нибудь лучшее музыкальное произведение, например Бетховена, разделил на отдельные тона — тогда впечатления целого не получилось бы. Или картину, например Рафаэля, разорвал на клочки и рассматривал отдельные кусочки. Что увидели бы мы? Какой-нибудь пальчик, на другом лоскутке часть одежды и так далее, но величественного впечатления, которое дает произведение Рафаэля, мы, конечно, не получи­ли бы. Разбейте великолепную статую на части — впечатле­ния от прекрасного не получится. Так и нынешний мир. Некоторые подвижники даже отвращали от него свои взоры. Известен один подвижник, который загородил иконой един­ственное окно своей кельи, а из него открывался восхититель­ный вид. Его спросили:

— Как это ты, отец, не хочешь даже взглянуть, а мы не могли налюбоваться на небо, на горы и на Эгейское море с его островами?

— Отчего я закрываю окно, вам не понять, но созерцать красоты мира сего я не имею желания, — ответил подвижник.

Это оттого, что он созерцал красоту Горнего мира и не хо­тел отвлечь от него своего внимания. Действительно, кто по­знал высшее блаженство, тот нечувствителен к земным утеше­ниям. Но для сего познания надо иметь высокую душу.

Мне вспоминается такой случай. В одном богатом семей­стве был вечер. На нем одна талантливая девушка удивитель­но хорошо исполнила лучшее произведение Моцарта. Все были в восхищении, а у притолоки стоял лакей, подававший папиросы и вообще прислуживающий гостям, и позевывал: «И что это господа слушают такую скучную музыку? Вот бы поиграли на балалайке...». Он был прав в своем суждении, так как серьезная музыка была ему непонятна. Чтобы понимать произведения земного искусства, и то надо иметь художе­ственный вкус. Возьмем, например, пение. Теперь даже в цер­ковь проникают театральные напевы и мелодии, вытесняя старинное пение, а между тем оно часто бывает высокохудо­жественным, но его не понимают.

Как-то я был у обедни в одном монастыре и в первый раз слушал там так называемое столповое пение60. «Херувимская», «Милость мира» и другие произвели на меня сильное впечат­ление. Народу было мало, я стоял в уголке и плакал, как ре­бенок. После обедни я зашел к игумену и рассказал ему о сво­ем впечатлении.

— А вы, верно, никогда не слышали столпового пения? — спросил меня игумен.

— Нет, — отвечаю, — даже названия не знал.

— А что такое столбовой дворянин?

— Ну, это значит имеющий древний род.

— Так и столповое пение — это древнее пение, мы заим­ствовали его от отцов, а те — от греков. Теперь оно редко где встречается, забывают его, много появилось новых напевов — Алябьева, Львова и других. Правда, и из новых есть необы­чайное... Турчанинов, например, его напевы известны не только в России, но и за границей, даже в Америке и то оце­нили его по достоинству. Недавно регент спрашивает меня:

— Благословите запричастный спеть «Воскресения день».

— Бог благословит, — отвечаю, — это и нужно.

— Только новым напевом.

— Каким же? Пропойте хотя бы на один голос.

Он пропел.

— Ну, — говорю, — такой напев может вызвать только сле­зы уныния, а вовсе не радостное настроение. Нет уж, пойте по-старинному.

Так и спели.

Напев Пасхального канона составлен Иоанном Дамаски­ным, и так дивно, величественно составлен. Он возвышает душу и исполняет духовной радости по мере воспринимаемо­сти каждого. Но появляется вопрос: где ключ для открытия духовных радостей? На это ответ один — в молитве Иисусо­вой. Великую силу имеет эта молитва. И степени она имеет разные. Самая первая — это произнесение слов: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». На высших степенях она достигает такой силы, что может и горы переставлять. Этого, конечно, не всякий может достигнуть, но произносить слова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя» каждому нетрудно, а польза громадная, это сильнейшее оружие для борьбы со страстями. Одна, напри­мер, горда; другую обуревают блудные помыслы, кажется, и мужчин не видит, а все в мыслях блудит, третья завистлива, а бороться с грехами нет сил, где взять их? Единственно — в Иисусовой молитве. Враг всячески отвлекает от нее. Ну что за безсмыслица повторять одно и то же, когда ни ум, ни сер­дце не участвуют в молитве, лучше заменить ее чем-нибудь другим. Не слушайте его — лжет. Продолжайте упражняться в молитве, и она не останется безплодной. Все святые держа­лись этой молитвы, и она становилась им так дорога, что они ее ни на что не променяли бы. Когда их ум был отвлекаем чем-нибудь другим, они томились и стремились опять начать молитву. Их стремление похоже было на желание человека, жаждущего, например, после соленой пищи утолить жажду. Иногда за неимением воды это не сразу удается, но желание еще больше усиливается от этого, и, найдя источник, он пьет ненасытно. Так и святые жаждали начать молитву и начинали ее с пламенной любовью.

Иисусова молитва приближает нас ко Христу. В Задонске подвизался известный в свое время подвижник Георгий. Рано познал он всю суету жизни и ушел в монастырь, но и этим не довольствовался, а избрал себе совершенное уединение — зат­вор. Здесь в посте, молитве и богомыслии проводил он вре­мя, но искушения не оставили его. Когда он был еще в миру, то любил чистой любовью одну девушку, и образ ее часто возникал перед ним, смущая его душевный покой. Однажды, чувствуя свое безсилие в борьбе, он воскликнул:

— Господи, если это мой крест, то дай силы понести его, а если нет — изгладь из моей памяти само воспоминание о ней!

Господь услышал его. И вот той же ночью он видит во сне девушку необычайной красоты, облеченную в золотые одеж­ды. В ее взоре светилось столько неземного величия и ангель­ской красоты, что Георгий не мог оторвать от нее глаз и с благоговением спросил:

— Кто ты? Как твое имя?

— Мое имя — целомудрие, — ответила девушка, и виде­ние исчезло.

Придя в себя, подвижник возблагодарил Господа за вра­зумление. Образ, виденный им во сне, запечатлелся так в его уме, что совершенно затмил все другие образы.

И я усердно прошу вас: изгоните все образы из головы и из сердца вашего, чтобы там был только один образ Христа. Но как этого достигнуть? Опять же молитвой Иисусовой!

На днях приходит ко мне один скитянин-схимник.

— В уныние прихожу я, авва, так как не вижу в себе пере­мены к лучшему, а между тем ношу высокий ангельский об­раз. Ведь Господь строго взыщет с того, кто инок или схим­ник только по одежде. Но как измениться? Как умереть для греха? Чувствую свое полное безсилие...

— Произносите всегда Иисусову молитву и все пре­доставьте воле Божией.

— Но какая же польза от этой молитвы, если в ней не уча­ствуют ни ум, ни сердце?

— Громадная польза. Разумеется, эта молитва имеет мно­жество подразделений: от простого произношения этой мо­литвы до молитвы творческой, но нам хотя бы на последней-то ступеньке быть и то спасительно. От произносящего эту молитву бегут все вражеские силы, и такой рано или поздно все-таки спасется.

— Воскрешен! — воскликнул схимник, больше не буду унывать.

И вот повторяю: произносите молитву хотя бы только устами, и Господь никогда не оставит нас. Для произнесения этой молитвы не требуется изучения каких-либо наук.

Граф Толстой был человек всесторонне образованный, но не имел Христа — и погиб. Земные знания не помогли ему. Отверг он Святую Церковь — и сам был отвергнут.

Нынче радостное время — Пасха. «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот да­ровав». Кто это сущие во гробех? Это все люди, грешники, прежде мертвые для Бога, но воскрешенные к новой жизни смертью Христа Спасителя.

19 июня 1911 г61

Начинается отрывок словами: «Какой ангельский язык мо­жет выразить все значение Иисусовой молитвы?» Итак, автор думает, что не человеческому языку говорить о ней. Но каков же этот ангельский язык? И есть ли такой язык? Конечно, нет. И мы не можем представить себе его свойств, ибо он состоит не из звуков, там ведь не будет ничего чувственного.

Знаем мы, что люди часто понимают друг друга по выра­жению глаз, хотя между ними ничего не было сказано. Есть язык жестов, которым изъясняются глухонемые.

Каков будет ангельский язык, мы не знаем, но только ан­гельского языка будет достаточно, чтобы выразить значение Иисусовой молитвы. Понятным это значение становится только тем, кто на опыте узнал его. Для занятия Иисусовой молитвой автор книги удалился в горы Кавказа, вел уединен­ную жизнь и лишь изредка приходил в обитель для исповеди и причащения Святых Таин.

Все описанное в книге заслуживает полного доверия, как осознанное автором на опыте. Действие этой молитвы по­крыто величайшей тайной. Не в одном говорении слов: «Гос­поди Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного» она состоит, но доходит до сердца и таинственно водворяет­ся в нем. Через молитву мы входим в общение с Господом Иисусом Христом, молимся Ему, сливаемся с Ним в одно целое. Эта молитва наполняет душу покоем и радостью сре­ди самых тяжелых испытаний, среди всякой тесноты и суе­ты житейской.

Я получил письмо: «Батюшка, задыхаюсь! Со всех сторон теснят скорби, нечем дышать, не на что оглянуться... Не вижу радости в жизни, смысл ее теряется». Что скажешь такой скорбящей душе? Что надо терпеть? А скорби, как жернов, гнетут душу, и она задыхается под их тяжестью.

Заметьте, что не о неверах и безбожниках я сейчас говорю, не о тех, кто тоскует, когда потеряли Бога, — не о них я гово­рю. Нет, теряют смысл жизни верующие души, вступившие на путь спасения, души, находящиеся под действием Божествен­ной Благодати. Не знают они, что это состояние временное, переходное, которое надо переждать. Пишут: «Впадаю в уны­ние, что-то темное обступает меня».

Я не говорю, что такая скорбь законна, не говорю, что эта скорбь — удел всякого человека. Это не наказание, это крест, и этот крест надо понести. Но как же понести его? Где под­держка? Иные ищут этой поддержки и отрады у людей, дума­ют найти покой среди мира — и не находят. Отчего? Оттого, что не там ищут. Покой, свет и силу надо искать в Боге, через молитву Иисусову. Станет тебе очень тяжело, мрак обступит тебя — встань перед образом, зажги лампадочку, если она не была зажжена, встань на колени, если можешь, а то и так, скажи: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» Скажи раз, другой, третий, говори так, чтобы не одни уста произносили эту молитву, а доходила бы она до сер­дца. Впрочем, дойдет непременно и до сердца Сладчайшее имя Господа, и мало-помалу удалятся тоска и скорбь, просвет­леет на душе, тихая радость воцарится в ней.

Понять это чудное действие Иисусовой молитвы может только тот, кто на опыте познал его. Представьте, какой-ни­будь человек никогда не пробовал меда и станет расспраши­вать, что это такое. Как ему объяснить? Скажешь: он сладкий, приготовляется пчелами, соты с медом вынимают из улья, режут на части... Вряд ли он что-либо поймет. Не проще ли сказать: хочешь узнать мед — так попробуй его. Так и молит­вой Иисусовой. Многие, познав ее сладость и значение, всю жизнь отдавали ей, чтобы сродниться с ней, слиться со Слад­чайшим именем Господа Иисуса Христа.

Вам при ваших учебных или иных занятиях невозможно всю жизнь наполнять Иисусовой молитвой, но каждая из вас проходит по двадцать, пятьдесят или сто молитв в день. Каж­дая по силе своей навыкает ей. Пусть одна преуспела на дюйм, другая — на аршин, третья — на сажень, а иная, может быть, на версту ушла вперед, важно, что хоть на дюйм-то про­двинулась, и слава Богу за все.

Для занятий этой молитвой уходят люди в монастырь. Правда, в настоящее время монастыри, особенно женские, поставлены в такое положение, что все время уходит на ис­полнение послушаний, хлопоты, работу. Трудно монахиням, а все-таки постепенно проникаются они молитвой и навыкают ей. Помню, поступая в монастырь, я вообразил, что там толь­ко и знают, что вот так (батюшка молитвенно возвел руки). Но когда поступил, оказалось совсем другое. Мало молитвы, мало труда молитвенного, на одной молитве не проживешь, нужен еще и труд послушания. Если труд молитвенный и ис­полнение послушания чередуются, сменяя один другое, так и хорошо, и этим путем легко достигнуть спасения.

Дальше в книжке сказано, что молитву постичь может только тот, кто удалил из сердца всякие мирские привязанно­сти; только в сердце, свободном от пристрастия к миру, мо­жет вселиться Господь.

Помню, лет сорок, а то и пятьдесят тому назад, был я в одном доме. Собралось там много гостей. Одни, как водит­ся в миру, играли в карты, другие разговаривали, потом нача­лись танцы. Это не был настоящий бал, как-то все вышло неожиданно. На этом вечере была девушка удивительной кра­соты. Ни в чем она не принимала участия. Потом вдруг вста­ла, подошла к роялю и начала играть. Чувствовалось, что она совершенно ушла от окружающей обстановки, ушла в себя, в свой внутренний мир и, пожалуй, в эти звуки. Стояла чудес­ная лунная ночь. Долго играла девушка, а когда наигралась, подошла к окну и задумалась. Меня все это заинтересовало, и я решил с ней познакомиться. Подхожу к одной даме и спрашиваю:

— Знаете ли вы такую-то?

— Знаю.

— Познакомьте меня с ней.

— Познакомить-то я могу, только стоит ли? Уверяю вас, что она совсем неинтересна, ничего вы в ней не найдете.

Я познакомился с этой девушкой. Ей было не помню сколько лет, но не менее двадцати. Она оказалась очень глу­бокой натурой, жившей своей внутренней жизнью. Она лю­била, и любила так, как умеют любить только такие люди.

— Понимаете, он все, чем я живу, свет моей жизни, им все наполняется вокруг меня и во мне; без него все — мрак, все — темнота, и жизнь теряет всякий смысл. Я ему отдала всю себя, свою душу, свое сердце.

— Где же он?

— Страшно сказать.

— Что, далеко уехал?

— Нет, умер.

— И вы мертвого любите?

— Да, люблю, и никого другого не полюблю. Все у него, все он унес с собой в могилу, а у меня ничего не осталось.

Недолго продолжалось мое знакомство с этой девушкой, скоро она уехала в Самару, но то время, пока я ее знал, она оплакивала свою первую любовь.

— Я никогда не полюблю другого, — упорно повторяла она.

Эта встреча была пятьдесят лет тому назад. Если бы я встре­тил эту девушку теперь, я бы знал, что ей сказать. Я бы сказал: «Вы говорите, что не полюбите другого? А я вам советую полюбить знаете кого? Господа Иисуса Христа! Вы хотели от­дать свое сердце человеку — отдайте его Христу, и Он напол­нит его светом и радостью, вместо мрака и тоски, оставшихся вам после любви к человеку».

Так и вам говорю: иные, быть может, пережили такое чув­ство, и, наполовину угасшее, оно теплится чуть видной ис­крой в вашем сердце — затушите эту искру! Другие, может быть, сейчас переживают самый разгар этого чувства — гони­те его, не отдавайте ему своего сердца, так как его требует Господь Себе. Даждь Ми, сыне, твое сердце... (Притч. 23, 26), — обращается Он к человеку. Не давайте сердцу привязываться к тленным благам мира сего, гоните из него всякое при­страстие, так как только в свободном сердце, свободном от всех пристрастий, может сотворить Себе обитель Господь.

Основание всего закона Божия — любовь к Богу и ближ­ним. Старайтесь возлюбить Господа. Как достичь этого? Он Сам сказал об этом: Имеяй заповеди Моя и соблюдаяй их, той есть любяй Мя... (Ин. 14, 21). Итак, по слову Самого Господа, путь к Нему, к Божественной любви один — исполнение за­поведей Его, о которых Он, в свою очередь, говорит: «Запо­веди Моя не тяжки суть»62.

Заповеди эти все знают, каждый день они читаются или поются на Божественной литургии: блажени кротцыи... бла­жени милостивии и др. (см.: Мф. 5, 3-12). Иная скажет: «Этой заповеди я соблюсти не могу, так как у меня нет средств на милостыню». Нет, и такая может исполнить запо­ведь о милости, и она может подать если не материальную, так духовную милостыню. Спросите: как же это? А вот как: тебя оскорбила такая-то или такой-то — прости его, вот и будет духовная милостыня.

— Нет, я этого не могу! Разве можно простить такое ужас­ное оскорбление? Да я как вспомню о нем, так готова растер­зать того, кто нанес мне его, а вы говорите: «Прости».

— Так не можешь простить?

— Не могу!

— А простить-то надо! Сил не хватает? Так проси у Бога. Обратись к Нему и скажи: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, и помоги мне простить». Ска­жи раз, другой, третий...

— И что же будет?

— Сама на опыте узнаешь — простишь обидчика. Другая говорит:

— Вот та-то пронесла мое имя, яко зло, перед людьми, та­кого наговорила, чего никогда и не было, проходу мне не дает колкостями и насмешками.

— А ты молчи, не отвечай ничего, потерпи.

— А разве это можно стерпеть?

— Не можешь? Опять обратись к Господу: «Господи Иису­се Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, и помоги мне стерпеть». Попробуй так просить и на опыте увидишь, что из этого выйдет. И так во всяком трудном положении обращай­ся к Господу — и поможет. Исполняй заповеди Его и проси Его помощи. Беда, если кто понадеется на свои силы и взду­мает сам, не прибегая к Божественной помощи, исполнять за­поведи, кто вздумает обойтись без смирения. Две добродете­ли необходимы в деле спасения: одна — любовь, другая — смирение. Без этих двух не только умная молитва, но и само спасение невозможно. Ведь вот Толстой, как он ужасно кон­чил, а раньше был религиозный человек, молебны заказывал, молился со слезами, все, казалось, было, одного не было — смирения. Любил осуждать других, не умел прощать людских недостатков.

Заговорили с ним об одном его соседе.

— Что вы, — говорит, — разве он человек?

— А то как же? Конечно, человек!

— Ну вот, какой же он человек? Просто тварь.

— Да ведь и все — тварь. Ангелы и то тварь: «О Тебе раду­ется. Благодатная, всякая тварь, ангельский собор и человече­ский род».

— Да нет, его нельзя человеком считать!

— Почему же?

— Он безбожник, он в церковь не ходит, в Бога не верит, разве это человек?

А старая нянюшка скажет ему... (Тут беседа прерывается, стучат в дверь: брат Григорий говорит, что пришел брат Фи­липп, просит благословения ехать и спрашивает, дадут ли ему лошадь.)

— Лошадку ему дадим, пусть идет запрягать... Вот так-то в монастыре у нас — Иисусова молитва, а тут Филипп пришел, лошадка нужна... Ну да ладно, прибежала лошадка и убежала, а мы остались при своем... Так вот старушка-няня говорит Толстому: «Левушка, не осуждай их, пусть они, как знают, а ты их не суди, тебе-то что! Сам за собой смотри». Не мог он переделать себя и плохо кончил.

Вот теперь иная думает: «Я в церковь хожу, а вон та не хо­дит, ну какая же она! И та вон что делает, на что уж это похо­же», — да так все машет, да машет ручкой, себя лучше других считает. Глядишь, и домахала до того, что упала ниже тех, кого осуждала.

Надо себя недостойнее всех считать — вот верный и един­ственный путь ко спасению, и еще — исполнение заповедей Господних. О них Господь сказал, что они «не тяжки суть», но своими силами нам их не выполнить, надо просить помощи у Господа — и даст. Кажется, просто. Просто, но сложно. По­молимся Ему, да просветит и укрепит Он нас в любви Своей. Аминь.

30 июня 1911 г.

«Там за далью непогоды есть блаженная страна». Когда я ехал по Сибири к Мукдену, смотрел в окно вагона и думал, что вот так к востоку начинаются неведомые нам страны — Китай, Корея, со своими обычаями, своими нравами. Преж­де эти страны коснели во тьме язычества, теперь просвеща­ются светом Христовым. В столице Японии — Токио, где раньше поклонялись дракону, возвышается великолепный со­бор. А потом от этих неведомых стран мысль неслась дальше, в страну, где блаженствуют небожители, где нет ни печали, ни воздыхании. О ней хочется говорить, туда вознестись мыслью от земли.

Земля — это место изгнания, ссылка. За уголовные пре­ступления людей осуждают на каторгу, кого на двенадцать лет, кого на пятнадцать, а кого и навсегда, до смерти. Вот и мы провинились перед Господом и осуждены на изгнание, на каторгу. Но так безконечно любвеобилен Господь, что даже в этом месте изгнания оставил Он нам много красот, много отрады и утешения, которые особенно понимаются натурами, обладающими так называемым художественным чутьем. Эти красоты здешнего мира только намек на красо­ту, которой был преисполнен мир первозданный, каким его видели Адам и Ева. Та красота была нарушена грехом пер­вых людей.

Представьте себе чудную статую великого мастера, и вдруг хватили по ней обухом. Что от нее останется? Осколки. Мы можем подобрать их, отыскать шею, часть лица, руки. При­знаки красоты сохраняются и в этих отдельных осколках, но уже не обрести прежней гармонии, цельности, прежней кра­соты еще не разрушенной статуи. Так и грехопадение первых людей разрушило красоту Божия мира, остались нам только осколки, по которым мы можем судить, как прекрасно было все раньше — до грехопадения.

Но придет время всемирной катастрофы, весь мир запыла­ет в огне. Загорится земля, и солнце, и луна — все сгорит, все исчезнет, и воцарится новый мир, гораздо прекраснее того, который видели первые люди. И настанет тогда вечная ра­дость, полная блаженства во Христе. По этой-то блаженной жизни и тоскует теперь на земле человеческая душа. Есть пре­дание о том, что раньше, чем человек рождается в мир, душа его видит те небесные красоты, а вселившись в тело земного человека, продолжает тосковать по этим красотам. Так Лер­монтов объясняет присущую многим людям непонятную тос­ку. Он говорит, что за красотой земной душе снился лучший, прекраснейший мир иной. И эта тоска о Боге — удел боль­шинства людей.

Так называемые неверы сами по себе верят и, не желая в этом признаваться, тоскуют о Боге. Только у немногих несчастных так уж загрязнилась душа, так осуетилась она, что потеряла способность устремляться к Небу, тосковать о нем. Остальные ищут. А ищущие Христа обретают Его по нелож­ному Евангельскому слову: ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам (Мф. 7, 7).

В дому Отца Моего обители многи суть (Ин. 14, 2). И за­метьте, что здесь Господь говорит не только о небесных, но и о земных обителях. И не только о внутренних, но и о внеш­них. Каждую душу Господь ставит в такое положение, окру­жает такими обстоятельствами, которые лучше всего способ­ствуют ее преуспеванию. Это и есть внешняя обитель. Когда душа исполняется мира, покоя и радости — это внутренняя обитель, которую готовит Господь любящим и ищущим Его. (Брат Григорий пришел сказать, что через десять минут надо начинать всенощную.)

— Ну вот ты через десять минут и приди, — говорит ба­тюшка. (Вскоре начинается благовест.)

— Что такое благовест? Знаете, что он собой изображает? Архангельский глас, который прозвучит в конце мира. Об этом конце и напоминает нам благовест, а когда-нибудь и мы услышим тот страшный глас. Но сейчас нас о нем предупре­дили, мы уже ожидали его. А с тем гласом будет не так. Вне­запно, без всякого предупреждения, раздастся он, а за ним — Страшный суд, который будет длиться не год, не месяц и даже не день, а один лишь миг, одно слово решит участь че­ловечества, только слова «приидите» или «отидите» — и все кончено! Блаженны, кто услышит «приидите», для них нач­нется жизнь в раю.

Достоевский, который бывал здесь и сиживал в этом крес­ле, говорил отцу Макарию63, что раньше он ни во что не ве­рил.

— Что же заставило вас повернуть к вере? — спрашивал его отец Макарий.

— Да я видел рай. Как там хорошо, как светло и радост­но! И насельники его так прекрасны, полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу я забыть того, что пережил там, и с тех пор повернул к Богу.

И действительно, он круто повернул вправо, и мы веруем, что Достоевский спасся.

В Апокалипсисе апостол Иоанн тоже изображает рай в виде великолепного храма на двенадцати основаниях. Одно основание — яхонт, другое — сапфир, третье — тоже драго­ценный камень. В этот храм ведут двенадцать ворот, и каж­дые ворота состоят из одной цельной жемчужины. Так рисует Иоанн Богослов Град Господень — Новый Иерусалим. Но, конечно, ничего в этом описании нельзя понимать букваль­но, и эти двенадцать ворот вовсе не похожи вот хотя бы на Святые ворота скита Оптиной церкви или еще какие-нибудь. Объясняющие Откровение говорят, что под двенадцатью во­ротами надо понимать двенадцать апостолов, просветивших Христовым учением всю Вселенную.

В своем стремлении к этому Граду Господню душа иной раз находит утешение в музыке. Я в миру любил серьезную музы­ку — Бетховена, Шуберта, например. Иду как-то с концерта. Встречается мне знакомый и спрашивает:

— Откуда вы идете и отчего вы такой радостный и торже­ственный?

— В концерте был. Что за чудная музыка! В какой восторг приводит она душу!

— Нет, есть иные высшие восторги, выше всяких востор­гов от музыки. Сходили бы вот к такому-то, он вас введет в иную область, в область восторгов от молитвы.

И он не солгал. Я любил бывать в церкви, особенно у все­нощной в нашем Воскресенском соборе. Любил полумрак, тихий, мерцающий свет лампады, там особенно хорошо мо­литься. Вот и вы сейчас пойдете ко всенощной, помолитесь там, постарайтесь помолиться хорошенько, постарайтесь войти и углубиться в себя. Ведь в каждом из вас есть мир неизреченной красоты, в котором таится много чистых во­сторгов, неизглаголанных радостей. Войдите в себя — и они откроются вам. Впрочем, не ждите от молитвы одних вос­торгов, не унывайте, когда не ощутите радости. Ведь и так бывает: стоишь в церкви, а внутри как будто не сердце, а деревяшка, и деревяшка-то еще и не оструганная. Ну что же, и за то, то есть за деревяшку, слава Богу! Значит, так надо было. Ведь иная душа, пережив высокие восторги, и возом­нить о себе может, а состояние «окамененного нечувствия» смиряет ее. И вообще, мы не можем требовать от Бога мо­литвенных восторгов. От нас требуется молитвенный труд, а радость посылается от Бога, когда это угодно Богу и нам на пользу. Итак, будем молиться Ему и положимся во всем на Его святую волю.

Когда я жил еще в миру, товарищи называли меня идеали­стом. Бывало, придут звать меня куда-нибудь:

— Устраивается пикник, целой компанией едем за Волгу с самоваром и закуской. Будет очень весело.

— Сколько же это стоит?

— По десять рублей с человека.

Вынимаю деньги и отдаю за себя, чтобы не слышать упре­ка, будто уклоняюсь из корыстных побуждений. А потом в день пикника заболеваю некоей дипломатической болезнью и остаюсь дома. Вечером иду на берег Волги. Луна, в городском саду гремит музыка. Я хожу один, любуюсь красотой ночи — и хорошо мне!

А наутро товарищи говорят между собой:

— Был он?

— Нет, не был.

— Ну, конечно, ведь он у нас идеалист.

Вот этот-то «идеалист» и привел меня в конце концов сюда, в скит. Аминь.

25 июля 1911 г.

Сегодня был я в монастыре по делам. Богу было угодно, чтобы, выходя оттуда, встретил я одну девицу, ищущую спа­сения своей души, и одну монахиню. Зашла у нас речь о том, как строится жизнь человеческая.

Епископ Игнатий (Брянчанинов)64, с творениями которого некоторые из вас, может быть, уже знакомы, говорит, что жизнь всякой человеческой души строится по заранее наме­ченному Божественному плану. Иные спросят: что это за план и одинаков ли он для всех людей или каждая отдельная жизнь идет по плану, присущему ей одной?

Придется сказать, что у всех людей, идущих ко спасению, жизнь строится по одному плану, но пути, по которым они идут, бывают различны. Представьте себе круг: от разных то­чек окружности идут линии, которые все сходятся в одной точке у центра. Центр — это Христос, цель всякой души, ищущей спасения, а радиусы — различные пути, которыми люди подходят ко Христу. План спасения человеческой души, по мнению епископа Игнатия, изложен в Библии, а именно в истории древнего Израиля. Еврейский народ жил в Египте под властью фараонов. Не довольствуясь господством над Израилем, фараоны начинают притеснять его народ, застав­ляют исполнять тяжелые работы, участвовать в постройке пирамид, которые сохранились и до нашего времени. Мало того, фараоны издают приказ убивать еврейских младенцев мужского пола, так как евреи очень быстро размножались. Стонет народ под чужим игом и ждет избавителя от Бога. В лице Моисея, «взятого из воды» (заметьте себе — «взятого из воды»), посылается им избавитель. Он совершает много чу­дес, наводя различные казни на египтян, и наконец фараон отпускает евреев. Моисей выводит их из Египта. Такова исто­рия древнего Израиля, но она служит прообразом того, что совершается до наших дней с новым Израилем, с каждой хри­стианской душой, ищущей спасения. Каждая душа томится под игом мысленного фараона — сатаны, каждая стонет и ждет себе избавителя; и является Избавитель — Господь Иисус Христос, прообразом Которого был древний Моисей. Знал ли он сам, что является прообразом Спасителя? Думаю, что знал. Господь избавляет душу от гнета фараонова, но что происходит дальше? Едва Израиль ушел из Египта, и уже фараон пожалел, что отпустил народ, и погнался вслед за ним. Так бывает и с человеческой душой. Оставив прежнюю нерадивость, ступили на путь добрый. Неужели твердо, не­преткновенно пойдут по нему? Ошибаетесь. Сатана, выпус­тивший их из-под своей власти, непременно пожалеет о том и устремится вслед. Бегут израильтяне, и вот они у Чермно­го моря. Сзади погоня, справа — разбойники, слева — пус­тыня, перед ними — вода. Куда деваться? Где искать спасе­ния? Казалось бы, безвыходное положение. Что же Моисей? Помолился он Богу, ударил жезлом по воде, и она расступи­лась. В длинный водный коридор вступили евреи: идут со страхом по дну моря, а за ними втягиваются полчища егип­тян. Не маленький был этот коридор. По исследованиям ученых, до сорока верст длиной простирался он. Вышли ев­реи из воды, а фараон с войском уже на середине моря. Что же делает Моисей? Снова молится, и новое движение посо­хом, которое вместе с прежним движением составило крест, и волны смыкаются над египтянами. Все войско погибло, ни один не спасся, по слову Писания. Нет больше опасности, нет больше погони, и Израиль спокойно продолжает путь, направляясь к земле обетованной. Подобное состояние пе­реживает и всякая душа человеческая. Но сатана не оставляет ее в покое: отовсюду надвигаются скорби и искушения, кру­гом обступает мрак, кажется, положение ее безвыходно, ка­жется, неоткуда ждать помощи. Но тут-то и является Бог со Своей помощью.

Крестом спасен древний Израиль — Крестом Христовым спасется и новый Израиль, и часто близкая к отчаянию душа не знает, что стоит на грани, за которой начинается новый путь. Итак, Чермное море пройдено. Но далеко еще до земли обетованной, до земли, текущей медом и млеком. Не сразу попадают туда евреи, сорок лет кружит с ними по пустыням Моисей. Иной человек, узнав о спасительном пути и встав на него, думает, что все уже сделано, что он достиг святости и готов чуть ли не на Небо взлететь. Ошибается. Мало начать спасительный путь, мало обратиться к Богу — еще не здесь начинается страна, где текут мед и млеко.

Сорок лет ходят израильтяне с Моисеем по пустыне, стре­мясь к земле обетованной. Безплодна пустыня, ничего нет кругом, не раз одолевают сомнения евреев, но Господь не до­пускает им погибнуть. Так и души, избравшие путь богоугож­дения, высвободившись из-под гнета страстей, оторвавшись от всего, что прежде составляло содержание их жизни, часто устрашаются, увидев себя сразу в пустыне: «Господи, что же теперь делать? Чем жить?» Напрасно смущается такая душа. Бог, пославший ей Моисея, чтобы вывести ее из Египта, по­шлет и манну, как послал древним евреям.

Кончается сорокалетнее странствование евреев, про­образовавшее странствование каждой души, ищущей Горнего Иерусалима.

Понимали ли евреи, что они служили таким прообразом? Думаю, не понимали. Кто же вводит Израиль в землю обето­ванную? Моисей? Нет, за то, что усомнился он в Божествен­ном Промысле, умирает он, не достигнув Ханаана, а вводит туда евреев Иисус Навин. Обратите внимание на это имя: Иисус вводит в обетованную землю, и Иисус Христос отвер­зает нам двери рая. Крестом Своим вводит Он нас туда. Крест Христов — вот величайшее таинство.

Обратите внимание на подробности, связанные со спаси­тельными страданиями Христа. Распинается Он посреди двух разбойников. Почему между разбойниками? Здесь тоже глу­бокий смысл. Распятием Своим Господь спасает от проклятия и смерти нас, людей, а все мы, грешные, отпавшие от Бога, являемся разбойниками перед Ним. Разбойники висят справа и слева от Христа тоже не случайно, в этом последующая ис­тория всего человечества. Висящий слева изрыгает хулы, а справа слышится голос: ...помяни меня, Господи, когда при­идешь в Царствие Твое (Лк. 23, 42).

И ныне мы видим разделение среди людей, и ныне мы знаем и правых и левых. Приняв такое название, они изрека­ют себе приговор, не устрашает их пример повешенного по левую сторону. В различной участи этих разбойников судьбы всего человечества: одна часть его вместе с хулителем низвер­гается в ад, другая слышит голос Самого Господа: ...днесь со Мною будеши в раи (Лк. 23, 43). Одни идут на гибель, дру­гие — в Жизнь Вечную.

Цель всей жизни земной — наследовать Жизнь Вечную, ту Жизнь, где не будет никакого труда, не будет ни скорби, ни воздыханий. Для достижения этой Вечной Жизни идут в мона­стыри. Впрочем, я никого не зову в монастырь и не говорю, что спасение невозможно в миру. Только не могу не заметить, что взоры лучших людей устремлялись именно к монашеству. Не буду приводить мнения учителей Церкви, воспитавшихся в монастырях. Обращу ваше внимание на творения гениев свет­ской литературы. Возьмем представителя протестантского на­рода, гиганта человеческой мысли Шекспира, и посмотрим, что он говорит о жизни в миру. Устами героя одного из лучших своих произведений — Гамлета так аттестует он мир: «Мир — это старый сад, заросший сорной травой». А затем добавляет, обращаясь к Офелии: «Офелия, иди в монастырь». Вот как от­несся Шекспир к миру и монастырю.

Иные говорят, что монашество не установлено Господом, что в Евангелии нет указания на него. Это неверно. ...могий вместити да вместит, — говорит Господь именно о жажду­щих высшей жизни (Мф. 19, 12).

Спастись можно в миру, но высшее совершенство достига­ется в монастырях. И в Писании сказано: ...Не оженивыйся печётся о Господних, како угодити Господеви: а оженивыйся... како угодити жене (1 Кор. 7, 32-33).

Вот и разница между миром и монастырем. И снова повто­ряю: я не зову в монастырь — и в миру много путей, которые ведут к Богу и к ближним. Святое это дело, несомненно: спа­сая других, и сам спасается. Иные посвятили свою жизнь служению больным — и это великое дело. Иные учительству­ют — тоже великое дело быть при детях, сеять в их сердца се­мена Божией истины, насколько это в их силах, насколько они сами поняли и усвоили ее. А иные, может быть, не удов­летворяясь своим служением, хотят достичь высшего со­вершенства, порвать связи с миром и вступить во святую оби­тель, и исполняют это, если только их желание угодно Богу. Аминь.

22 октября 1911 г.

(На праздник Казанской иконы Божией Матери)

Сколько верст от Петербурга до Козельска? Пожалуй, больше тысячи, и это расстояние поезд проезжает в одни сут­ки! Может быть, впоследствии удастся и на воде устраивать железные дороги, укрепив рельсы на особого рода площадках, и понесутся тогда любители путешествий в Африку, Америку, Австралию... Наука идет вперед большими шагами; если бы нашим отцам или дедам сказали, что люди по телеграфной проволоке научатся говорить на огромном расстоянии или, например, переговариваться по телефону, то они не поверили бы и, пожалуй, сочли бы человека, рассказывающего о таких вещах, за сумасшедшего.

Да, действительно, в области разных изобретений мы да­леко ушли вперед, но стало ли лучше жить людям? Увы, на­оборот, стало еще хуже. В 1884-1885 годах была в Париже выставка. Ее посетил один профессор Оксфордского универ­ситета. Возвратясь домой, он говорил студентам: «Видел я всевозможные машины, только одной, притом простой, ма­шины я не видел, и на мой вопрос, будет ли такая изобрете­на, дают отрицательный ответ.

— Какая же это машина? — удивленно спросили сту­денты.

— Машина, делающая счастье, — ответил он».

Действительно, счастья нет, так как его хотят создать без Христа — и горько ошибаются. Вот вы занимаете скромное положение, но имеете веру и любовь ко Господу, а потому и обладаете миром душевным. Теперь многие неверы кричат: «Не нужно нам Неба, мы и на земле устроим счастье». А бо­лезни? На это доктора, хорошие доктора, говорят, что меди­цина отстала, а болезни прогрессируют с удивительной силой. Появляются все новые и новые болезни, и доктора решитель­но не знают, как их лечить. Например, недавно появилась новая болезнь: кость становится хрупкой, в ней как бы обра­зуется песок. Отчего это происходит — неизвестно, только больной испытывает адские муки, а медицина безсильна об­легчить его страдания. Если приглашают доктора, то не мо­жет же он сказать больному: «Я не понимаю вашей болезни» или «Вы должны умереть». Нет, он начинает лечить, как ему Бог на душу положит!

Нет, непрочно земное счастье, и благо человеку, который за ним не гонится, но возлагает все упование свое на Христа Спасителя. Он не будет посрамлен. Сегодня как раз у меня человек, которого сильно обмануло счастье, — это Евгений Николаевич Погожев, пишущий под псевдонимом Посе­лянин.

Евгений Николаевич происходит из старинного дво­рянского рода, получил хорошее образование, но сначала был неверующим. Привел его ко Господу случай. Однажды он с тетей собрался в Крым, а та перед этим путешествием захоте­ла побывать у батюшки отца Амвросия.

— Вы, тетушка, поезжайте, а я вас в Калуге подожду, — решительно заявил он.

— Да почему же? Поедем вместе, мне веселее будет, а к старцу ты можешь не ходить.

Евгений Николаевич согласился. Приехали. Тетка упра­шивает, не сходит ли он хоть разок к отцу Амвросию, но пле­мянник решительно объявляет: «Нет уж, не просите, к отцу Амвросию я ни за что не пойду. Он замучает меня текстами».

Так и не пошел. Тетка же рассказала о нем отцу Амвросию.

— А нужно бы ему ко мне зайти, — сказал батюшка, — передайте ему, что грешный Амвросий просит его зайти к нему на шесть — десять минут.

Он вышел от отца Амвросия другим человеком. С тех пор начал посещать Оптину и просился в монастырь, но батюшка возразил:

— Нет, сначала надо окончить университет, а там я скажу вам, что делать.

По окончании университета Евгений Николаевич приехал к отцу Амвросию и спрашивает, что же теперь ему делать.

— А теперь, — сказал батюшка, — пишите в защиту веры, Церкви и народности.

Погожев — художник в душе, и это отражается на его про­изведениях.

Прошло несколько лет, отец Амвросий умер, и Евгений Николаевич осиротел. Приезжал он по привычке в Оптину, но ни к кому из старцев не обращался, так как, по его сло­вам, никто не мог заменить ему батюшку отца Амвросия. Гребцов много, и хорошие гребцы, а кормчего нет. Правда, был кормчий, который поджидал его к себе, и, наверное, бе­седа с ним принесла бы Евгению Николаевичу большую пользу — это покойный батюшка отец Анатолий, великий старец и преемник отца Амвросия, но Погожев не пожелал к нему обратиться. Однажды зашел он ко мне, я тогда был еще послушником. Разговорились мы с ним.

— Вы — идеалист, Евгений Николаевич, — сказал я ему, — в миру вам не место, ступайте в монастырь, все равно в ка­кой, хотя лучше бы в наш, конечно, где хранятся заветы стар­цев. Пять лет пребывали бы послушником, десять лет — мо­нахом, пять — иеродиаконом...

— Ну а потом?

— Потом вы были бы старцем, как отец Амвросий. Вы те­перь внешний художник, а тогда сделаетесь внутренним. Вспомните слова поэта:

Не для житейского волненья,

Не для корысти, не для битв,

Мы рождены для вдохновенья,

Для звуков сладких и молитв.

Хотя здесь говорится про поэтов, но эти слова больше от­носятся к монахам. Поступайте в монастырь и найдете мир и радость души.

Не согласился.

— И в миру можно приносить пользу, — ответил он.

— Да, конечно, можно, но в миру и множество соблазнов. Знаете ли вы историю индийского царевича Иоасафа? Царь Авенир, отец его, устроил сыну великолепный замок и хотел, чтобы сын жил у него в роскоши и неге, беззаботной веселой жизнью. Но старец Варлаам обратил юношу ко Христу, и он совершенно изменился. Отец, желая вернуть сына к языче­ству, привез ему красавицу Рояйлю, на которой хотел женить его, но Иоасаф не соблазнился красотой невесты, отверг все удовольствия мира и наследовал Царствие Небесное. Как бы и вас не соблазнила Рояйля во дворце.

Не знаю, отчего я это ему сказал, но через несколько лет я узнал, что Евгений Николаевич женился на дочери одного известного сановника, и великий князь Константин Констан­тинович устроил им во дворце свадьбу. Выбор невесты был неудачен: скоро они возненавидели друг друга и через полго­да разошлись. Она была женщина практичная и совсем не по­нимала его. Я не видел Евгения Николаевича двадцать лет, сегодня он приезжал ко мне. Я ему говорю:

— Пройдет время, поступайте в монастырь, я дам вам ке­лью, и успокоится душа ваша после всех житейских тревол­нений.

— Поздно!

— Ко Христу никогда не поздно, Евгений Николаевич, вспомните разбойника, кажется, и жить-то осталось ему не­сколько минут, а он возопил: «Господи, помяни меня во Цар­ствии Своем» — и спасся!

Задумался. Не знаю, на что решится, а жаль мне его. Пола­гайтесь во всем на волю Божию; кто жаждет спасения, вопиет ко Христу: «Спаси меня, Господи, как, ты Сам знаешь» — того Господь спасет.

Расскажу вам страничку из моей жизни. У меня всегда было желание спасения, но окружающие меня люди были равнодушны к вере, опоры найти было не в ком. А между тем мысль говорила мне, что так жить нельзя. Я не знал, на что решиться. Один знакомый инок утешил меня: предай­тесь на волю Божию. Когда молитесь утром и вечером, все­гда говорите: «Имиже веси судьбами спаси меня, Господи» — и спасет. Так я и молился. Всегда ходил в церковь святого Иоанна Крестителя при монастыре и молился. Туда ходил ко всенощной, а к обедне — в Спасо-Преображенский собор и там, у раки святого Варсонофия, молился: «Святый отче Вар­сонофие, помози мне!» Не знал я, что выбрать. Идти в мона­стырь боялся, там поклоны да посты — редька, квас, а я из­балован; затем командовать все станут, а я привык к некоторой власти — не выдержать мне. Но Господь все устро­ил, и я теперь, хотя недостойный, но все же инок. Как бы случайно, но, конечно, по Промыслу Божию узнал я об Оп­тиной пустыни и о старце Амвросии, взял отпуск на двадцать шесть дней и приехал к нему для решения вопроса, как мне жить. Батюшка Амвросий сказал: «Надо в монастырь идти, но не сейчас, а через два года», — и дал мне некое послушание, а через два года я поступил в скит Оптиной пустыни.

Так и вам поможет Господь на вашем жизненном пути. Молитесь Матери Божией. Она будет ходатайствовать за вас и в этой жизни, а по смерти поможет пройти мытарства и достигнуть Царствия Небесного. Аминь.

Слово, сказанное на общем благословении

3 января 1912 г.

Во время пребывания в Оптиной епископа Серафима65 (в ответ на жалобы одной из духовных дочерей, что много горького пришлось пережить и услышать).

«Горечь сия да превратится в радость».

Когда евреи путешествовали по пустыне, они подошли к громадному озеру Мерра, которое существует до сих пор. Их томила жажда, но вся вода в озере оказалась горькой. Не было возможности ее пить. Народ готов был возроптать, но Бог указал Моисею некое дерево. Погрузил его в воду Моисей, и вода потеряла горечь, стала приятной на вкус. Но то были образы, непонятные для народа, разве только Моисей разумел сокрытый смысл происходившего. Что же преобразовало это дерево, усладившее горечь вод озера Мерра? Древо Креста. И ныне во всех самых горьких обстоятельствах жизни хри­стианин имеет большую отраду в Кресте Господа Иисуса. Как бы ни был грешен христианин, он имеет драгоценную веру в Господа Иисуса и этой верой спасается. И ты спа­сешься, только держись за Христа. Вопи к Нему — и услы­шит. Конечно, не голосом вопи, а сердцем: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную!» И помилует. Помилует!

29 марта 1912 г.

(Четверг Святой Пасхи)

Вы не заметили перемены в моей молельне? Немного ве­щей я беру с собой. Образа все останутся, а из картин возьму с собой только портреты великого старца и духовного моего благодетеля отца Анатолия и батюшки отца Амвросия, ос­тальное все останется как было.

Вот и портрет схимонаха Бориса останется. Дивный это портрет, замечательно выражение его лица, полного любви и кротости. Останется он здесь молиться за меня, грешного. Был он из крепостных и часто говаривал: «Старые порядки лучше были, хотя от барина сильно попадало».

— Вот видите, отец Борис, — отвечал я ему, — попадало, а говорите, лучше было?

— Да я сам был виноват. Бывало, уйду в Херсонскую гу­бернию, начнут искать и вернут этапным порядком. Ну, ко­нечно, на съезжую. Сильно накажут. Я поправлюсь да и опять уйду.

Уходил он, конечно, для молитвы, посещал святые обите­ли, Христа искал и нашел Его.

— Теперь худо стало, — продолжал отец Борис, — потому что власти нет, всякий живет сам собой.

— Ну про Оптину этого сказать нельзя, — возражал я.

— Еще бы, если бы в монастырях всякий жил по своей воле, то совсем была бы погибель.

Отец Борис был необычайно смиренным и считал себя за последнего. Скончался он на Пасху в 1898 году. Пришел я к нему, когда он лежал в больнице. По-видимому, Господь открыл ему время его кончины.

В это время отца Варсонофия перевели настоятелем в Ста­ро-Голутвин монастырь.

— Молись за меня и братию, попроси молиться в воскре­сенье и понедельник.

— Да вся братия молится за вас, отец Борис, и я, конечно, обязательно буду за вас всегда молиться, а не только в воскре­сенье и понедельник.

Отец Борис, как бы не слыша меня, повторил:

— Пусть молятся обо мне в воскресенье и понедельник.

Я не понял его. Утром во вторник я пришел навестить больного и узнал, что он уже скончался. Так и оправдались слова старца: действительно, только в воскресенье и поне­дельник можно было за него молиться как за живого, а во вторник — уже за усопшего. В час кончины отца Бориса од­ной шамординской схимнице было видение. Идя к утрене, она увидела зарево на востоке, как раз по направлению Оп­тиной пустыни. Вглядываясь в зарево, она увидела душу, бы­стро возносившуюся к Небесам, так же, как преподобный Антоний видел возносящуюся душу пустынника. Схимница рассказала о своем видении, но ей не поверили. Вскоре при­ехал вестовой из Оптиной к игуменье Евфросинии с извести­ем, что схимонах Борис скончался в четыре часа утра. Ви­дение было как раз в это время.

Ожидаю сейчас моего бывшего товарища по службе, и мысль как-то колеблется — не могу беседовать с вами так, как обычно. Товарищ этот, хотя я не просил его, хлопотал за меня: был у членов Синода, но сделать ничего не мог. Перевод мой состоялся. Вижу в этом волю Божию, действующую через людей. Может быть, мне не удастся больше беседовать с вами. Утешался я нашими беседами. Помните, всегда на Рождество бывало у меня свободное время. Со второго дня дней пять было в нашем распоряжении, и мы употребляли это время во славу Божию. Выходил я к вам без подготовки, и что внушал мне Господь, говорил вам на пользу. Были у меня недавно студенты Духовной академии и вспоминали свое первое посещение меня, недостойного. Было их несколько человек. Некоторые из них — иеромонахи. Все с богословским обра­зованием, многие прекрасно говорят проповеди. Шли они ко мне и рассуждали:

— Что может он нам сказать в назидание? Ведь игумен Варсонофий не имеет богословского образования!

— Пришли к вам, — говорили потом студенты, — а вы за­дали такой вопрос, на который никто из нас не мог дать над­лежащего ответа. Мнения разошлись. А когда спросили вас, вы дали прямой ответ, который сначала всех удивил, а потом все с ним согласились. Вы спросили: «Что такое жизнь?» За­тем определили это понятие кратко: «Жизнь есть блажен­ство». Сначала начали возражать: «Как блаженство? Когда на каждом шагу скорби, болезни, неприятности». Вы же говори­ли: «Жизнь есть блаженство, и не только оттого, что мы ве­рим в блаженную жизнь (вечность), но и здесь, на земле, жизнь может быть блаженством, если жить со Христом, ис­полнять Его заповеди. Если же человек не будет привязан к земным благам, но будет во всем полагаться на волю Божию, жить для Христа и во Христе, то жизнь еще и здесь, на земле, сделается блаженством. Сам Христос сказал, что есть у врат для достижения блаженства». Из-за оригинальности срав­нения мы вас не поняли и недоумевали, о каких вратах вы говорите. Вы тогда пояснили нам: блажени милостивии, бла­жени чистии сердцем, они получат наивысшее блаженство.

Что я говорил студентам, могу сказать и вам: Христос всех призывает к блаженству. Вот теперь Пасха, и Царские врата отверсты, но входить в них не может непосвященный, а толь­ко священники и диаконы; в двери же блаженства может вой­ти каждый, кто только пожелает. Другое дело, как войти, а войти можно и должно. В настоящее время многие живут по плоти и духовной радости не ищут. Чего прежде всего хотят достигнуть? Во-первых, богатства. Затем — славы. Для дости­жения же этого ничем не брезгуют. Господь сказал: за умно­жение беззакония, изсякнет любовь (Мф. 24, 12). Большин­ство людей уклонились, отошли от Христа. Людей, не раз­деляющих их взгляды, люди века сего называют отсталыми, непрактичными. По поводу слова «непрактичный». Это зна­чит — не вор. Например, взять хотя бы генерала Черняева: боролся с турками, много услуг оказал государству, он был человеком «непрактичным», то есть не хапнул ни из сербской казны, ни из нашей, хотя и мог. За это люди практичные осуждали его, а затем посыпались на него всякие беды. Спа­си вас, Господи, быть людьми практичными! Будьте всегда с Господом, Христос посреди нас есть, и был, и будет. Людей непрактичных часто упрекают в мнимой гордости: он — гор­дец, говорят, и это кажется им истинным. И первых христиан обвиняли в гордости. Приводят их, например, к игемону, и тот требует: «Поклонитесь богам!»

— Не поклонимся, так как мы поклоняемся Единому Богу, создавшему небо и землю, — Господу Иисусу Христу.

— Гордецы вы! Смиритесь перед богами!

— Никогда!

И так обрекают их на мучения. Игемон требует смирения ложного; исполнять его желание — значит отречься от Хрис­та, что, конечно, невозможно исполнить. И в частной жизни говорят: «Смирись, живи, как все живут, не будь гордой, не выделяйся среди других». Не слушайте этих советов, некото­рые смущаются, отпадают от Христа и гибнут навеки. Спра­шиваю иногда посетителей:

— Есть у вас дети?

— Как же, — отвечают, — сыновья и дочери.

— Как же вы хотите устроить их судьбу?

— Да так: сына хочу видеть инженером, у него самого к этому наклонности, дочерей замуж отдать за богатых и знат­ных людей.

— И вы думаете, что они будут счастливы?

— Конечно! — отвечают с уверенностью.

А о том, как постараться, чтобы дети стяжали Христа, не думают. Говорят, все можно купить за деньги. Только Христа ни за какие сокровища мира нельзя купить. А без Христа нет жизни, нет спасения. Удивлялись студенты, как удалось мне все сказать на пользу. Я же ответил им, что я не сам приду­мал, что сказать, а говорил то, что возвестил мне Господь.

Что же вам сказать в утешение и назидание? Сегодня я прочел одну статью, которая вам может быть полезна. В Си­бири живет много инородцев, в том числе бурят. Живут они патриархально, добры, простодушны, по вере — буддисты. Однажды приехало ревизовать сибирские области одно высо­копоставленное лицо — какой-то генерал-губернатор. Побы­вал он и у бурят, отнесся к ним милостиво и был, по-видимо­му, поражен огромным идолом. Встал он перед ним на колени и помолился со слезами. На обратном пути он заехал опять в тот улус (селение), где была кумирня Будды, снова поклонил­ся ему и попросил всех бурят с их жрицами и старейшинами собраться для беседы.

— У меня к вам большая просьба, исполните ли вы ее?

— Непременно исполним, ваше превосходительство! Вы так уважаете нашего Будду, что мы считаем вас своим.

— Да, я буддист, и вот у меня к вам просьба: дайте мне на время вашего Будду, я свезу его домой в Иркутскую гу­бернию, в свою семью, чтобы они все поклонились ему. Я воздвигну ему кумирню, а затем приезжайте за ним, я от­дам вам его.

Все согласились.

— У нас есть подставной Будда, он будет покамест вместо настоящего.

Уложили в ящик, и генерал отправился в путь. Проходит месяц, два, целый год. Соскучились буряты о своем боге: что же его превосходительство не возвращает Будду? Написа­ли ему, он ответа не прислал. Написали в другой раз, он ответил уклончиво. Поехали старшины в Иркутск, оказа­лось, что его превосходительство перевелся в Петроград и бога взял с собой. Погоревали, погоревали буряты, да что же делать?

Но неужели генерал действительно верил в идола? Ничуть! Ларчик просто открывался: Будда был сделан из чистого зо­лота и стоил больших денег. Поклонился он не Будде, а золо­ту и употребил сатанинскую хитрость: золоту принес жертву. Идола он велел разбить на куски и перелить на монетном дво­ре. Отрекся он от Христа, поклонился золоту, тому золотому тельцу, которому и раньше поклонялись неразумные люди и теперь кланяются.

Да сохранит вас от этого Господь!

На днях я уезжаю в место, мне совсем неизвестное, знаю только, что везде Бог. Конечно, не найти мне таких отцов и братии, как здесь, единицы будут, но чтобы все были одного направления и искали только Христа — в этом сомневаюсь. Жизнь становится все слабее. Монастырек, говорят, бед­ненький, но этим я не смущаюсь. Господь пошлет, и нуж­даться не будем. Когда я принимал настоятельство от отца Иосифа, он вручил мне сто рублей денег, из которых велел заплатить пятьдесят четыре рубля одному козельскому тор­говцу, у которого он брал для скита рыбу и другие припасы. Следовательно, на содержание скита осталось только сорок шесть рублей. Сначала мне приходила на ум мысль, как буду на такие средства содержать скит? Но затем я успокоился, положившись на волю Божию. Ведь скит-то не мой, а Иоан­на Крестителя, он нас и прокормит, чего мне смущаться? И действительно, Иоанн Креститель не оставил скит, и в на­стоящее время он вполне обеспечен. Мы ни в чем не нужда­лись. Рекой лились пожертвования. В скиту у нас пища про­стая, но вкусная и питательная, всего вдоволь. Не знаю, как в духовном отношении, а внешне все хорошо. Просил я себе, как милости, оставить и старчество, и настоятельство, и духовничество, позволили бы мне только удалиться в мою безмолвную келью, чтобы оплакивать свои грехи, но разре­шения не получил, и я вполне подчиняюсь решению Свя­щенного синода. Кто будет здесь настоятелем и старцем, не знаю; верю, что Господь пошлет и, может быть, более дос­тойного, чем я, грешный. Я не запрещаю вам приезжать в Оптину, а если захотите посмотреть, как живет грешный Варсонофий, то загляните в Голутвин. Провожать меня до монастыря не благословляю, неудобно это, чтобы не давать повода для всякого рода рассказов. А когда устроюсь, Бог благословит, если пожелаете. Да спасет нас всех Господь. Аминь.

2 апреля 1912 г.

(В день отъезда отца Варсонофия из Оптиной пустыни, после речи архимандрита Ксенофонта)

Все, о чем говорил сейчас всечестнейший отец наш свя­щенноархимандрит Ксенофонт, о тех трудах, которые мне пришлось перенести, я не приписываю своим силам, но Благодати Божией, «немощная врачующей» и «оскудеваю­щая восполняющей». По святым молитвам вашим, всечест­нейший отец архимандрит, и всей братии до одного Господь помогал мне. Иначе моими немощными силами я ничего не мог бы сделать. Честнейшие отцы, и братия, и чада мои ду­ховные, я старался любить вас. Насколько Господь помогал мне исполнить это, не могу судить, но Христос принимает и намерение — мое желание было всегда любить вас. От Гос­пода стези человеку, и Той управит путь его, — сказал отец архимандрит, и истинны слова его.

Хотя со скорбью в сердце принял я известие о моем назна­чении — тяжело мне расставаться со всем тем, что дорого мне, но я надеюсь, что и там Господь не оставит меня. Не думал я, что придется уезжать отсюда, но решение Священ­ного синода принимаю как волю Божию, памятуя слова Апо­стола: не имамы бо зде пребывающего града, но грядущаго взыс­куем (Евр. 13, 14).

Прошу святых молитв ваших за меня, недостойного.

19 мая 1912 г.

(В канун праздника святителя Алексия, митрополита Мо­сковского)

Давно это было, в V веке, то есть от Рождества Христова прошло пятьсот лет. Два образованнейших мужа, и притом глубоко верующих, решили совершить кругосветное путеше­ствие и обойти все существовавшие тогда монастыри, чтобы узнать и записать особенные случаи милости и Благодати Божией в назидание себе и другим. В настоящее время, к со­жалению, образованность светская и глубокая вера не соеди­няются, а сплошь и рядом случается, что светские образован­ные люди бывают неверующими и часто ведут порочную жизнь. Но с этими мужами было все иначе. Образование не удалило, а приблизило их к Богу. Путешествие свое они со­вершили и составили книгу под заглавием «Луг духовный».

Люди летом стремятся покинуть душные города, чтобы подышать свежим воздухом: одни на неделю, другие на месяц, а более состоятельные уезжают на все лето. Подобно тому, как освежающе действует на человека природа, так и эта книга освежает человека духовно. Издается она в Троице-Сергиевой лавре, цена высокая, но стоит она дороже всех денег.

Среди прочего там говорится про монахиню, удалившуюся в пустыню, чтобы не быть соблазном для полюбившего ее юноши. Она живет там восемнадцать лет, питаясь мочеными бобами, которые она взяла из города. Про мужа и жену, от­давших пятьдесят монет Богу и потом получивших обратно вшестеро больше...

В настоящее время случается, и довольно часто, что муж совращает жену в неверие, жена — мужа, и уходят они в штунду66, в толстовство — и гибнут безвозвратно.

Но не должно быть так. Надо молиться друг за друга — мужу за жену, жене за мужа, отцу за детей и так далее, чтобы Господь не попустил никому погибнуть, но остаться в лоне Православной Церкви. Аминь.

1 июня 1912 г.

Сегодня одна из моих духовных дочерей просила меня под­писать карточку. Еще до обедни я подписал ее, как обыкно­венно надписывают: «Боголюбивой рабе Божией такой-то от грешного архимандрита Варсонофия», хотел уже выставить дату, но сначала раскрыл Евангелие, и вышла 4-я глава от Марка, 35-й стих: ...Переправимся на ту сторону. Эти слова я написал, а потом уже выставил дату.

Идя к обедне, я раздумывал, что бы означали эти слова. Как вы знаете, я уже говорил вам, что Евангелие имеет двоя­кое значение: одно историческое, другое — глубоко таин­ственное, относящееся ко всякой христианской душе. Так и здесь. Слова переправимся на ту сторону Господь сказал Своим ученикам при таких обстоятельствах. Христос и апостолы находились на западном берегу Генисаретского озера. Кто не совсем забыл географию, тот знает, что это озеро находится в Азии, в Палестине, расположенной у Средиземного моря. Христос сказал: Переправимся на ту сторону, — и ученики, взяв с собой Иисуса, поплыли. Они находились на середине озера, как поднялась сильная буря. Волны заливали лодку, а Христос спал у кормы. Ученики в страхе начали будить Его: «Учитель, проснись, мы погибаем!» И, восстав, Господь за­претил ветру, и сделалась великая тишина. Так говорит Еван­гелие об этом событии.

Но есть еще и другой смысл этого повествования. Каждая душа ищет блаженства, стремится к нему. Но греховная жизнь не дает человеку истинной радости, напротив, несет с собой тоску и разочарование. И вот в душе раздается голос Божий: Переправимся на ту сторону. Господь зовет начать новую жизнь во Христе.

Томится душа и нигде не находит утешения. Обращается к родным, но и те не понимают ее: «Надо тебе развлечься, пой­дем в театр, мы уже и ложу взяли». Знакомые тоже предлагают разного рода развлечения, но все это не в состоянии утешить душу, ищущую Бога. К кому идти? Рассказывать все священ­нику? Но пойти к нему на дом стеснительно, а в церкви пого­ворить с ним трудно. Конечно, можно прийти на исповедь, но у каждого священника масса исповедников, в пост до двух ты­сяч и более бывает, где же ему взять время еще и для беседы?

Но вот Господь посылает ищущей душе руководителя — в лице подруги или духовника, она может теперь с их помощью переправляться на другую сторону.

Когда ученики сели в лодку, то взяли с собой Иисуса. Так и в плавании по житейскому морю необходимо быть с Господом. Замечательно, что Христос находился на западной стороне и поплыл к востоку; и всякая христианская душа стремится к востоку, к Горнему Иерусалиму. Но враг не ос­тавляет человека. Вот поднимается сильная буря — буря страстей и скорбей. Нестерпимо тяжело, а Господь как буд­то все позабыл и спит. «Господи! Господи! Спаси меня, я погибаю», — должна вопиять душа, и Господь, может быть, не скоро, но все-таки услышит ее, а когда войдет Он в душу, то воцарится великая тишина, умолкнут страсти, водворятся мир и радость.

Часто обращаются ко мне с вопросом: «Как спастись?» «Как получить Царство Небесное?» В Евангелии сказано: ...аще не снесте плоти Сына Человеческаго, ни пиете Крове Его, живота не имате в себе (Ин. 6, 53). Следовательно, тот, кто принимает Пречистое Тело и Кровь Христовы, тот получает залог Жизни Вечной.

Для спасения необходимо быть членом Православной Цер­кви. В настоящее время развелось множество сект, все они находятся во вражде между собой и только в одном сходят­ся — в непримиримой вражде к Православной Церкви, в же­лании устроить ей какую-нибудь пакость. Особенно распрос­транились теперь вредные баптистские секты, похищающие многих из лона Православной Церкви. Приходила ко мне недавно одна женщина в большом горе: муж ее изменил Православию, перешел в баптисты и оставил ее с малыми детьми. Спрашиваю:

— Отчего же он перешел? За деньги?

— Нет, он был верующим, все книжки читал и хотел спа­стись, да, к несчастью, встретился с баптистами. Те говорят ему: «Переходи в нашу веру, так как истина на нашей сторо­не». Он и поверил им. Сначала перестал ходить в церковь, два года не причащался, а теперь и совсем ушел к баптистам, а нас бросил. Что будет с ним?

— Он погибнет, — отвечаю, — если не вернется к Право­славию.

Иногда приходят ко мне сектанты:

— Вот мы веруем во Христа и ищем Его, где Он?

— Он, во-первых, на Небе проявляет Свое особенно слав­ное присутствие, а во-вторых, на земле — в Церкви. Вы нахо­дитесь в ней?

— Нет, от Церкви мы отошли, но все-таки надеемся спас­тись.

— Ну так суетна ваша надежда, вне Церкви спасение не­возможно.

Люди, находящиеся в Православной Церкви, направ­ляются к Горнему Иерусалиму, то есть к Царствию Небесно­му, верным путем. Они плывут по житейскому морю в ладье, где кормчий — Сам Христос. Те же, которые вне Церкви, стремятся переплыть это море на одной доске, что, конечно, невозможно, и гибнут безвозвратно.

Господь безпредельно благ. Жертва, принесенная на Голго­фе, безконечно велика. Так что грехи всего мира по сравне­нию с этой жертвой яко ничесоже. Это все равно, как если бы кто взял горсть или пригоршню песка и бросил в море. Заму­тилось бы оно? Разумеется, нет, море осталось бы по-прежне­му незамутненным. Но и эта горсть может погубить нас, если мы не считаем себя грешниками и не каемся перед Господом. Причащение Святых Таин восполняет все грехи67, отчего, осо­бенно у простых людей, всегда спрашивают, причащался ли больной перед смертью. Если выясняется, что усопший спо­добился Святого Причащения, то успокоительно произносят: «Слава Тебе, Господи!»

Однажды, когда я был еще послушником, теплой июль­ской ночью вышел из своей безмолвной кельи. Луны не было, но безчисленное множество звезд сияло на темном небе. Лю­бил я ходить по уединенной аллее скитского сада в это по­зднее время, чтобы, оставшись наедине с Богом, отрешиться от всего житейского. Подхожу к большому пруду и вдруг вижу одного нашего схимника, отца Геннадия, проведшего в скиту уже шестьдесят два года. В последнее время он совсем не выходил за скитские ворота и позабыл про мир. Стоит непо­движно и смотрит на воду. Я тихо окликнул его, чтобы не ис­пугать своим внезапным появлением, подошел к нему:

— Что делаешь ты тут, отче?

— А вот смотрю на воду, — отвечает он.

— Что же ты там видишь?

— А ты ничего в ней не видишь? — в свою очередь спро­сил отец Геннадий.

— Ничего, — ответил я, — вода и вода.

— А я, — сказал схимник, — созерцаю Премудрость Божию. Я ведь полуграмотный, только и научился Псалтирь читать, а Господь возвещает мне, убогому, Свою волю, и дивлюсь я, что часто ученые люди не знают самого простого относительно веры. Видишь ли, все это звездное небо отражается в воде, так и Господь вселяется в чистое сердце, следовательно, какое блаженство должны ощущать души, стяжавшие чистоту: Бла­жени чистии сердцем: яко тии Бога узрят (Мф. 5, 8).

— Вот я, сколько ни стараюсь, не могу стяжать душевной чистоты, хотя и знаю, как это важно.

— А понимаешь ли ты, что такое чистота сердца? — спро­сил отец Геннадий.

— По собственному опыту не знаю, так как не имею это­го, — ответил я, — но думаю, что чистота заключается в пол­ном безпристрастии. Кому неведомы ни зависть, ни гнев, никакая другая страсть, у того и есть чистое сердце.

— Нет, этого мало, — возразил схимник, — недостаточно только ополоснуть сосуд, надо наполнить его еще и водой. По искоренении страстей надо заменить их противоположными добродетелями, без этого сердце не очистится.

— А вы надеетесь войти в Царствие Небесное, отец Генна­дий?

— Надеюсь, что там буду, — сказал он уверенно.

— Так как же вы говорите, что не имеете чистоты душев­ной, а только чистии сердцем Бога узрят.

— А милосердие Божие? Оно и восполнит все, чего недо­стает. Оно безпредельно, и я имею твердую надежду, что и меня Господь не отринет, — сказал схимник, и в его словах слышалась глубокая вера и искренняя надежда на милосердие Божие.

Но что такое Царство Небесное, мы не в состоянии себе представить, мы не можем его постигнуть. Апостол Павел, который был восхищен до третьего Неба, говорит только, что ...око не виде, и ухо не слыша... яже уготова Бог любящим Его (1 Кор. 2, 9).

У нас в скиту жил один подвижник, отец Игнатий, девя­ностопятилетний старец. Вел он высокодуховную жизнь, но так умел скрывать это от людей, что очень немногие про то знали. Когда скончался батюшка Анатолий, то я иногда наве­щал отца Игнатия и уходил от него радостным и полным но­вых сил. Раз я спросил его (а когда я был новоначальный, то задавал иногда просто нелепые вопросы), видел ли он когда-нибудь рай.

— А тебе на что это знать? — удивился старец.

— Да очень хотелось бы, так как рай представляется в раз­личных видах.

— За твою любовь скажу: только не я видел рай, а один подвижник (он назвал его имя). Однажды уснул он и видит море необычайно красивого цвета, какого он еще никогда не видел. «По ту сторону возвышается великолепный город, — рассказывал он, — где рядом стоят дворцы и храмы. Вхожу я в город и не могу надивиться его неизреченной красоте. Эти великолепные дворцы заселены прекрасными, исполненными великой радости насельниками. Встретили они меня, и я ис­ходил с ними весь город, все время дивясь его величию. На­чал проситься, чтобы меня там совсем оставили, но мне воз­разили, что пока еще нельзя, но и мне уготовано здесь жилище. Я просил показать его. Показали дворец необычай­ной красоты, я даже и передать не могу, что это было такое. «Это твое вечное жилище, — сказали мне, — а пока поживи еще в скиту Оптиной пустыни, в своей келейке». — И я за­плакал от умиления. «Господи, Господи, недостоин я этого, за что Ты так безконечно милосерд? Я желал быть хоть в каком-нибудь углу сего дивного града...» — и проснулся. Открываю глаза, вижу: вся подушка мокрая от слез, а я — в своей келье, тот же образ Казанской иконы Божией Матери в углу, та же бедная обстановка, стул, из которого видно мочало, — все то же. И, вспоминая виденное во сне, прославил я Благость Бо­жию, милующую и спасающую нас, грешных...» Да сподобит же и всех нас Господь войти в Его Царствие. Аминь.

Вот приехали вы в Старо-Голутвин под покров пре­подобного Сергия, слетелись к нему, как птички, с разных концов, всех-то он нас знает наперечет и не оставит за усер­дие к святой обители. Храните свою лампаду веры и любви к Богу. У Толстого она разбилась, и он погиб навеки. А ведь раньше был он верующим человеком, как говорила мне его жена, и в церковь ходил, и причащался. К несчастью, в Па­риже сошелся с одним невером, и это погубило его. Взял он своего нового друга в Ясную Поляну и стал отдаляться от Церкви, повертывал он и вправо, и влево, пока не погиб окончательно. Мне пришлось разговаривать о Толстом с од­ним епископом, который сказал: «Ведь несомненно было у него желание повернуть к Богу, иначе он не приехал бы в Оптину» (кстати, приснопамятный Зиновий и мою дверь по­казывал ему, но он не вошел).

Мой путь близится к концу. Чувствую слабость, и энергия уже не та, что была пятнадцать лет назад. Дел множество, и я уже не надеюсь здесь успокоиться, молю только Господа, да успокоит Он меня в Будущей Жизни.

Недавно приехал сюда священник Главного Штаба Лева­шов (он бывает, во многих религиозных кружках) и встретил­ся, между прочим, с И. и Б., которые постарались убрать меня из Оптиной. Зашел разговор о том, как стоит теперь старче­ство в Оптиной и почему взяли отца Варсонофия из пустыни, ведь ему было там хорошо. На это они ответили, что их надо благодарить, так как, переведя отца Варсонофия в Голутвин­ский монастырь, они тем самым подняли его.

Конечно, я стараюсь привести в порядок эту обитель. Сна­чала мне было здесь очень трудно, монастырь я нашел в пол­ном упадке, братия восставала, но теперь, слава Богу, все на­лаживается, и, разумеется, насколько хватит моих сил, я буду исполнять святое дело устройства Голутвина монастыря, толь­ко сильно сомневаюсь, чтобы те, которые услали меня из Оптиной, имели именно это в виду. Но все во власти Божией. Мир вам. Аминь.

* * *

Писал мне один студент Духовной академии: «Не знаю, что мне делать? Профессора дают мне массу знаний, но они не успокаивают мою душу. Ищу я аскетического настро­ения, а его нет, и нет мира. Жажду бежать от всего этого».

Я посоветовал ему сначала окончить Академию, а там видно будет. Он послушался, окончил и теперь получил место в се­минарии, но неудовлетворенность так и осталась, мирская жизнь тяжела для него.

Все великие писатели томились суетой и молвой народной. Пушкин всегда стремился к одиночеству. Когда он женился на известной красавице Гончаровой и был сделан камер-юн­кером, то, конечно, возникло множество препятствий для уединенной жизни. Вот и вы, детки, по-видимому, тяготитесь миром. Если съехались сюда и живете здесь, то, верно, отто­го, что находите удовлетворение своим духовным запросам.

Над моим окном много ласточкиных гнезд. Ничего с ними не поделаешь, нечистоплотные они, но разорять гнезда жал­ко. С утра до вечера носятся они над обителью. Вот и вы, подобно ласточкам, свили себе гнездышко около преподобно­го Сергия и отдыхаете вдали от шумных городов — Петербур­га, Москвы и так далее. Что привлекает вас здесь, как и в Оп­тиной привлекало? Конечно, желание уединения. Ходите вы здесь в церковь, говеете, причащаетесь Святых Таин и наби­раетесь сил душевных и телесных. Все вы здесь под покровом преподобного Сергия. Наш монастырь основан им, а случи­лось это так.

По внушению Божию преподобный Сергий дал свой посох ученику своему Григорию и послал его на место слияния Москвы-реки и Оки. Григорий сначала возразил: «Отче, ведь там разбойничье гнездо, меня непременно зарежут». Но пре­подобный велел ему идти на послушание. И вот, несмотря на искушение врага, внушавшего ученику, что его зарежут, как барашка, он пошел. Молитвами преподобного совершилось чудо: разбойники из волков и тигров превратились в ягнят, все они стали монахами, и лишь немногие, не согласившиеся на это, ушли в глубь лесов.

Само название монастыря — Голутвин — произошло от слова «голытьба» — так называли разбойников. Да и название Оптина произошло от разбойничьего имени. Когда-то в лесах, и ныне окружающих эту обитель, жили три знаменитых раз­бойника: Опта и два брата — Добрый и Лютый. Но Господь умилосердился над ними и обратил к покаянию. Раскаявшись в своих злодеяниях, они изменились и сделались монахами, основав монастырь...

Существует предание, что преподобный Сергий посещал нашу обитель, и даже благочестиво живущие иноки видели его. Я лично его не видел, да и теперь о чудесных посещени­ях преподобного что-то не слышно: мы недостойны этого, но верим, что духом он с нами.

Ослабело теперь монашество. Еще сорок лет назад были такие духовные исполины, как батюшки Амвросий, Анато­лий, из белого духовенства Иоанн Кронштадтский. Ныне же что-то не слыхать о таких, может, они и есть, но мы не знаем. И, несмотря на это, все-таки в монашестве легче спастись. Я не зову вас в монастырь, но у каждой из вас свой круг обя­занностей. Исполняя их о Господе, можно спастись и в миру. Читайте Жития святых! Это чтение побудит вас к подража­нию, а может быть, Господь и разорвет круг, стесняющий вас, выведет на широту заповедей Христовых и вселит вас в свя­тую обитель. В монастырь поступить — дело большое. Вот одна из вас не убоялась и поступила, да поможет ей Господь.

А что делается в миру? Много расплодилось всяких ерети­ков, и каждый стремится увлечь в свою веру. «У нас только истина, идите к нам», — кричат они, но не слушайте их. Вре­мя всяким ренанам68, они оставили Христа и, страшно ска­зать, не стыдятся Его. Некоторые не стыдятся раскланивать­ся с распутной женщиной или с каким-нибудь пьяницей, а Господа стыдятся, чтобы не уронить себя в глазах неверу­ющих. Но слово Христово остается неизменным: ...кто по­стыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и греш­ном, того постыдится и Сын Человеческий, когда приидет в славе Отца Своего со святыми Ангелами (Мк. 8, 38). Забывают сии слова и стыдятся признаться, что они христиане.

Ныне иконы сохранились далеко не у всех. Их встретишь в квартирах священников, купцов, и то старорежимных, у мелких торговцев. Но в домах так называемых интелли­гентных людей икон не держат. Про одного толстовца расска­зывают, что в переднем углу у него висел портрет Толстого с зажженной перед ним лампадой. Когда его спросили, зачем он это сделал, он ответил: «Я преклоняюсь перед разумом Толстого». Вот Толстого не постыдился, а Христа стыдится.

А что скажет на это Христос на Страшном суде Своем? Ужасно будет состояние грешников. А если сейчас явится Христос, где Он вас поставит? Надеюсь, одесную. Не по де­лам, конечно, но по вере. И будем хранить веру Христову и по силе исполнять Его святые заповеди. Только не надейтесь на свои собственные силы, а просите помощи у Господа: «Гос­поди, помози мне», — и поможет.

Всем известен великий композитор Моцарт. Имя его стя­жало безсмертие. Однажды один немец, тоже музыкант, по­желал увидеть Моцарта и отправился в Италию. Прибыл он в Милан и вдруг узнает печальную новость — Моцарт умер. Музыкант был в большом горе, но его успокаивали:

— Умер отец, зато жив сын.

— А он похож на Моцарта?

— Вылитый отец!

— Ну хорошо, посмотрю на сына.

Ему сказали, где его можно увидеть: он служил в банке. Музыкант пришел к нему и нашел его сидящим за при­лавком.

— Вы ли сын знаменитого Моцарта? — спросил немец.

— Я, а что вам угодно?

— Ничего, я пришел только посмотреть на вас.

— Что же на меня смотреть?

— Вы так же любите музыку, как ваш отец? Наверное, уже написали какое-нибудь безсмертное произведение? — про­должал музыкант.

— Никакого, уверяю вас. Вот единственная музыка, кото­рую я люблю, — и Моцарт-сын погремел червонцами, — вся­кую же другую музыку я терпеть не могу.

Разочарованный немец вернулся в Германию и рассказал собравшимся товарищам о своем посещении Моцарта. Все задумались, а один из слушателей произнес: «Да, не в отца». Действительно, сын был не в отца. Печальная история!

Мы, пожалуй, склонны осудить Моцарта-сына, но посмот­рите лучше на себя. Все мы дети Отца Небесного и должны были бы походить на Него. Что ж выходит на деле? И про нас можно сказать: «Не в Отца!» А между тем, чтобы достигнуть Царствия Небесного, непременно нужно быть в Отца, иначе туда не пустят. Вот святые были в Отца. Они и называются преподобными, то есть в высшей степени уподобившимися Богу. А нам, грешным, хоть бы подобными-то быть, чтобы не лишиться Вечной Жизни.

Тяжело нынче спасаться. Монастыри оскудели духовной пищей и часто не дают хлеба просящим. Не имею в виду ка­лача или сайки, а хлеб духовный — Слово Божие. Многие души огрубели: и очами не видят, и ушами не слышат. Есть слепота и глухота телесная — трудно переносить их, но духов­ная глухота и слепота гораздо ужаснее. Да избавит нас от это­го Господь. Аминь.

30 июля 1912 г.

То, о чем я хочу побеседовать с вами, полезно и для мона­шествующих, и для мирян. В книге Иисуса, сына Сирахова69, жившего еще до Рождества Христова, говорится: Сыне... вся­цем хранением блюди твое сердце... (Притч. 4, 20. 23) и еще: Даждь ми, сыне, твое сердце... (Притч. 23, 26) — эти слова говорит Сам Господь через премудрого мужа. Святой пророк Давид восклицает: Сердце чисто созижди во мне, Боже... (Пс. 50, 12). Это значит, что псалмопевец просит Господа из­бавить его сердце от страстей, чтобы чистым отдать его Богу.

Господь сказал про сердце человека: от сих бо исходища живота (Притч. 4, 23). Сердце — это центр всего, от него все зависит: идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. 6, 21).

Необходимо дать себе отчет, к чему лежит наша душа, что составляет ее содержание. Носим ли мы Христа или привязываемся к чему-либо земному? Хорошо, если каждая из вас вечером будет посвящать час или два на рассмотрение своего сердца, чтобы определить, любит ли оно Бога или что-то временное. А возлюбить всей душой Христа необходимо: Даждь ми, сыне, сердце... Но что мы ныне замечаем? Отдают свое сердце чему угодно, но не Господу. Один привязывается к богатству, и вся его радость заключается в приобретении де­нег; другой ищет славы: ему ничего более не надо, только бы все говорили и преклонялись перед его талантом — это боль­шей частью люди ученые или художники; третьи отдают свое сердце красоте: восторгаются красотами мира сего, особенно же преклоняются перед красотой женщины — это снова художники.

Тургенев, например, высоко ценил женщину. Все женщи­ны в его произведениях окружены ореолом, мужские типы очерчены менее ярко. Из наших великих русских писателей только Гоголь, также поклонник всего прекрасного, в послед­ние годы своей жизни ищет в женщине прежде всего христи­анку, и христианку истинную. Он, впрочем, такой не встре­тил не потому, что среди русских женщин не было таких. Нет, женщины-христианки у нас всегда были и будут, они воспи­тывают молодое поколение, они являются как бы залогом нашего счастливого исторического будущего... Но, верно, Го­голю это было неполезно.

Сегодня беседовал я с одной интеллигентной особой, окончившей гимназию и собирающейся поступить на курсы. Она восхищена Тургеневым. «Куплю, — говорит, — полное собрание сочинений, все прочитаю, очень уж ярко у него об­рисованы женские типы». Да, она говорила справедливо. Тур­генев — замечательный художник, но плохо он кончил: не отдал своего сердца Господу.

В одной своей статье, написанной незадолго до смерти, Тургенев говорит: «Довольно гоняться за красотой... и так да­лее», но, к сожалению, до конца жизни он гонялся за красо­той. Много раз Тургенев увлекался, наконец, свою после­днюю любовь, все, что осталось в его душе, он отдал безвозвратно женщине, а Христу не осталось ничего. Его он отринул от себя. И кого же так полюбил Тургенев? Предме­том его последнего [многолетнего] увлечения была ветреная женщина, итальянская еврейка Виардо.

Вчера я служил молебен в Боброве и после него был у ди­ректора завода. Здесь я познакомился с одной дамой, которая лично знала многих наших писателей: Полонского, Гончаро­ва, Тургенева. Про Ивана Сергеевича она рассказывала, что Виардо ужасно относилась к нему, третировала его и даже гордилась, что с великим русским писателем она обращается как с последним лакеем. А что же Тургенев? Он был ослеплен любовью и все переносил. Жалкое ослепление души! Перед смертью те, кто был рядом с Тургеневым (нашлись все-таки добрые люди), позвали священника, но он отказался причас­титься, да так и умер. Предстал он Господу, а Господь требует прежде всего сердце, Ему преданное, но Тургенев отдал свое сердце человеку, а не Христу. Еще на земле он принял возмез­дие, а какая участь ждет его за гробом — страшно и подумать.

А ведь было время, когда Тургенев был верующим челове­ком и высоко ценил веру (бывал он и в Оптиной). В одной своей статье он восставал против нигилизма, говоря, что «ныне новое нашествие на Святую Русь, нашествие гораздо страшнее монгольского. Те, татары, поработили нас полити­чески, а нигилистическое направление старается отнять у нас веру. Необходимо всем писателям сплотиться вместе и встать на защиту святой веры от врагов ея». Напоследок Тургенев сам встал в ряды врагов веры и погиб, подобно Толстому. Лермонтов тоже искал красоту и погиб из-за женщины. Пе­чальная судьба и Пушкина — одного из самых великих рус­ских поэтов. Правда, он скончался причастившись. Может быть, Господь и простил его, но как [приходится] ему там, мы не знаем.

Он увлекался преходящей красотой, служил суете, хотя по временам и тяготился этим. Есть у Пушкина стихотворение, очень подходящее по содержанию к нашей беседе. Однажды Пушкин был у одной красавицы, и она стала просить напи­сать ей что-нибудь в альбом.

— Да что же я вам напишу?

— Все равно что, ведь вы — гений. Напишите экспромтом несколько строк и подпишите свое имя. Пушкин исполнил ее желание и написал:

Что в имени тебе моем?

Оно умрет, как шум печальный

Волны, плеснувшей в берег дальный,

Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке

Оставит мертвый след, подобный

Узору надписи надгробной

На непонятном языке...

Это стихотворение стало как бы пророческим: дейст­вительно, на земле-то Пушкина помнят, но, может быть, для Неба имя поэта и умерло.

Убедительно прошу вас: не привязывайтесь ни к чему ду­шой, пусть один Господь царствует над ней. Но некоторые хотят совместить любовь ко Христу с любовью к тленному. Невозможно это! Одна, например, страстно любит богатство или славу, или, наконец, человека. Она хочет любить страст­ной любовью жениха и оставаться всей душой преданной Христу, но это несовместимо. В любви к жениху, конечно, нет греха, но если любовь к нему сильнее любви к Богу, то она отдалит от Христа. Сам Господь сказал: Никто не может слу­жить двум господам... (см.: Мф. 6, 24).

Чтобы работать только Христу, и в монастыри идут — ве­ликое это дело. Но вот часто случается, поступят в монастырь, а затем разочаровываются. Пишут мне: «Я надеялась найти в монастыре полный душевный покой, думала, что там я про­никнусь молитвенным духом, а что выходит на деле? В мона­стыре такая же серенькая жизнь, как и в миру: зависть, инт­риги, сплетни... Нет, не могу я переносить этого, что мне теперь делать?» Я отвечаю: «Терпи. Ты ошибочно думала о мо­настыре, что там только одна молитва. Необходимо понести и досаду на сестер, чтобы омыться от приставшей духовной скверны». Снова пишут: «Батюшка, нестерпимо мне трудно, сестры восстают и возводят всякую клевету, матушка игу­менья тоже нападает, защиты найти не в ком». «Молись за обижающих тебя, — говорю, — не игуменья нападает на тебя, а так нужно для твоей пользы». «Не могу я молить­ся, — отвечает, — за тех, которые приносят мне столько огорчений и зла». — «Не можешь? Проси Господа, и даст тебе силу полюбить их».

К одному петербургскому священнику Колоколову, отли­чавшемуся высотой духовной жизни, пришел однажды один из министров и жаловался: «Батюшка, научи меня, что де­лать? У меня много врагов, которые без всякой причины не­навидят меня и клевещут на меня государю. Я могу через их клевету потерять место, а если сам уйду, то государь может подумать, что враги мои правы, и имя мое будет запятнан­ным. Как мне поступить?»

— Молитесь за восстающих на вас, — отвечал батюшка, — не только дома молитесь, но, главное, в церкви поминайте их, пусть на литургии вынимают частицы за их здоровье.

— Какая же от этого польза? — удивился министр.

— А вот увидите... Каждая частичка, вынутая из просфо­ры, означает душу человека. Частицы опускаются в потир и наполняются Кровию Христовой. Послушайте меня, запиши­те на записочку имена всех врагов ваших, например Леонида, Иоанна, Владимира...

— Да, да, вот Владимир-то особенно на меня ополчается...

— Ну так за него подавайте каждый день.

Проходит неделя, месяц, и его высокопревосходительство опять приходит к отцу Колоколову. Поклонившись ему в ноги, он стал благодарить его:

— Батюшка, произошло просто чудо. Мои прежние враги не только больше не восстают на меня, но относятся ко мне с уважением и любовью. Вместо прежней клеветы они даже чересчур меня превозносят.

Вот что свершил Господь! И вам советую, молитесь за вра­гов ваших, и они обратятся в друзей. Молитвой вы спасете их души от сетей врага.

Что делать? Жизнь, особенно монашеская, полна скорбей, но избежать их совершенно невозможно. Но несмотря на все скорби и лишения, в монастыре легче спастись. Все лучшие писатели преклонялись перед иноческой обителью. Тургенев, например, Лизу — героиню своего лучшего романа «Дворян­ское гнездо» — поместил в монастырь. Эта девушка была осо­бенно несчастна тем, что полюбила женатого человека. И вот она все оставляет и идет работать Единому Богу.

Шекспир устами своего героя Гамлета превозносит монас­тырь: «Офелия, — говорит, — ступай в монастырь. Если бы ты была чиста, как снег на вершинах гор, и тогда мир забросает тебя грязью. Если ты будешь чиста, как кристалл, то мир про­тянет к тебе грязную руку и осквернит тебя». Поэтому счаст­ливы те, которые пребывают в святой обители, да поможет вам Господь.

Простите, не могу продлить беседы с вами: множество дел по монастырю не позволяет уделить вам много времени. В Оптиной я был более свободен. Помните, как мы собира­лись в моей маленькой молельной, которая едва могла всех вместить. Кто располагался на диванчике, кто на стульях, а кто и на скамеечке. И беседовали мы иногда часа по два или три при мерцающем свете лампады перед ликом Спасителя, кротко взиравшего на нас, а с полотна проступала белоснеж­ная фигура Ангела. Хорошо нам было! Отдыхали и вы и я душой. Но что делать, надо благодарить Бога и за то, что есть: если нет белого хлеба, то едят черный, а иногда и черствый, все лучше, чем ничего. Так и мы будем довольствоваться тем, что есть. Я раньше вам говорил и теперь повторяю, что на­ступит время, когда люди будут обтекать горы и моря, чтобы найти слово, и не найдут.

Вот наступает Успенский пост, все вы будете говеть и причащаться Святых Таин. Некоторые мирские думают, что говеть нужно только один раз в году, но это неправильно, лучше говеть почаще. Многие мои духовные дети часто при­чащаются, оттого и исповедовать мне их легче, я знаю всю их душу. Тех же, которые по два или три года не говеют, ис­поведовать трудно, очень уж замаранной становится душа, не знаешь, как и очистить ее.

Это все равно как в жизни. Мои предшественники очень запустили квартиру, в которой я теперь живу, и рабочим много труда пришлось положить: белить, красить, пока она не при­няла приличный вид, — так и с душой бывает. Люди, предан­ные миру, часто и совсем оставляют Церковь, начинают увле­каться чем-либо другим, например спиритизмом. Один образованный человек, оставив университет, окончил Духов­ную академию, и теперь даже в сане иеромонаха, говорил мне, что одно время увлекался спиритизмом, а затем познал, что в спиритизме действует диавол. А другой, ранее неверу­ющий, человек передал мне, что пришел к вере, когда однаж­ды, занимаясь спиритизмом, увидел сатану. Вид его был как бы человеческий, но так ужасен, что увидевший его лишился чувств, а после навсегда отказался от спиритических сеансов и вернулся в Церковь. Спириты разделяются на две катего­рии: одни в обольщении верят, что будто спиритизм не про­тивен христианству, и даже молятся перед началом сеанса, читая различные молитвы и псалмы; другие, не маскируясь, прямо заявляют, что их бог — сатана, который помогает им. Вот до каких ужасов доходят люди. Да спасет вас всех Гос­подь.

2 декабря 1912 г.

(Беседа по дороге из скита на напутственный молебен)

Когда я пришел в скит, то здесь, в лесу, деревья все были великанами, а теперь уже многие повырублены, так и нас вырубят. Помню, еще в Казани шел я однажды со знакомым монахом, на пути был базар — самое шумное место. Отец Афанасий, так звали монаха, улыбнулся, смотря на торговцев. Я спросил, чему он улыбается.

— Да как же, — ответил он, — вот люди волнуются, топо­чут, суетятся, а пройдет сто лет — и никого из них не будет; видите, там младенец — и того не станет.

— Да, это правда, но хорошо, что вы посмеялись миру, а другие не могут от всего отрешиться. Вот и я, например, дол­жен заботиться о земном, не только о себе, но и о родных: у меня мать, брат.

— И вы будете иноком.

— Ну это сомнительно, я об этом не думаю.

— Будете монахом, — уверенно сказал отец Афанасий.

И, как видите, слово его исполнилось, хотя он был обык­новенным человеком, но Господь внушил ему сказать мне это.

Вот встретился сейчас нам инок Исихий. Он из мало­россов. Вдруг собрался и пришел в монастырь. А дома, когда он начал собираться, мать спрашивает: «Куда?» «В церковь», — отвечает. Заныло сердце у матери, предчувствовало оно, что сын навсегда уходит из родительского дома. «Нет, ты не в церковь идешь», — говорит она.

Сын собрался, вышел, затем на крыльце низко поклонился матери и ушел. Ушел в Оптину пустынь, двадцать лет прожил здесь, но никто не знал, где он находится. Теперь просится в Киев. Зачем ему туда? Отец и мать его уже умерли, что ему делать в разоренном углу? Нет ему туда пути.

Старо-Голутвинский монастырь Рождественские беседы

25 декабря 1912 г.

Поздравляю вас с великим праздником Рождества Христо­ва. Я что-то стал слабеть, еле выстоял вечерню сегодня.

Фарисеи и книжники осуждали Христа за то, что Он Себя называл Богом: ...равен Ся творя Богу (Ин. 5, 18). Господь в ответ на их порицание не сказал: «Я единосущный Отцу Бог», но возразил им: ...Бози есте, и сынове Вышняго вcu (Пс. 81, 6). Это относилось к израильтянам. Фарисеи ничего не могли ответить на это и замолчали.

Но каким образом человек уподобляется Богу, как можно применить к нему это название? У древних греков были боги, олицетворяющие собой разные свойства людей, как хорошие, так и порочные, но здесь не про таких богов говорится. Ко­нечно, быть такими же, как Господь, не только из людей, но и из Ангелов никто не может, но уподобляться Богу должен каждый человек, если хочет достигнуть Царствия Небесного. Святых, подражавших в высшей степени Богу, так и называ­ют преподобными, но каким образом они похожи на Бога?

Поясним это примером. Если взять несколько капель воды, то хотя они и малы, но по своим свойствам соответствуют воде того озера или реки, из которых взяты. Так и святые за­имствуют от Господа Его свойства: благость, любовь, мило­сердие — и таким образом уподобляются Господу.

Мне вспоминается случай, бывший на моей далекой роди­не. В одно торговое заведение был взят в услужение семилет­ний мальчик, сирота. Один богатый человек увидел его крот­кое лицо, мальчик ему понравился. Он взял его к себе. Вскоре этот господин уехал из села и увез мальчика с собой. В городе он отдал его в гимназию, затем в университет. Прошло много лет, и бывший сирота, окончив курс в университете, приехал на время в свое село. Поселяне, знавшие его мальчиком, говорили: «Неужели это Митенька?» Точно, это был он, но как он изменился! Сделался образованным человеком, Димитрием Павловичем, приобрел все свойства интеллигентного человека. Его товарищи, с которыми он играл в бабки и другие игры, тоже выросли, но по своему развитию резко отличались от него, его свойств не имели. Подобно тому и грешные люди не имеют тех свойств, которыми отличаются святые, а те, в свою очередь, заимствуют эти свойства от Господа. Но большая раз­ница между сознанием человека, приобретающего земные зна­ния, и святого, приобретающего Благодать Божию. Человек, учась в гимназии, затем в университете, ясно сознает, что обога­щается все новыми и новыми знаниями, а святой, наоборот, приближаясь к Богу, считает себя все хуже и хуже, так как видит перед собой идеал — Христа, которому он стремится уподобить­ся, но неизбежно сознает, как он далек от этого идеала.

Один человек, обладавший пятидесятью тысячами капита­ла, считался богатым в родном селе. Но вот он приезжает в Александрию и видит, что здесь много людей гораздо богаче его, а когда посетил Константинополь и увидел там милли­онеров, то понял, что по сравнению с ними его богатство со­вершенно ничтожно. Так святые, сравнивая свои добродетели с безконечными совершенствами Божиими, считают себя за ничто. А что же скажем мы, грешные? Чтобы уподобиться Богу, надо исполнять Его святые заповеди, а если рассмотреть, то окажется, что ни одной-то по-настоящему мы не исполнили. Переберем их все, и окажется, что той заповеди мы едва кос­нулись, другую, может быть, тоже только начинали, а, напри­мер, к заповеди о любви и не приступали. Что же остается нам, грешным? Как спастись? Единственно — через смире­ние: «Господи, во всем-то я грешен, ничего нет у меня добро­го, надеюсь только на Твое милосердие!»

Мы — сущие банкроты перед Господом, но за смирение Он не отринет нас. И, действительно, лучше, имея грехи, так и считать себя великими грешниками, чем, имея какие-нибудь добрые дела, надмеваться ими, считая себя праведными. В Евангелии даны два таких примера в лице мытаря и фари­сея. Фарисей, гордый своими мнимыми добродетелями, все только выставляет себя: «Я сделал то-то и то-то», все только «я» и «я». А мытарю нечем хвалиться: он крал и, собирая по­дати, брал лишнее, а потому, сознавая свои грехи, он смирен­но молил Господа: «Боже, милостив буди мне, грешному!» Вам известен конец: фарисей осуждается, а мытарь оправды­вается. Усвойте молитву мытаря: «Боже, милостив буди мне, грешной». И не только в церкви, но и становясь на обычную утреннюю или вечернюю молитву, произносите эти слова, да и на всякое время. Сидите, например, дома, упал ваш взор на икону, и вспомните сейчас же эту молитву. Молитва эта вы­ражается и другими словами: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» Всегда мысленно произ­носите эти великие слова, так как в них заключается смире­ние, а где смирение, там и вера. Одно знание закона Божия не спасет нас. Фарисей знал закон во всех деталях, но его знание было мертвым капиталом, не приносившим никакой пользы, так как оно не воплощалось в жизнь.

В первые века христианства жил в Греции замечательный подвижник по имени Марк. Рано он оставил мир, поселился на Фраческой горе70, где в уединении и безмолвии подвизался о Господе. От людей он не мог заимствовать примеров, но в законе Господнем поучался день и ночь. Однажды прибыл Антоний, чтобы погребсти его тело, так как Господь призы­вал уже Марка к Себе. Когда Антоний пришел, Марк встре­тил его с любовью и завел с ним духовную беседу.

— Как теперь живут христиане? По-прежнему ли их пре­следуют? Ведь я вот уже девяносто лет в пустыне и за это вре­мя не видел ни одного человека.

— Твоими святыми молитвами, отче, гонения прекрати­лись, всюду открыто совершается христианское богослуже­ние, — ответил Антоний.

— Слава Богу! — воскликнул Марк. — А есть между хри­стианами такие, которые скажут горе сей: «Ввергнись в море», и она их послушает?

Когда Марк произнес эти слова, то вдруг раздался страш­ный треск и гора, на которой были подвижники, сдвинулась со своего места и вверглась в море. Марк, обратясь к горе, как к живому существу, сказал:

— Стой спокойно, я не тебе говорю.

Следовательно, слова Марка имели творческую силу, так как он был творцом закона.

Мы, грешные, конечно, не можем творить таких дел, но если, по слову Спасителя, будем иметь веру с зерно горчич­ное и смиряться, то Господь не отринет нас, а спасет, какими Сам весть судьбами.

Нынче в церкви поются дивные песнопения: «Христос раждается — славите! Христос с Небес — срящите! Христос на земли — возноситеся! Пойте Господеви, вся земля, и весели­ем воспойте, людие, яко прославися». Что означают эти сло­ва? «Христос раждается — славите» — не языком или легки­ми, но прославлять Христа нужно своей жизнью. «Христос с Небес — срящите», то есть встречайте Его верой и добрыми делами, неразрывно связанными с верой. Вера без дел мертва есть. «Христос на земли — возноситеся» — это не то, чтобы возноситься над другими, гордиться, нет, это означает, что необходимо отрывать свое сердце от всего земного, суетного, тленного.

Когда я жил еще в миру, то был однажды в одном аристо­кратическом доме. Гостей было много. Разговоры шли скуч­нейшие: передавали новости, говорили о театре и тому подоб­ное. Людей с низменной душой удовлетворял этот разговор, но многие скучали и позевывали. Один из гостей обратился к дочери хозяина дома с просьбой сыграть что-нибудь. Другие гости также поддержали его. Та согласилась, подошла к див­ному концертному роялю и стала петь и играть: «По небу полуночи Ангел летел, и тихую песню он пел. И месяц, и звезды, и тучи толпой внимали той песне святой. Он пел о блаженстве безгрешных духов под кущами райских садов, о Боге великом он пел, и хвала его непритворна была», — пела девушка, и окружающая обстановка так соответствовала этой песне. Все это происходило на большой стеклянной террасе, была ночь, из окон был виден старый дворянский сад, осве­щенный серебряным светом луны...

Я взглянул на лица слушателей и прочел на них сосредото­ченное внимание и даже умиление, а один из гостей, закрыв лицо руками, плакал как ребенок, — а я никогда не видел его плачущим. Но отчего же так тронуло всех это пение? Думаю, что произошло это оттого, что пение оторвало людей от зем­ных житейских интересов и устремило мысль к Богу — Ис­точнику всех благ.

Стихи эти написал Лермонтов, человек грешный, да и ис­полняла их не святая, но слова этого прекрасного стихотво­рения произвели сильное впечатление. Не тем ли более сло­ва церковных песнопений (не только Евангелия), тропарей, канонов могут наполнить душу, не совсем еще погрязшую в житейском море, блаженством. Но чтобы пение церковное производило должное впечатление, необходимо вникнуть в смысл этих песен, и тогда оторвешься от всего земного, а если многие безчувственно стоят в церкви, позевывают и только ждут, когда окончится служба, то это потому, что не понимают они смысла церковных песнопений. Особенно трогают душу старинные напевы. У нас в монастыре, конеч­но, этого нет. Поют шесть иноков, как им Бог на душу по­ложит, уж простите, чем богаты, тем и рады. А есть храмы с очень хорошими певцами. Но для спасения жизни нужно петь Господу не голосом, а самой жизнью своей. В Священ­ном Писании жизнь во Христе называется пением. Крепость моя и пение мое Господь, и бысть ми во спасение (Пс. 117, 14). Восхвалю Господа в животе моем, пою Богу моему, ддндеже есмь (Пс. 145, 2).

В Оптиной пустыни подвизался насадитель старчества отец Лев71. Сильно восставал враг на него за то, что тот при­нимал народ и советом спасал многих. Диавол вооружил против сего старца не только мирян, но и иноков. Однажды некоторые из монахов, ненавидевшие отца Льва, донесли на него архиерею: «У него все бабы да бабы, и он возится с ними с утра до ночи, это вовсе не подобает монаху», — пи­сали иноки владыке.

Архиерей сам приехал в Оптину, чтобы лично убедиться в справедливости написанного. Когда он пришел к батюшке отцу Льву, тот действительно был окружен толпами народа, в большинстве состоявшего из женщин. Вдруг принесли бесно­ватого, который с пеной у рта бился на руках приведших его людей.

— Не запрещал ли я вам принимать народ? — строго ска­зал архиерей, — но вы все-таки принимаете!

— Пою Богу моему, дондеже есмь, — ответил старец. — Посмотрите, Владыко, — продолжал он, указывая рукой на бесноватого, — этот человек почти потерял человеческое по­добие, неужели же я, как скотину, прогоню его? А эти жен­щины, жаждущие спасения души, если я их отвергну, то Гос­подь меня отринет.

Архиерей понял глубокое значение слов старца и признал его действия правильными.

Вот теперь торжественный праздник Рождества Христова, в котором вспоминается, как Господь родился от Пресвятой Девы Марии и был яко Младенец среди нас и нас ради.

Но для чего приходил на землю Единородный Сын Бо­жий? Много здесь причин. Прежде всего, конечно, чтобы спасти людей от грехов и сделать их богами, а также прине­сти мир на землю. Слава в вышних Богу, и на земли мир, во человецех благоволение (Лк. 2, 14). Господь хочет, чтобы мы любили друг друга и прощали обиды, а мы часто мстим обидчикам, а если не удается отомстить, то сожалеем об этом. Не должно так поступать христианам; нужно отбро­сить гордость и тщеславие и считать себя хуже всех, тогда мы не будем осуждать других и мстить им за обиды. Печаль­ную новость узнал я недавно. Одно духовное лицо, человек, известный своей ученостью и богословским образованием, защитник Православия, вдруг отрекся от него. Прямо не хочется верить! Прекрасно, красноречиво он говорил и жил нехудо, не был ни убийцей, ни блудником, не имел и других пороков, но вдруг пошатнулся и отрекся от Господа. Отчего это случилось? Правда, он был поставлен в очень тяжелые условия, враг со всех сторон нападал на него, и он не усто­ял. Погубило его тщеславие. Те обширные знания, которые он имел, не принесли ему пользы, а, напротив, повредили ему, так как надмили его ум. А тщеславие бывает от недо­статка смирения. Человека смиренного никакие скорби не победят, не падет он, так как, смиряясь, находит, что за гре­хи свои достоин еще и большего наказания. Смирен­ный уподобляется человеку, построившему дом свой на кам­не: и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и на­падоша на храмину ту: и не падеся, основана бо бе на камени (Мф. 7, 25).

А камень-то этот — смирение. Тщеславный же подобен человеку, построившему дом свой на песке, без основания. И сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и опроша­ся... то есть со всей силой устремились к храмине той, — и падеся: и бе разрушение ея велие (Мф. 7, 27).

Смиримся же перед Богом. Ныне, 25 декабря 1912 года, положим маленький кирпичик в основание своего домика, то есть желание исправиться, а Господь Сам спасет нас по Сво­ей неизреченной благости.

27 декабря 1912 г.

«Днесь благодать Святаго Духа нас собра» — этими слова­ми начинаются тропари, поющиеся в особо важных, торже­ственных случаях.

«Днесь благодать Святаго Духа нас собра», — скажем те­перь и мы с вами, собравшись для духовной беседы. Быва­ло, так же собирались мы и в Оптиной, в моей маленькой молельне, при свете зеленой лампады. Только там круг слу­шателей был меньше. Помню, располагались трое или чет­веро на диване, затем на стульях и на скамеечках; всего на беседах бывало человек двенадцать, самое большее — сем­надцать. А теперь двадцать восемь собралось. О чем же бе­седуем мы с вами? С различных концов прибыли вы сюда: из Петрограда, Москвы, из далекого Тамбова и так далее. Все вы съехались, чтобы получить духовное утешение и от­дохнуть здесь от житейской суеты. Не материальные расче­ты руководили вами, когда из дальних мест стремились вы в нашу тихую обитель. Эти святки, или святые дни, вы прово­дите здесь как должно, как учит наша Святая Православная Церковь, посещаете храм Божий, молитесь, слушаете убогую беседу... А все вы знаете, как проводят святки в миру. Теат­ры, балы, концерты, маскарады и тому подобное. Светские развлечения совершенно закружат человека, не давая ему времени подумать о чем-либо духовном. А после этого вре­мяпровождения остается пустота на душе. Вспоминаются суетные разговоры, вольное обращение, увлечение мужчина­ми, а мужчин — женщинами. И такая пустота остается не только от греховных удовольствий, но и от таких, которые являются не очень греховными.

А что, если среди таких развлечений призовет к Себе Гос­подь? Слово Господне говорит: В чем застану, в том и сужу. А потому такая душа не может пойти в обитель света, но в вечный мрак преисподней. Ведь это на всю вечность!

Мне вспоминается ужасный случай, происшедший на од­ном балу, еще в то время, когда я был в миру. В одном бога­том аристократическом доме был бал-маскарад (я на нем не был, но мне рассказывали товарищи). На этом балу была одна замечательная красавица. Единственная дочь богатых родите­лей, она была прекрасно образованна, воспитанна (конечно, только по-светски), отчего не доставить ей удовольствие? Ро­дители ничего для нее не жалели. Ее костюм изображал язы­ческую богиню, стоил не одну сотню рублей, об этом костю­ме много говорили. Бал открылся, как всегда, полькой, затем следовали другие танцы, наконец, французская кадриль. Во время кадрили красавица вдруг упала в предсмертной агонии. Она сорвала с себя маску, лицо ее почернело и было ужасно. Челюсти скривились, в глазах выражался ужас с мольбой о помощи, которую никто не мог ей оказать. Так и умерла она среди бала. Погоревали о ней, особенно родители, похорони­ли, поставили над ее прахом великолепный памятник, и все земное окончилось для нее. А что стало с ее душой? Конеч­но, пути Божии неисповедимы, но, по нашему убогому разу­мению, не быть ей в Царстве Света. Предстала она суду Бо­жию, а Господь же сказал: В чем застану, в том и сужу — вот и застал ее Господь среди игралища, в одежде богини развра­та, и пошла ее душа в мрачные затворы ада. Вот чем кончает­ся служение миру!

Работающим суете служение Христу представляется тяж­ким и неудобовыполнимым, а разве в миру легко работать? Какие тяжкие цепи налагает он на своих последователей! Хотя бы эти визиты подчиненных к начальству на праздник! Вместо того чтобы побывать в храме Божием, люди с утра до вечера ездят по этим нелепым визитам, бывают у таких лю­дей, которые им и несимпатичны, и их там не любят, а между тем не сделать визита — значит иногда лишиться места, по­неволе приходится исполнять этот скучный обычай. И воз­вращается человек с таких визитов усталый, разбитый, про­клиная суровый обычай мира сего. Но как поступить в этом случае христианину? Святой апостол Павел говорит: «Твори­те все то, что не против вашей совести, а что противоречит, от того отвращайтесь»72.

Совсем не сноситься с мирскими людьми невозможно, иначе нам пришлось бы выйти из мира. Мир сильно не лю­бит тех, которые не следуют его законам. Он награждает их названиями монашек, в устах мира это позорное название ненормальных, отсталых и так далее.

— Знаете ли вы, — говорит один другому, — про такую-то? Еще в прошлом году она была очень мила. На святках на мас­карадном балу на ней был чудный костюм, изображавший Диану, преследуемую охотниками. Многих она заинтересова­ла, а теперь? Нигде не бывает, только ходит в церковь да чи­тает святые книги, вообразите!

— Да, она стала ненормальной.

Вот приговор мира сего. Пока служила она врагу, считалась умной, а когда перешла на сторону добра, то — ненормаль­ной. Правда, смотря что принимать за норму, если отречение от Христа, то она, действительно, ненормальная. И мир осуж­дает такую и смеется над ней. Но надо все переносить, чтобы остаться верной Христу. Первые христиане так и поступали.

Приводят, например, на допрос великомученика Феодора Тирона.

— Кто ты такой? — спрашивает мучитель.

— Я — христианин!

— Но какого ты звания?

— Раньше, — ответил Феодор, — я был рабом богатого человека, а теперь я — раб Христа Спасителя.

— Но отчего же ты от такого богатого человека перешел к Христу? — дознавался мучитель.

— Потому, что познал истину.

— Но если ты не отречешься от Христа, я буду тебя му­чить.

— Мучай, — отвечает святой, — Господь даст мне силы перенести все твои мучения. Тело ты можешь мучить, но не коснешься моей души.

Феодор с твердостью перенес все страдания, но остался верен Христу...

Правда, были и такие, которые отрекались. Ужасен был вид кипящих котлов с раскаленным оловом, в которые бросали людей живьем, и те обращались в пепел. Загоняли гвозди под ногти, вытягивали жилы и вешали на них, строгали железны­ми когтями тело, отсекали голову — эти и подобные казни смущали малодушных, и они отрекались. Нынче христиан не мучают на площадях, не предают торжественно сожжению, всюду открыты христианские храмы, в которых истово совершается богослужение. Но многие и без мук отпадают от Христа — до чего же гнусное явление! Мир преследует рабов Христовых насмешками и презрением, и многие не переносят этого.

— А ты что-то часто стала ходить в церковь? — язвительно задают вопрос. Молчание.

— Конечно, отчего не сходить на праздники, но ты уж чуть ли не каждый день ходишь? Кажется, и посты соблюда­ешь? Уж не собираешься ли ты в монастырь?

Снова молчание. А иная, совсем обнаглевшая, начинает задавать вопросы:

— Вот ты все читаешь святые книги, а читала ли ты Ницше?

Да так и засыплет именами своих богов (у них ведь тоже есть боги).

— Если ты религиозна, — продолжается допрос, — то дол­жна рассмотреть вопрос со всех сторон, не бойся услышать и противоположное мнение.

Не надо слушать подобные слова. Не читайте безбожных книг. Оставайтесь верными Христу. Если спросят вас о вере, отвечайте.

— Ты зачастила, кажется, в церковь?

— Да, потому что нахожу здесь удовлетворение.

— Уж не в святые ли хочешь?

— Каждому, конечно, хочется быть святым, но это не от нас зависит, а от Господа.

— Не в монастырь ли ты собираешься?

— Нет, в монастырь я не собираюсь.

Подобными ответами отразите врага. Конечно, тяжело, очень тяжело подчас бывает, скорби облекают со всех сторон, и приходит даже уныние, особенно это уныние нападает на монашествующих. Кажется, что и Господь оставил, и, может быть, временно Господь оставляет человека, но зорко следит за такой душой и не даст ей погибнуть. Враг ненавидит монас­тырь, оттого-то с такой силой и нападает на иноков. Помню, когда я был еще в миру, монастырь представлялся мне страш­ной скукой. Там только редька, постное масло да поклоны. Но, бывая в великосветском обществе, я все равно скучал. А если кто-нибудь начнет особенный разговор, то его подни­мут на смех: вот явился пророк! Да, только пустые, праздные разговоры, даже музыки не слышно. Стоит великолепный ро­яль, и есть хорошо играющие, но никто до него не дотронется. Все более и более отходил я от мира, хотя заметных изменений не было. Это отпадение продолжалось десять лет, пока я совер­шенно не отошел от него. Труднее всего мне было оставить театр, оперу, серьезную музыку... Но случилось нечто — я оста­вил мир и стал иноком. Может быть, конечно, я только внеш­не отошел от мира, блаженны отошедшие от него внутренне. Под миром подразумеваются здесь не люди, а служение страс­тям, где бы оно ни происходило. Можно быть и мирскими инокинями, и в монастыре жить, как в миру. Черные одежды сами по себе не спасают, и белые не погубляют. Не зову вас в монастырь, живите в миру, но вне мира — и благо будет вам.

От скорбей не надо приходить в уныние, в отчаяние, надо терпеть. Многие начавшие идти за Христом бывают вначале очень требовательны: «Господи! сделай меня святой!» Правда, это законная просьба, но нельзя сразу достигнуть святости. Были редкие примеры, когда из грешников сразу становились святыми, но они были исключительными, эти примеры, а нам, грешным, указан путь постепенного восхождения. По­ступая так, не впадешь в сети врага. И люди говорят, что если нищему дать сразу миллион, то он, пожалуй, от неразумного потребления денег и сам погибнет, и других погубит, а если дать ему рублей тридцать-сорок, то он на ноги встанет. Если так рассуждают люди, то не тем ли более Господь раздает Свои дары на пользу, а не на погибель. Должно помнить, что Господь любит и печется о нас, а потому надо вполне пре­давать себя на волю Божию: твори со мной, Господи, что хочешь. Нельзя стать святым, то есть исполнить заповеди Божии без труда, а этот труд троякий: он состоит из молитвы, поста и бдения. В Евангелии говорится, что однажды приве­ли к ученикам Христовым бесноватого. Сколько апостолы ни старались изгнать злого духа, он не слушал и говорил: «Не выйду». Тогда бесноватого отвели ко Христу, и Сам Господь изгнал беса. Ученики, оставшись наедине со Христом, с от­тенком упрека говорили Ему: Почто мы не возмогем изгнати его? Господь сначала сказал: За неверие ваше, затем же доба­вил: «Сей род (то есть злые духи) изгоняется только молитвою и постом (Мф. 17, 21). Итак, молитва, пост и бодрствование над собой, то есть хранение своих мыслей и чувств, делают нас победителями врагов нашего спасения. Самое трудное из этих дел — молитва. Всякая добродетель вследствие упражне­ния превращается в навык, а молитва до самой смерти требу­ет побуждения и является следствием подвига.

Молитва трудна, так как ей противится наш ветхий чело­век. Но она трудна еще и потому, что враг всей силой восста­ет на молящегося. Молитва для диавола есть вкушение смер­ти, хотя, конечно, он уже умер духовно. Но молитва как бы снова поражает его, а потому он всячески противится ей. Даже святые уж, кажется, должны бы только утешаться мо­литвой, но по временам она и для них трудна. Правда, молит­ва несет с собой и высокое утешение, и не только праведни­ку, но и грешнику.

Наш известный поэт Лермонтов испытывал сладость мо­литвы и описал это в своем стихотворении:

В минуту жизни трудную

Теснится ль в сердце грусть:

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучье слов живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко -

И верится, и плачется,

И так легко, легко...

К сожалению, молитва не спасла Лермонтова, так как он ожидал от нее только восторгов, а труда молитвенного понес­ти не хотел. Поэт погиб — он был убит на дуэли.

Враг сильно нападает, внушая уныние, отчаяние и какой-то необычайный страх. Тамо убояшася страха, идеже не бе страх... (Пс. 13, 5). Иногда человек чувствует свое полное без­силие и руки опускает. Но такая печаль незаконна: нужно молитвой и крестным знамением, в котором сокрыта непо­стижимая сила, противиться козням врага.

Второе средство для получения спасения — это пост. Пост бывает двоякий: внутренний и внешний. Первый есть воздер­жание зрения, слуха и всех наших чувств от всего скверного и нечистого, второй — воздержание от скоромной пищи. Тот и другой пост неразрывно связаны друг с другом. Некоторые люди все внимание обращают только на внешний пост, со­всем не понимая внутреннего. Приходит такой человек куда-нибудь в общество и в разговорах там сплошь и рядом при­нимает деятельное участие в осуждении ближних, и много похищает от их чести. Наступает время ужина. Ему пред­лагают скоромную пищу: котлеты, поросеночка. Он долго от­казывается.

— Ну покушайте, — уговаривают хозяева, — ведь не то, что входит в уста, оскверняет человека, а то, что из уст!

— Нет, в этом я стоик, — заявляет он, совершенно не со­знавая, что, осуждая ближнего, он уже нарушил и даже совсем перечеркнул пост.

Вот отчего так необходимо трезвение над собой и хране­ние своих мыслей и вообще всех чувств. Трудясь для своего спасения, человек мало-помалу очищает свое сердце, и вмес­то прежних зависти, ненависти и злобы в нем рождается лю­бовь. Древние христиане жили в любви и согласии, все у них было общее. Апостолы ничего не имели, а достаточные73 при­носили разную снедь, имущество к ногам апостолов, те же раздавали всем нуждающимся. Собирались они вместе на ве­черю любви и вкушали от предложенной трапезы. Так и мы с вами вкусили сегодня. Я ничего не знаю, но все усердствуют мне боголюбивые души, а я только разделяю эти дары между мирянами и монашествующей братией. Идет известный вам отец Григорий и, стучась к какому-нибудь иноку, передает приношение.

— О ком молиться? — спрашивает тот.

— Имена их Ты веси, Господи, — отвечает отец Григорий.

Когда Господь Иисус Христос посылал Своих учеников на проповедь, то говорил: Когда же приведут вас в синагоги, к начальствам и властям, не заботьтесь, как или что... говорить, ибо Святый Дух научит вас в тот час, что должно говорить (Лк. 12, 11 — 12). И слова Господни исполнились. Простые, неграмотные рыбаки своим учением покорили всю Вселен­ную. Мудрецы века сего не могли противостоять такому уче­нию. Дух Святой и теперь действует через Священное Писа­ние и через преданных Богу людей. Оттого-то святые книги, в частности Жития святых, так благотворно влияют на душу человека, так как это слово жизни. В писаниях же неверую­щих Ренана, Ницше и прочих — смерть, потому что мраком, тоской и отчаянием покрывается душа от подобного чтения, точно мрачные туманы спускаются со всех сторон и облегают сердце человека, а слово Духа Святого — животворит.

В истории известен такой пример. Грозный завоеватель Аттила74 двинулся на Западную Европу. Его огромные полчи­ща все уничтожали на своем пути, и вот Аттила подступил к стенам Рима. Рим со своими несметными сокровищами и громкой славой возбудил у Аттилы желание смирить этот го­род. Римляне с трепетом ожидали погибели, а святой папа Лев отправился в стан Аттилы и убеждал его отступить от го­рода. Молча слушал Аттила великого старца, и мысль его ко­лебалась. Сподвижники грозного завоевателя уговаривали его не слушать папу и двинуться на город. Миллионное войско было наготове, но Аттила вдруг решительно воскликнул: «На­зад!» Удивленные воины вопросительно взглянули на Аттилу.

«Назад!» — повторил он, и все двинулись обратно. Когда они были уже за Дунаем, а может быть, и за Днепром, воины спросили Аттилу, отчего он не взял город, а послушался ка­кого-то старика. «Я не мог не послушаться его, — ответил завоеватель, — так как в словах его была невыразимая сила».

Действительно, Дух Святой говорил через святого папу Льва, оттого-то и не мог противиться этому слову человек. Нечто подобное было и с нашим поэтом-полувером Пушки­ным. Он был в большой славе, его стихи приводили в вос­торг всех не только в России, но и за границей. Не было, да и, кажется, не будет равного ему по музыкальности и звуч­ности стиха. Но эти стихи описывают лишь земное и тлен­ное, сам поэт говорит: «...лире моей вверял изнеженные зву­ки безумства, лени и страстей». И вот на этого поэта громадное влияние имело слово митрополита Московского Филарета, заставляя его задуматься и раскаяться в своем пу­стом времяпрепровождении.

Однажды митрополит Филарет говорил проповедь в Успен­ском соборе. Пушкин стоял, скрестив руки, боясь проронить и слово. Возвращается он домой.

— Где ты был? — спрашивает жена.

— В Успенском соборе.

— Кого там видел?

— Ах, оставьте, — сказал Пушкин и, закрыв лицо руками, зарыдал.

— Что с тобой? — удивилась жена.

— Ничего, дай мне бумагу и чернила.

И под впечатлением слов митрополита Филарета Пушкин написал свое чудное стихотворение, за которое, наверное, многое простил ему Господь.

В часы забав иль праздной скуки,

Бывало, лире я моей

Вверял изнеженные звуки

Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой

Невольно звон я прерывал,

Когда твой голос величавый

Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных,

И ранам совести моей

Твоих речей благоуханных

Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной

Мне руку простираешь ты

И силой кроткой и любовной

Смиряешь буйные мечты.

Последнее четверостишие особенно замечательно:

Твоим огнем душа палима

Отвергла мрак земных сует,

И внемлет арфе Серафима

В священном ужасе поэт.

Пушкин, конечно, не слышал серафимского пения, но, очевидно, подразумевает под этим нечто великое, с чем толь­ко и можно сравнить слова митрополита Филарета.

Дети мои, читайте Священное Писание и творения святых учителей Церкви, так как через них говорит Сам Дух Святой. Но не читайте таких «учителей», которые могут оторвать вас от Христа. Да спасет нас от них Господь! Будем следовать только Христову учению — и спасемся.

У Хомякова есть прекрасное стихотворение «Звезды», в котором он небесный свод с миллиардами звезд сравнивает с учением галилейских рыбаков, то есть с Евангелием.

В час полночный близ потока

Ты взгляни на небеса:

Совершаются далеко

В Горнем мире чудеса.

Ночи вечные лампады

Невидимы в блеске дня,

Стройно ходят там громады

Негасимого огня.

Но впивайся в них очами

И увидишь, что вдали

За ближайшими звездами

Тьмами звезды в ночь ушли.

Вновь вглядись — и тьмы за тьмами

Утомят твой робкий взгляд:

Все звездами, все огнями

Бездны синие горят.

В час полночного молчанья,

Отогнав обманы снов,

Ты вглядись душой в

Писанья Галилейских рыбаков.

И в объеме книги тесной

Развернется пред тобой

Бесконечный свод небесный

Лучезарной красотой.

Узришь — звезды мыслей водят

Таиный хор свой вкруг земли;

Вновь вглядись — и там вдали

Звезды мыслей тьмы за тьмами

Всходят, всходят без числа,

И зажжется их огнями

Сердца дремлющая мгла.

Да, истинное учение Христово способно зажечь и холод­ные сердца. Огня приидох воврещи на землю..., — говорит Спа­ситель. Всех идущих за Христом покрывает и спасает Благо­дать Божия.

Недавно была у меня девочка, лет семи, с матерью. Спра­шиваю девочку, как меня зовут.

— Вар-со-но-фий.

— Верно. Ну а тебя?

— Ва-лен-ти-на.

— Валя, — добавляет мать.

— Ну, Валя, не вались, — говорю ей.

Сам не знаю, отчего я это сказал, только сегодня пришли они ко мне опять.

— Батюшка, — говорит мать, — а знаете, что с Валей слу­чилось? Был у нас погреб открыт, моя девочка не заметила да оступившись, упала прямо в него, а он глубокий. Мы с му­жем в ужасе думали, что она разбилась насмерть, а она оста­лась жива и невредима. Вот чудо! Ну и вспомнились нам ваши слова: «Валя, не вались!»

Ведь вот враг стремится погубить человека, а Благодать Божия спасает. Да спасет Господь и нас от страшного и мрач­ного погреба, который есть различные вражеские козни, всю­ду расставляемые нам врагом.

Вчера служил я обедню в соборе. Много причащалось де­тей, все подходят спокойно, видно, что соединяются со Хри­стом. Вдруг приносят девочку, лет двух с половиной. Она сильно закричала, затем, высвободив ножку, ударила по по­тиру. Я обомлел. Ведь Святые Дары могли пролиться на пол! Не знаю, как удержал Чашу в своих старческих руках. Верно, Ангел-хранитель, который всегда стоит около нас, ослабил силу удара. Спрашиваю, как зовут девочку, говорят: «Зинаи­да». Принесла ее тетка, так как мать неверующая, в церковь никогда не ходит. Тетке еле удалось оторвать девочку от мате­ри для причащения. И подумалось мне, что ждет этого ребен­ка впереди? Господу известна судьба каждого человека. Гово­рят, что с Толстым в детстве было нечто подобное. Да спасет и помилует нас всех Господь! Аминь.

30 декабря 1912 г.

Начну свою беседу теми же словами, как и в прошлый раз: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра». Своим пастырским словом свидетельствую вам, что вы совершили подвиг, при­ехав сюда из разных мест на великий праздник Рождества Христова. Верю твердо, что милосердный Господь вознагра­дит вас. Как, не знаю, но не оставит вас ни в этой жизни, ни в будущей. Еще лет сорок-пятьдесят тому назад это время от Рождества Христова до Крещения называлось святыми дня­ми. «Это было на святых днях», — говорили. Теперь эти два слова совмещены в одно — «святки». Что подразумевают под этим словом теперь? Обыкновенно — период времени от Рождества до Крещения, но часто с этим понятием соединя­ется понятие о греховных удовольствиях, которых так много бывает именно в это время. Враг издевается над христиана­ми, и время, в которое совершалась тайна нашего спасения, обращается в разгул всевозможных пороков. Оттого-то и на­звал я подвигом то, что вы оставили все мирские удовольст­вия: театры, балы, маскарады — и приехали в нашу тихую обитель, чтобы провести эти дни в молитве, духовной беседе и удалении от мирской суеты. Здесь вы говели и приобщались Святых Таин. Это великое дело — принять в себя Самого Гос­пода. В Таинстве Покаяния, или исповеди, разрываются век­селя, то есть уничтожается рукописание наших грехов, а при­чащение истинных Тела и Крови Христовых дает нам силы перерождаться духовно. Правда, это совершается не сразу и, пожалуй, неощутимо для нас: ...не приидет Царствие Божие с соблюдением (Лк. 17, 20), но несомненно, что это перерожде­ние рано или поздно совершится и мы начнем новую жизнь, жизнь во Христе.

Есть еще великое Таинство Елеосвящения, или собо­рование. В этом море милосердия Божия потопляются все наши забвенные грехи, а таких у каждого немало найдется. Жизнь сложна, враг сильно нападает на тех, которые желают спастись, но Таинства, молитва и крестное знамение разруша­ют все козни и делают их «яко ничесоже». Жизнь — это кни­га. Листы ее — это события нашей жизни, все — от важных до ничтожных случаев. В нашей жизни нет ничего, что не имело бы значения, только мы-то часто этого и не понимаем, и лишь просветленные Божественной Благодатью умы по­нимают смысл каждого случая. В книге бывают опечатки. В жизни бывают ошибки, часто трудноисправимые, и Господь может исправить их... Книги бывают тоненькие, объемистые и даже многотомные, так и жизнь человека. Часто возникает вопрос: отчего умирает младенец? Почему живет старец? От­чего лишь только появился на свет человек, заплакал, окрес­тили его, и Господь берет его жизнь, а другой живет до глубо­кой старости? Тонка книга младенца — всего несколько страниц, а книга старца многотомна. Все это Таина Божия, которую мы не можем постигнуть.

Сохранился рассказ матери известного декабриста Рылее­ва, напечатанный в свое время в одном журнале.

Рылеева была вдовой и имела единственного сына, кото­рого любила всей душой. И вот однажды ее пяти— или шести­летний сын заболевает. Долго лечили его, и, наконец, врачи, безсильные что-либо сделать, ушли, а мать опустилась на ко­лени перед иконами и начала усиленно молиться о спасении сына. Среди молитвы на нее напал легкий сон, и видит она большую площадь, звуки военной музыки, гул толпы. Вдруг выдвигается эшафот, на нем виселица, на эшафот вводят ее сына и вешают... Она в страхе просыпается. «Господи! — вос­кликнула горестная мать, — знаю, что это сон — не мечта, а послан для моего вразумления, но все же молю Тебя, оставь в живых моего сына».

Господь услышал ее молитву, сын поправился, к великому изумлению врачей, неизвестно чему приписавших подобный случай (впрочем, и врачи в то время были верующими).

Прошло много лет, Рылеев вырос, сошелся с людьми, от­вергавшими Бога и все святое, желавшими закрыть все церк­ви и прекратить богослужение, а также восставшими против самодержавной власти. Они составили союз с целью ниспро­вергнуть самодержавие и учредить республику. Но заговор был раскрыт, его участники, в том числе и Рылеев, были каз­нены. И вот мать Рылеева наяву увидела большую площадь, толпы народа, звуки военной музыки. Воздвигли эшафот, на нем виселицу, и Рылеев был повешен. Его мать не возропта­ла, не пришла в отчаяние, но с твердостью произнесла: «Прав Ты, Господи, и правы суды Твои».

Господь лучше нас знает, что для нас полезно, а что вред­но, потому надо вверяться Его водительству. Пребывайте в Церкви, будьте верны Христу Богу.

Не далее как сегодня в «Московских ведомостях» я прочел такую историю. Одна молодая девушка, красивая собой, встретилась на балу с молодым человеком, тоже очень краси­вым, и они полюбили друг друга. Чуть ли не здесь же он сде­лал ей предложение, и она, не спросясь родителей, изъявила свое согласие. Обвенчались они, живут месяц, другой, третий и утопают в блаженстве. Она так и думала всю жизнь прожить в счастье, но вышло иначе. Ее муж любил женщин и даже от такой прекрасной жены стал уходить к другим. Сначала она только делала замечания ему, затем пошли ссоры. Он начал брать у нее деньги. Сперва она охотно давала, но его требова­ния становились все более нахальными, а когда она ему од­нажды отказала, он избил ее до синяков. Кроме женщин, муж пристрастился к вину и все уносил из дома. Тяжело было жене, не столько физически, сколько нравственно она изму­чилась. Каково ей было смотреть на своего развенчанного кумира! Наконец мать сжалилась над дочерью и предложила ей переехать к себе. Дочь взяла с собой единственное свое сокровище — пятилетнего сынишку. Муж явился и сюда с требованием денег. Бить ее здесь он не мог, но осыпал колки­ми словами... «Ты разлюбила», — говорил он. «Нет, и теперь люблю тебя, — возражала жена, — брось свою распутную жизнь, и я опять вернусь к тебе. Есть у меня еще кое-какие крохи, будем жить на них, да и я еще имею право на наслед­ство родителей». Но муж не пожелал измениться. Вот од­нажды приходит он к жене. Швейцар его не пускает. «Мне только надо видеть Надю», — настаивает он. Верно, сунул что-нибудь швейцару, тот пропустил его. У жены он требовал денег, а когда она отказала ему, нанес ей пять ударов финским ножом. Она упала, обливаясь кровью. И все это видел ма­ленький сынишка. Какой пример получил он на всю жизнь! Убийца убежал, а ее похоронили. Печальная история! Но отчего рассказал я вам ее? Прежде всего для того, чтобы показать вам, что вне Церкви не может быть счастья. Они по­знакомились на балу, где, конечно, и мысли не было о Боге. Думается мне, что и потом они жили вне Церкви.

Нынче расплодилось много еретиков, они считают себя истинно верующими. Но какая же это вера, когда что-то они признают, а что-то отвергают. Мне случилось говорить с тол­стовцами. Насколько же мрачно их мировоззрение! Полное отчаяние, никакого света! Тяжело мне было. «Вот лежит ваш учитель на смертном одре, — говорил я им, — передайте ему, что здесь пастырь, который может примирить его с Богом». Но меня не допустили до Толстого.

Еще раз повторяю: не ходите на собрания еретиков, кото­рые могут погубить вашу душу. В страшное время мы живем. Людей, исповедующих Иисуса Христа и посещающих храм Божий, подвергают насмешкам и осуждению. Эти насмешки перейдут в открытое гонение, и не думайте, что это случится через тысячу лет, нет, это скоро наступит. Я до этого не дожи­ву, а некоторые из вас увидят. И начнутся опять пытки и му­чения, но благо тем, которые останутся верными Христу, Гос­поду нашему.

Надеюсь, что вы все останетесь Ему верны и не отверне­тесь от Господа своего. Молитесь, чтобы Господь послал вам христианскую кончину: «Христианския кончины живота наше­го, безболезнены, непостыдны, мирны и добраго ответа на Страшнем Судищи Христове просим».

Кончина есть конец жизни, и добро тем, кто сподобится христианской кончины. Один епископ при возглашении этой ектеньи всегда творил земной поклон. И вы не забы­вайте если не в землю поклониться, то сделать поклон пояс­ной или хотя бы свое внимание сосредоточить на этом про­шении. И заметьте, что люди, верующие в Бога и на деле исполняющие Его святой закон, умирают спокойно, а смерть безбожников обычно страшна.

Все образованные люди знают известного немецкого писа­теля Гете. Незадолго до смерти он дошел до такого безумия, что, поклоняясь языческому богу Зевсу, отвергал Христа и из­девался над Ним. Правда, в его произведении «Фауст» добро торжествует над злом, быть может, потому, что «Фауст» напи­сан в лучшую пору жизни, когда он был еще верующим. Ужас­на была его кончина. «Света, света больше!» — кричал он в предсмертной агонии. Очевидно, вечный мрак уже начинал окутывать его душу, и вспомнил он о Присносущном Свете, да уже поздно. Как ни стараются почитатели Гете объяснить ина­че его последние слова, но истина остается во всей своей силе.

Другой знаменитый писатель, Шекспир, хотя и при­надлежал к англиканскому исповеданию, но всегда признавал Бога. Был он идеалистом, его произведения отрывают от ме­лочной житейской суеты. Умирая, он говорил: «Я спокоен». Это не было спокойствие отчаяния, но спокойствие, послан­ное Богом за веру в Него.

Страшна смерть Неверов и кощунников, а их теперь так много! Писатель Спенсер характеризует многих людей так: «Люди — это деревяшки, а сердце их — рубль». Какая ко­рысть от деревяшки и от рубля, а это выражение очень метко характеризует людей, погруженных в мелкие земные интере­сы и вовсе не думающих об иных, высших, идеалах. И дей­ствительно, Господь поругаем не бывает (Гал. 6, 7), и закон возмездия остается в полной силе. Грешники наказываются не только в будущей, но еще и в этой жизни.

В Житиях святых из сонма примеров возьмем хотя бы один — святую мученицу Агафию. Ее подвергают ужаснейшим пыткам, желая вынудить отречение от Христа, но мученица остается непобедимой. Наконец голову ее усекают мечом, а мучитель, захватив ее богатства, довольный собой, едет в Рим к императору Декию с сокровищами Агафии. Доехав до реки, он поставил лошадей на паром. Одна из лошадей вдруг броси­лась на мучителя, изгрызла ему лицо, а затем, схватив зубами за одежду, бросила его в воду. Никого другого не тронула. Вот как этот мучитель еще при жизни подвергся казни Правосудия Божия. Так и во всем земная мудрость ничто в сравнении с мудростью небесной, хотя земные знания и бывают нам полез­ны в сей жизни, но они не ведут нас в Царство Света.

К беседам моим не удается подготовиться: утомишься здесь с народом, а затем — письма неотложные, телеграммы, дела, после обеда немного отдыхаю, иначе по старческой не­мощи становлюсь вялым и безсильным. А там опять прием народа, и так все время. Помню, когда я был еще в миру, то, побывав однажды в Гефсиманском скиту, удивлялся, почему там утреня была в 2 часа ночи.

— А вы бы когда думали? — спросил меня настоятель.

— Да часа в три-четыре.

— Нет, — ответил он, — необходимо вставать в 12 часов ночи, так как сохранилось предание, правда, нигде не запи­санное, но в которое веруют и Восточная, и Западная Цер­ковь, что Христос в полночь придет судить мир. Се Жених гря­дет в полунощи, и блажен раб, егоже обрящет бдяща. А потому так важна полуночная молитва! Если уж трудно идти к утре­ни, то, по крайней мере, дома нужно в это время помолиться. Важна молитва церковная, лучшие мысли и чувства приходят именно в церкви; правда, и враг сильнее в церкви нападает, но крестным знамением и молитвой Иисусовой отгоняйте его. Хорошо встать в церкви в какой-нибудь темный уголок и молиться Боженьке. «Горе имеем сердца!» — возглашает свя­щенник, а ум наш часто стелется по земле, думая о непотреб­ном. Боритесь с этим! Молитесь Господу, чтобы мое убогое слово принесло вам пользу.

Батюшка отец Амвросий говорил своим слушательницам:

— Ах, как хотел бы я повести вас на источник воды жи­вой!

Раздается голос:

— Батюшка, поведите!

— Да я и сам там не был, — отвечает отец Амвросий, — но сильно хочу быть там.

В действительности же старец властно вел своих почитате­лей на источник живой воды.

Вот собрались вы здесь и, может быть, какая-нибудь из вас думает: «Родители мои стары, умрут они, останусь я одна, надо замуж выходить». Что же, это дело хорошее, глядишь, Господь пошлет мужа по сердцу! А другая поднимает тоном выше: «Страшно выходить замуж, вдруг муж изменит и бро­сит, а еще и безпокойство о детях. А лучше поступить в мона­стырь — работать Единому Богу». И такое намерение Бог бла­гословляет. А иная хочет, оставаясь в миру, жить в девстве и целомудрии, да поможет и ей Господь!

Читайте Священное Писание, а также и Жития святых, особенно святых великомучениц Екатерины, Варвары, Ири­ны, Евдокии, потому что каждый святой дает частицу своей крепости читающему его Житие с верой и поможет при про­хождении мытарств.

Священное Писание — это книга жизни, писания же ере­тиков ведут к смерти. Не читайте их, чтобы мрак сомнений не окутал вашу душу.

Англичанин Джеймс написал свою исповедь, в которой рассказывает, почему стал православным христианином. Это случилось так. Джеймс с товарищем (православным) поехал однажды кататься. На пути они увидели часовню, и товарищ решил зайти туда. «А мне можно?» — спросил Джеймс. — «Конечно». Товарищ его пошел приложиться к иконе Божи­ей Матери, а Джеймс смотрел на икону и думал: «А что, если я подойду?» Вдруг случилось великое чудо: Светоносная Жена, Сама Царица Небесная подошла к Джеймсу и покры­ла его Своим омофором. Джеймс испытал неизъяснимое блаженство и безповоротно пошел за Христом, сделавшись православным. Но ведь много Неверов, может быть, было в часовне, отчего же Матерь Божия подошла именно к Джейм­су? Это тайна, которую и не будем стараться постичь.

Некоторые говорят, что наука и искусство, особенно музы­ка, перерождают человека, доставляя ему высокое эстетиче­ское наслаждение, но это неправда. Под влиянием искусства, музыки, пения человек действительно испытывает наслажде­ние, но оно безсильно переродить его.

Когда я был еще в миру, то очень любил музыку, и в част­ности игру на фисгармонии — рояль не может так передать глубину чувства. У нас в Казани жил известный композитор Пасхалов. Чтобы усовершенствоваться в игре, я стал брать у него уроки. Часто мы вели с ним беседы. Однажды разговор зашел о Святом Причащении.

— Ну, в это я не верю, — сказал музыкант.

— А вы верите, что есть Америка?

— Конечно, это знает каждый ученик приходского учи­лища.

— Ну а если бы кто-нибудь сказал: я не верю, что есть Америка, то от этого она, конечно, не перестала бы сущест­вовать? Так и великое Таинство Тела и Крови Христовых остается в полной силе, несмотря на то, что вы в него не ве­рите.

— Да, действительно, возможно, вы правы, впрочем, со мной еще никто так не говорил.

— Ну вот, Александр Васильевич, сходите вы в это воскре­сенье в церковь, послушайте там певчих, помолитесь. А во вторник у нас будет урок, мы с вами поговорим.

— Хорошо, согласен, — сказал Пасхалов.

— Вот вы говорите, что искусство перерождает душу, а на деле выходит иначе. Вы пьете, знаете, что это худо, а бросить не можете — нет сил. Развелись с женой, не сохранили к ней верности, а Священное Писание говорит, что ни блудники, ни пьяницы Царствия Божия не наследуют.

Пасхалов задумался. По-видимому, беседа произвела на него сильное впечатление. Прошло три дня, и Пасхалов явил­ся ко мне с тетрадью в руках.

— Разрешите мне сыграть мое последнее произведение, — сказал он, указывая на тетрадь.

— Пожалуйста, — отвечаю, — но отчего же последнее?

— Так я чувствую. Перелистывал я недавно книжку По­лонского и остановился на стихотворении «Плохой мертвец», вот и решил в последний раз переложить его на музыку.

Никогда еще, ни раньше, ни позже, не слыхал я таких зву­ков, полных мощи и воодушевления.

— Больше заниматься музыкой не буду... Не хочу раздваи­ваться, чувствую, что вы правы, — произнес Пасхалов, не­сколько успокаиваясь, — помните рассказ про великого художника Ван Дейка? Когда он ушел в монастырь, то не за­хотел уже раздваиваться между любовью к Богу и художе­ством, а потому, несмотря на советы игумена, предложившего ему писать иконы, он бросил кисть и краски в протекавшую около монастыря реку Тахо. Оставлю все и приду к вам за на­ставлениями.

— О нет, — воскликнул я, — я не могу вас учить, сходите лучше к профессору Казанской духовной академии отцу Ан­тонию (который стал впоследствии Петроградским митропо­литом)75, он вас наставит. А главное, бросьте пить вино!

Пасхалов обещал. Прошло несколько дней. Вдруг приходит ко мне один знакомый, хорошо знавший Пасхалова.

— Я к вам с новостью, — начал он. — Пасхалов умер.

Затем он рассказал печальные подробности кончины зна­менитого композитора.

Пасхалов исполнил свое слово, был у отца Антония, кото­рый, между прочим, советовал ему не бросать музыку, но за­няться переложением церковных песнопений. Также взял с него обещание не пить. Дня три-четыре Пасхалов не пил, но на пятый день ушел из дома и вернулся поздно ночью. Гор­ничная, которая отворила дверь, с ужасом увидела, что Пас­халова ведет какое-то «страшилище» с огромными сверка­ющими глазами. Втолкнув его в двери, «страшилище» сказало: «Бери своего барина!» Пасхалов был совершенно пьян.

На другое утро его нашли кончившим свою жизнь само­убийством. А одному из родственников композитора явился враг и с адским хохотом кричал: «А! Он спасаться захотел! Нет, я его задушу!»

И действительно задушил.

Вся Казань сошлась на похороны знаменитого ком­позитора. Тело его утопало в цветах. Отпевали торжественно. Затем собрали большую сумму денег и воздвигли ему велико­лепный памятник. Я тоже был на похоронах и, идя за гробом, думал горестную думу: на что ему теперь это торжество, когда душа его погибла. Конечно, неизвестно, какова воля Божия, но да сохранит нас всех Господь от такой кончины.

Веруйте в Господа, исполняйте по силе Его святой закон, и верю, что спасетесь. Никогда не приходите в отчаяние. А то так случается: затоскует душа и не какого-нибудь невера, а душа истинного христианина. И заповеди по силе исполняет, и говеет, и посты соблюдает, но вдруг покажется ей, что Гос­подь ее ненавидит. Какая диавольская мысль! В Писании ска­зано, что Господь ненавидит только гордых, даже жидов и магометан Он принимает, если они к Нему обратятся, — и вдруг: христианскую душу ненавидит! Нет, Господь любит всех, а мысль о ненависти Божией — это стрела врага, зави­дующего человеку. Много посылал он стрел, а эта уж послед­няя, которую надо изловчиться и отразить, то есть совершен­но пренебречь подобной мыслью.

Сегодня 30 декабря. Кончается год, и подводится итог того, что мы сделали за это время. Конечно, каждым совер­шено много промахов, ошибок, но будем надеяться на ми­лость Божию и пожелаем друг другу не нового счастья, а новой Благодати Божией. Аминь.

Слово на Новый год

1 января 1913 г. (после литургии)

Приветствую вас всех, здесь собравшихся, с Новолетием. Поздравляю вас с радостями, которые Господь да пошлет вам в наступающем году. Поздравляю вас и со скорбями, которые неизбежно посетят вас и в этом году: может быть, сегодня, может быть, завтра или в скором времени. Впрочем, не сму­щайтесь и не бойтесь скорбей. Скорби и радости тесно соеди­нены друг с другом. Вам это кажется странным, но вспомни­те слова Спасителя: жена егда раждает, скорбь имать, яко прииде год ея: егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир (Ин. 16, 21). День сменя­ет ночь, и ночь сменяет день, ненастная погода — ведро; так и скорбь, и радость сменяют одна другую.

Апостол Павел произнес грозное слово на тех, которые не терпят от Бога никакого наказания: если вы останетесь без наказания, вы — незаконные дети. Не надо унывать, пусть унывают те, которые не веруют в Бога; для тех, конечно, скорбь тяжела, так как, кроме земных удовольствий, они ни­чего не имеют. Но людям верующим не должно унывать: скорбями они получают право на сыновство, без которого нельзя войти в Царство Небесное.

«Отроцы благочестию совоспитани, злочестиваго веления не­брегше, огненнаго прещения не убояшася, но, посреде пламене стояще, пояху; отцев Боже, благословен еси» (ирмос Рождества Христова, глас 1, песнь 7).

Скорби и есть огненное прещение, или испытание, но не надо их бояться, а, как преподобные отроки, воспевать Бога в скорбях, веруя, что они посылаются Богом для нашего спа­сения.

Да спасет же всех нас Господь и введет в Царство Незахо­димого Света! Аминь.

6 января 1913 г.

(Крещение Господне)

Сегодня, подписывая книгу одной моей духовной дочери под заглавием «Невидимая брань» и выставляя дату — 6 ян­варя, я вспомнил, что это как раз день смерти епископа Фе­офана, который перевел эту книгу с греческого языка на рус­ский. Епископ Феофан перевел ее не то что дословно, но даже передал и дух этой книги, подобно Жуковскому, который, переводя Шиллера, так проникался духом поэта, что перевод трудно было отличить от оригинала.

Сегодня не удалось мне служить. Простудился во время исповеди в пятницу. Исповедников было человек тридцать, исповедь продолжалась довольно долго. Стоял я у окна и чув­ствовал, что холод меня пронизывал, но прекратить исповедь или перенести на другой день счел неудобным, вот и расхво­рался так, что и на Крещение не мог служить.

Был у нас в Оптиной пустыни великий старец отец Мака­рий. Он вел однажды беседу с одним посетителем и тоже, сидя у окна, простудился. Чувствовал, что сильно дует, но оставить беседу неоконченной не захотел. От этой простуды отец Макарий потом всю жизнь страдал, так и умер от этой болезни.

Уже говорил я вам и опять повторяю, что вы совершили подвиг, приехав на праздники в нашу тихую обитель на свои маленькие средства, добытые честным, а часто и очень тяже­лым трудом. Думаю, что отдохнули вы здесь душой. Причас­тились Тела и Крови Христовых и утешение от Господа полу­чили по мере восприятия каждой — одна больше, другая меньше, но все же, думается, все получили. Может, и телом вы отдохнули здесь, хотя и терпели некоторые неудобства. Гостиница у нас маленькая, позволяет жить всего три-четыре дня. Приходилось снимать помещение у крестьян, которые, конечно, не могут предоставить многих удобств. Да вознагра­дит вас за все Господь! Теперь опять возвращаетесь вы к сво­им занятиям, снова начнется для вас трудовая жизнь, может быть, полная скорбей. Что делать? Скорби неизбежны, хотя и хотели бы мы миновать их. Жизнь представляется нам в виде белой полосы, на ней черные точки — скорби, от них нам желательно поскорее отделаться, а на самом деле жизнь есть черная полоса, и на ней рассеяны белые точки — утешения. ...в мире скорбни будете, — сказал Христос, — но дерзайте, (яко) Аз победих мир (Ин. 16, 33). А где найти утешение в скорбях, которые обступают нас со всех сторон? Необходимо углубиться в себя, в свой внутренний мир, так как в нем та­ится источник утешения.

Именитые для отдыха уезжают за границу, под южное небо Сицилии, а мы углубляемся в свое сердце, в коем заключен целый чудный мир, может быть, многим неизвестный. Но как войти в него? Единственный ключ — Иисусова молитва, ко­торая открывает нам дверь в этот мир. Но, чтобы углубиться во внутренний мир, необходимо уединение. Некоторые свя­тые бежали для этого в глубочайшие пустыни и оставляли всех и вся, чтобы только упражняться в Иисусовой молитве. Известный подвижник Лука Элладский бежал в пустыню для усовершенствования в молитве, так как постоянные толпы народа, приходившего за советом и утешением, мешали ему сосредоточиться. Поступил он подобно Арсению Великому, который был научен Самим Господом: «Бегай людей и спа­сешься».

Возникает вопрос: правомочно ли поступил Лука, оставив народные массы ради спасения своей собственной души? Вполне! Ученые, чтобы издать какой-нибудь научный труд, удаляются от общества и углубляются в свою работу. Ученик, готовясь к экзамену, уходит в отдельную комнату, а если нет таковой, то часто, закрыв уши, чтобы не слышать чего-либо постороннего, зубрит свои предметы. Не тем ли более святой для приготовления себя к Вечной Жизни имеет право на уединение? И удаляется он от людей не по ненависти к ним, не в силу своего эгоизма — но и там, в пустыни, служит тому же миру молитвой о нас Господу.

Одному схимнику однажды явилась Матерь Божия и спро­сила:

— Кто ты такой?

— Я — грешнейший и недостойнейший раб Твой, — отве­тил он.

— Но каково твое звание?

— Я — схимник.

— А что значит — схимник?

Старец затруднился ответить. Тогда Сама Владычица Ма­терь Божия объяснила ему:

— Схимник есть молитвенник за весь мир.

Святые, удаляясь от всех людей, не перестают любить их и молитвами своими отвращают от грешных гнев Божий. Один известный писатель, Вальтер Скотт, говорил, что если бы ему предложили на выбор жизнь, полную довольства и богатства, но лишили бы его возможности остаться наедине с самим собой, или одиночную тюрьму, то он выбрал бы по­следнее.

Вот собрались мы с вами в моей скромной келье для духовной беседы. Окружают нас стены, над нами потолок, за ним крыша, а там — небо, на небе — мир ангельский. В эту минуту смотрят на нас Ангелы, видят наше сердце, знают наши помышления и помогают нам. Особенно близок к нам Ангел-хранитель, который постоянно молится за нас и стре­мится наставить нас на все благое, защитить от всякого зла. А потому каждый из нас обязан молиться своему Ангелу-хра­нителю и утром, и вечером: «Святый Ангеле Божий, храните­лю мой, моли Бога о мне, грешной». Также ежедневно нужно призывать и ту святую, имя которой носишь.

Смотрит на нас теперь и мир злых духов и уже кует оковы, желая разрушить слова грешного Варсонофия, но не бойтесь! Господь спасет нас от их злой силы. Читайте Священное Пи­сание, Евангелие, Послания, а также Жития святых. Великое значение имеет это чтение, но вот что грустно: Жития святых печатаются, может быть, некоторыми приобретаются, но большинство их не читает. А между тем какую пользу можно извлечь из этого чтения! В нем найдем мы ответы на многие наши вопросы, святые научат нас, как выйти из затруднитель­ного положения, как устоять, когда мрак со всех сторон оку­тывает душу, так что кажется, будто и Бог оставил нас.

Посещайте храм Божий, особенно в скорби: хорошо встать в каком-нибудь темном уголке, помолиться и поплакать от души. И утешит Господь, непременно утешит. И скажешь: «Господи, а я-то думал, что и выхода нет из моего тяжкого положения, но Ты, Господи, помог мне!»

Тесен и прискорбен путь, вводящий в Жизнь Вечную. Мы идем как бы по лезвию ножа, а по сторонам простирается пропасть. Страшно ввергнуться в нее! Блюдите убо, — гово­рит апостол, — како опасно ходите... (Еф. 5, 15). После этой земной жизни нам предстоит экзамен, решающий нашу участь на всю вечность: переэкзаменовок не будет. Науки зем­ные не помогут нам выдержать этот экзамен.

Некоторые ученые, зная множество наук, совершенно не знают своей души и понятия не имеют о жизни духовной. Явится такой на этот великий экзамен, и спросят его: «Сотво­рил ли ты заповеди Христовы, а если не сотворил, то каялся ли в том? Веровал ли в Господа Иисуса Христа, Единородно­го Сына Божия?». И этот ученый, прославленный на земле, оказывается на таком экзамене дурак дураком. Он не только не исполнял заповеди, но даже и не веровал в Бога. Какова же участь его? В Чертог Небесного Царя его не пустят, и бу­дет он отринут во мрак преисподней. Ведь неверы хуже бесов. Те ненавидят Бога и трепещут, а неверы даже отрицают Его существование. Какое же утешение они могут иметь в загроб­ной жизни? Земная ученость без веры в Царство Небесное не ведет, не вводит туда и искусство. Поэты и художники испытывают высокое эстетическое наслаждение, но это толь­ко душевное чувство, оно не способно переродить душу. В своем стихотворении «Пророк» жизнь до духовного возрож­дения Пушкин называет «мрачной пустыней».

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился.

Поэты и художники, которые удовлетворялись только вос­торгами, полученными от искусства, подобны людям, дошед­шим до портика царского дворца, но не вошедшим внутрь чертога, хотя им и предлагали.

Но как же спастись? Как войти в Чертог Царя Небесного? Есть лестница туда и из монастыря, и из мира. Можно спас­тись и в богатстве, и в бедности. Сама по себе бедность не спа­сет. Можно обладать миллионами, но сердце иметь у Бога и спастись. Вот, например, Филарет Милостивый: он имел ог­ромное богатство, но этим богатством приобрел себе Царство, помогая бедным и бездомным. Авраам тоже был богат, его богатство по тогдашнему времени заключалось в огромных ста­дах, но это не помешало ему спастись. А можно и в бедности погибнуть, привязавшись к деньгам. Стоял, например, один нищий на паперти, терпел и голод и холод — лишь бы нако­пить денег. Накопил рублей сорок-пятьдесят и умер. И пошла его душа в ад, так как привязана была к деньгам, а не к Богу.

Спасающихся в монастырях часто упрекают в эгоизме: надо же, говорят, такой-то поступил в монастырь! Он делал в миру то-то и то-то, так много приносил пользы и вдруг все бросил. Это — грех! Не смущайтесь подобными речами. Если Господь призывает человека на служение Себе в иноческом чине, то надо все бросить и последовать призыву Божию. Впрочем, и в миру спасаются, но с большим трудом. В Жити­ях святых рассказывается про двух женщин, двух сестер, из которых одна пошла в монастырь, а другая вышла замуж, и обе они спаслись. Правда, та, которая пошла в монастырь, получила высшую награду от Господа, но спасение получили обе. Как же спастись в миру, когда там так много соблазнов? Апостол говорит: Не любите мира, ни яже в мире... (1 Ин. 2, 15). Впрочем, здесь надо оговориться. Под словом «мир» под­разумевается не Вселенная, а низменное, пошлое, греховное. Можно жить в миру и вне мира.

* * *

Когда Бог хотел дать людям закон, Он поставил между со­бой и людьми праведного Моисея. И Моисей, чтобы беседо­вать с Богом, поднялся на гору Синай. Не с народом, а оста­вив его у подошвы горы, поднялся Моисей вверх один. Зачем он это сделал? Почему бы ему не беседовать с Богом, остава­ясь среди народа? Думаю, потому, что народ мешал ему сосре­доточиться. Где народ, там суета, а суета заглушает голос души человеческой. Трудно быть с Богом, оставаясь среди людей, и мы, по примеру праведного Моисея, удалимся от суеты и молвы людской, пойдем на Синай.

Хорошо там! Хорошо быть с Господом! А на Фаворе с Хри­стом Спасителем, пожалуй, еще лучше. Так хорошо там бы­ло, что апостолу Петру захотелось остаться там навсегда. ...Господи, добро есть нам зде быти... сотворим зде три сени... (Мф. 17, 4). Хорошо на Фаворе, и идут туда многие, многие люди. Кто до половины горы добрался в этой жизни, кто немного поднялся, а кого смерть застала в начале подъема. И все они Божии. Есть и такие, что тянутся к Фавору, хотят начать восходить, да так у них выходит, что сделают они шаг вперед да два назад. И не хватает у них силы идти вперед. Но и этих спасает Господь. Силен Он покрыть немощь стремя­щихся к Нему людей. Силен Он их перенести и не на два шага вперед, а довести до вершины горы. Только бы двигать­ся, а не стоять на месте, как рассерженные гуси. Бывает, что эти птицы, что-то гогоча, топчутся на одном месте, не сходя с него. Так и некоторые люди. И среди них многие писатели. Пушкин, например. Бывали у него минуты просветления, рвался он к Небу, и фантазия несколько приподнимала его над толпой, но привычка потакания своим страстям притяги­вала его к земле. Как орел с перебитыми крыльями, рвался он к Небу, но полз по земле.

Страшно так жить! Нужно идти на Фавор! Но помнить надо, что путь на Фавор один: через Голгофу — другой дороги нет. Устремляясь к жизни с Богом, надо приготовиться ко многим скорбям. Аминь.

* * *

Для тех, кто побывал на прежних беседах, будет новостью то, что я сейчас скажу: у художников в душе есть некая жилка аскетизма. Чем выше художник, тем ярче горит в нем огонек религиозного мистицизма. Пушкин был аскет в душе и стре­мился в монастырь, что, и выразил в своем стихотворении «К жене». Той обителью, куда стремился он, был Псково-Пе­черский монастырь. Совсем созрела в нем мысль уйти туда, оставив жену в миру для детей, но сатана не дремал и не дал осуществиться этому замыслу.

Замечу, вообще, что стоит кому-нибудь принять твердое решение уйти в монастырь, как сатана строит против него всякие козни. Отсюда видно, что монашество для сатаны вещь весьма неприятная. Конечно, про нас, монахов послед­них времен, нельзя сказать, чтобы мы вели особенно деятель­ную борьбу с врагом, — какие уж монахи! Но все же боремся, как можем. А в миру эта борьба давно забыта, сатана диктует законы миру, и мир слепо идет за ним. Не подумайте, что, говоря так, я зову вас в монастырь. Нет! Я только хочу ска­зать, что и живя в миру, не нужно забывать Бога, не нужно терять общения с Ним, а пока не порвана связь, не разруше­но богообщение — жива душа человека, хотя бы и впал он в грехи...

Когда же связь обрывается, душа умирает. Казалось бы, тут противоречие: душа безсмертна, а я говорю о ее смерти. По­ясню примером. Приезжает ко мне девушка, лет девятнадца­ти. Лета еще как будто не старые, а говорит, что жизнь поте­ряла для нее смысл, так как умер человек, которого она любила всем существом своим. Он умер, а она осталась со­всем одна.

— В Бога-то веру не потеряли?

— Нет, в Бога я верю... Но поймите, умер тот, кого я лю­била больше всего на свете...

В разговоре выясняется, что «умер» надо понимать не бук­вально, что этот человек жив, но он изменил ей, надсмеяв­шись над любовью, бросил ее. Для этой девушки он действи­тельно умер, хотя, может быть, они и на улице встречаются, и видит она его.

Так и душа может умереть для Бога, потому что, когда на­рушается богообщение, тогда душа перестает существовать для Бога. Но и такую, умершую, душу Бог силен воскресить и спасти.

Была здесь у меня и другая девушка. Она из купеческой семьи, обладающей колоссальными средствами. Враг, когда хочет погубить душу, начинает с того, что выкрадывает у нее веру в Бога, чтобы пресечь общение с Ним, тогда она оказы­вается целиком в его руках. И на эту девушку устремил он свои стрелы. Орудием его оказался один человек, молодой по летам, но опытный по развращенности и порокам. И этого человека она полюбила, а он начал с того, что украл у нее веру в Бога. Ведь это так легко: «Кто все это видел? Как мож­но этому верить? Все это суеверные бредни...»

Договорился до того, что вера стала в ее глазах всего лишь пустым предрассудком невежественных людей. А дальше... дальше он заставил уверовать в законность свободной любви и развратил ее совершенно, а потом и бросил. Она дошла до такого состояния, что чуть не покончила с собой. Но Бог спо­собен спасти и такую душу — и Он спас ее, так как в душе ее всегда тлела искра стремления к Небу, к какому-то ею самой не осознанному идеалу.

Художница в душе, она очень любила музыку, особенно минорную, и звуки ее навевали ей мысль о Боге. Ее разврати­тель этого не любил и часто насильно захлопывал крышку рояля, протестуя против этих, как он выражался, «телячьих нежностей». Ему — бурсаку по происхождению — больше была присуща грубость. Именно эта грубость вместе с врож­денной тоской и стремлением к Богу, которое жило в душе девушки, и выручили ее — теперь она спасена. Приехала она сюда, обновилась душой, а теперь вышла замуж за хорошего человека.

Вот этой-то искоркой стремления к богообщению и надо дорожить, не давая окружающему мраку погасить ее. Опять повторяю: лучшие наши писатели стремились к Богу, хотя теперь как-то забыли об этом, и студенчество сейчас ничего не читает, а о Шекспире и Пушкине и понятия не имеют. А эти писатели могли поднять их от будничной, серой, обы­денной жизни и привести к Богу. Впрочем, надо сказать, что такое чтение хотя и может довести до мыслей о Небе, но ве­дет оно все-таки окольными путями. Лучше же избрать пря­мую дорогу, которая открыта перед нами, лучше читать тво­рения святых отцов Церкви, Жития святых. Аминь.

* * *

Вчера беседа наша вышла какой-то незаконченной. Мне пришлось ее прервать, так как среди некоторых стало заме­чаться утомление, появились вновь прибывшие, уставшие с дороги.

Кто сидит в гоголевском кресле? М.А.? Я потому спросил, что с Гоголя я хочу начать сегодня речь. Его называли поме­шанным... За что? За тот духовный перелом, который в нем произошел и после которого Гоголь твердо пошел по пути богослужения. Как же это случилось?

В душе Гоголя, насколько мы можем судить по со­хранившимся письмам, а еще больше по рассказам о нем, всегда жила неудовлетворенность жизнью, ему хотелось луч­шей жизни, а найти ее он не мог. «Бедному сыну пустыни снился сон...» — так начинается одна из его статей. И сам он, и все человечество представлялось ему в образе этого бедного сына пустыни. Это состояние человечества изображено в Псалтири. Там народ Божий, алча и испытывая жажду, блуж­дал по пустыне, ища града обительного, и не находил его. Так и все мы алчем и жаждем этого града обительного и, ища его, тоже блуждаем в пустыне. Это состояние духа знакомо и Лер­монтову. В одном из своих стихотворений он жаловался, что не может найти твердый утес, чтобы опереться на него и твер­до знать, что ему любить и петь. Но Лермонтов так и не на­шел града обительного, то есть Царства Небесного, и кончил плохо. Иной была судьба Гоголя. Мы знаем из его жизнеопи­сания, что он удостоился мирной христианской кончины. Как же он достиг этого? Был в Москве один дом, где собирался весь цвет, все сливки, так сказать, общества того времени, но не аристократического общества, а интеллигенции. Это был дом Погодина. Речи там велись чаще всего на тему о бого­угождении. В те времена интересы интеллигентного общества были несколько иные, чем теперь. Безбожников почти не было, были сомневающиеся, и много говорили о Боге и Цар­стве Небесном. Случалось и Гоголю быть у Погодина. Со свойственной ему экзальтацией Гоголь много говорил о своих исканиях, о том, что жить так, как он живет, невозможно, а как надо жить, он не знает.

— Читайте Евангелие.

— Читал, оно-то и сказало мне, что так жить нельзя, но как перестроить жизнь, как сделать ее святой — не знаю.

— Однако было много людей, угодивших Богу, читайте Жития святых, особенно Жития преподобных (преподоб­ный — это человек, исполнивший заповеди). Будите убо вы совершени, якоже Отец ваш Небесный совершён есть (Мф. 5, 48).

Преподобные очистили душу и освятили ее так, что она по всем свойствам стала подобна Богу. Понятие о подобии пред­метов мы встречаем в математике. Один треугольник малень­кий, другой — большой, но по свойствам своим этот малень­кий совсем похож, или подобен большому, подобен, но не равен. И в природе мы часто сталкиваемся с подобием пред­метов. Люди, по свойствам души своей уподобившиеся Богу, называются преподобными. Раньше их жизнеописаниями интересовались, теперь эти книги основательно забыты, к ве­ликому нашему несчастью.

— Читал и Жития и вот на что наткнулся: много было свя­тых, все они устремлялись к Богу, но шли к Нему разными путями. Представьте себе круг: к середине его, к центру, схо­дится множество радиусов, идут все они к одной цели, но с разных сторон — сверху, снизу, справа, слева. Центр — Хрис­тос, радиусы — люди, святые, идущие к Нему разными путя­ми. Один спасался путем смирения, другой — терпения, тре­тий — рассуждения, и все они разными путями пришли к Богу. И я хочу идти к Богу, но пути к Нему найти не могу и ...человека не имам (Ин. 5, 7).

Гоголь здесь разумел евангельское сказание о рас­слабленном при Силоамской купели. Вспомните это сказа­ние. При купели собралось много больных, жаждущих исце­ления. По временам сходит Ангел Господень и возмущает воду, и тот больной, который после этого первым погрузится в воду, получает исцеление. Лежит при купели расслаблен­ный, долгие годы ждет он исцеления и не получает. Отчего? Человека не имам — не имеет человека, который бы его спус­тил в целительную воду. Так и лежит расслабленный, а Бог смотрит на него.

Под тем расслабленным можно разуметь все больное, рас­слабленное человечество, бедное, зараженное первородным грехом и ждущее исцеления. Томилось человечество, а Бог смотрел на него.

Конечно, Своей всемогущей силой Он в одно мгновение мог возродить человечество, сделать его из грешного святым. Силен был это сделать Господь, но не допустила того Правда Божия. Нельзя было дать повод сатане упрекнуть Бога в не­справедливости. Для спасения человечества нужен был чело­век же. Долгие годы люди ждали Этого Человека и томились, подобно расслабленному при Силоамской купели. И пришел Человек, и искупил человечество, очистив его от первород­ного греха.

Ну а теперь мы опять заблудились, опять ждем человека, который бы подвел нас к источникам воды живой. Так томил­ся и Гоголь и высказал свое томление у Погодина.

— Теперь-то я понял, что вам надобно, — сказал хозя­ин, — человека вам надобно, так ли?

— Поняли? Только теперь поняли? Не можете ли вы по­мочь мне? Можете ли указать такого человека?

— Да! Такой человек есть.

— Где же искать его?

— Надо ехать в один монастырь...

При этих словах Гоголь сразу нахохлился:

— В монастырь? Да что можно услышать в монастыре? Бывал я в Италии у католических монахов, не дали они мне удовлетворения.

— И все-таки я повторяю: съездите в этот монастырь.

— Ну хорошо, в какой же?

— Он называется Оптина пустынь и находится в Калуж­ской губернии. Это не так далеко от Москвы. Вы человек хо­лостой, семьи у вас нет (известно, что Гоголь не был женат), и при выдаваемой вам по приказанию Государя пятитысячной пенсии эта поездка будет вам по силам. В Оптиной есть один старец, иеросхимонах Макарий, вот с ним-то вы и поговори­те. Это и есть тот человек, которого вы ищете.

— Макарий? Что-то я никогда этого имени не слышал.

— Вот то-то и грех, что вы не знаете этого человека. Мало ли лиц вы видели, мало ли представителей искусства и науки встречали, сколькими художественными произведениями лю­бовались...

— Да, я был в Риме, был в Дрездене по совету своих знакомых и что за чудные минуты пережил, рассматривая произведения старинных мастеров... Стоял перед «Мадонной» Рафаэля, да мало ли еще пришлось видеть произведений ис­кусства...

— Вот видите, многое пришлось вам видеть, а гения ис­кусства из искусств — жизни по Богу — старца отца Макария не знаете!

— Хорошо, послушаюсь вас, поеду, положившись на вашу ученость и доверяя вашей искренности.

И поехал, и прибыл в Оптину.

А недавно другой гениальный писатель, Толстой, тоже приезжал сюда, подходил к этой моей двери и к дверям дру­гого старца, Иосифа, и ушел. Отчего? Что помешало ему вой­ти в эту или другую дверь? Не гордыня ли его? Что может сказать какой-то старец? Кому? Льву Толстому, перед кото­рым преклонялся весь мир... О чем ему говорить с этими старцами? Не мог он сломить своей гордыни — и ушел. Ко­нечно, это только предположение, но кто знает? Не близко ли оно к истине? Ушел куда? В вечность. В какую? Страшно ска­зать! И все это произошло почти на моих глазах....

Иначе было с Гоголем. Есть предание, что старец отец Макарий предчувствовал приход Гоголя. Говорят, он был в это время в своей келье, и, кто знает, не в этой ли самой? Отец Макарий быстро ходил взад и вперед по келье и говорил быв­шему с ним иноку:

— Волнуется что-то сердце у меня, точно что-то необык­новенное должно совершиться, точно ждет оно кого-то...

В это время доложили, что пришел Николай Васильевич Гоголь.

В Евангелии рассказывается, что когда к Иисусу Христу пришли эллины, Он возрадовался духом и произнес: ...ныне прославися Сын Человеческий, и Бог прославися о Нем (Ин. 13, 31). Так, вероятно, и старец Макарий предчувствовал великое прославление, но не себя, а Николая Васильевича Гоголя.

— Проси.

И вот Гоголь у старца. Начинается беседа. Без свидете­лей происходила она, никем не записана, но во время ее не­видимо присутствовал Бог, и Божественная Благодать преоб­разила душу Гоголя. Как бы я желал, да и вы, я думаю, тоже не отказались бы послушать эту замечательную беседу вели­кого старца с великим писателем. Вероятно, она была весьма содержательна и представляла величайший интерес. Старец Макарий в высшей степени обладал даром властного слова, и речи его имели огромное влияние на душу слушателей. Вый­дя от старца, Гоголь говорил:

— Да, мне сказали правду! Это единственный из всех из­вестных мне людей, кто имеет власть и силу повести на ис­точник воды живой.

И Гоголь переродился. Он сам говорил: «Вошел я к старцу одним, а вышел другим».

Гоголь хотел изобразить русскую жизнь во всей ее разно­образной полноте. С этой целью он начал свою поэму «Мерт­вые души» и написал уже первую часть. Мы знаем, в каком свете там отображена русская жизнь: Плюшкины, собакевичи, ноздревы, Чичиковы... Вся книга представляет собой душный и темный погреб пошлости и низменности интересов. Гоголь сам испугался того, что написал, но утешил себя тем, что это только накипь, только пена, снятая с воды житейского моря. Он надеялся, что во втором томе ему удастся нарисовать рус­ского православного человека во всей его красоте, во всей чистоте. Как это сделать, Гоголь не знал. Приблизительно в это же время и произошло его знакомство с отцом Макарием.

С обновленной душой уехал Гоголь из Оптиной, но не ос­тавил мысли написать второй том «Мертвых душ» и работал над ним. Но потом, чувствуя, что ему не по силам воплотить во всей полноте тот образ-идеал христианина, который жил в его душе, он разочаровался в своем произведении. Вот при­чина сожжения второго тома «Мертвых душ». Друзья и совре­менники не поняли, что произошло с ним. Такой великий ум — Белинский — только обругал Гоголя. Белинский тоже плохо кончил. Вряд ли он спасен, так как был он неверу­ющим, хотя умер не в полном разрыве с Церковью, как Тол­стой. А Гоголь умер истинным христианином. Есть предание, что незадолго перед смертью он говорил одному из своих близких друзей:

— Ах, как я много потерял, как ужасно много потерял!

— Что вы потеряли?

— То, что не стал монахом. Отчего отец Макарий не взял меня к себе в скит?

Неизвестно, заходил ли у Гоголя с отцом Макарием разго­вор о монашестве, предлагал ли ему старец поступить в мона­стырь. Очень возможно, что отец Макарий и не звал его, видя, что он не снесет трудностей нашей скитской жизни.

Монашество... Сколько раз у нас заходила речь о нем, и всегда я советую, если уж сами не идете в монастырь, то, по крайней мере, читайте описание жизни святых монахов и преподобных. Они нас могут многому научить.

Когда-то раньше я говорил вам о моем гимназическом то­варище. Учился он прескверно. Как-то вижу, запустил он свои рученьки в волосы и углубился в чтение. Со свойственным мальчикам любопытством я стал заглядывать, что он читает. Запись с одной стороны, с другой — оглавления не видно.

— Что ты читаешь?

— А тебе что?

— Да интересно, редкое явление (а он никогда ничего не читал).

— Уйди!

Пришлось отойти. Позже смотрю, кончил он читать, отло­жил книгу и задумался. Я подошел.

— Что ты читал, скажи.

Он показал мне лист с заглавием. Оказалось, жизне­описания знаменитых ученых и художников.

— Интересно? — спрашиваю.

— Очень. И знаешь что? Я буду знаменитым ученым!

— Ну, брат, много захотел. Ты вот лучше уроки алгебры поаккуратнее делал бы, а то у тебя все двойки да единицы!

— Нет, это кончено! Буду ученым!

И что же? Начал хорошо учиться, закончил гимназию пре­красно, а потом, как я слышал, и был если не великим, то одним из известных наших ученых. Вот какое воздействие может оказать прочитанная книга: прочел и переменился. Так и на нас чтение Жития святых может подействовать благо­творно. В Прологе рассказывается следующее. В пустыне жил один подвижник. К нему пришли представители языческой школы стоиков и начали спрашивать, что он делает в пусты­не и в чем, по его мнению, заключается преимущество его жизни над жизнью людей из секты. «Ты постишься — по­стимся и мы, ты бодрствуешь — и мы не спим, ты нищ — и мы ничего не имеем. Но мы занимаемся наукой, мы изыс­киваем новые пути для человеческой мысли, а ты что дела­ешь? Какую ты приносишь пользу человечеству?» — «Что я делаю? Ничего. Я охраняю свою душу от гибельных помыс­лов».

В Прологе не сказано, как отнеслись к этому ответу сто­ики, но старец в этих словах выразил всю сущность монаше­ского делания.

Охранять свою душу от помыслов — это трудное дело, зна­чение которого даже непонятно людям мирским. Нередко го­ворят: «Да зачем охранять душу от помыслов? Ну, пришла мысль и ушла, что же бороться с ней?» Очень они ошибают­ся. Мысль не просто приходит и уходит. Иная мысль может погубить душу человека, иной помысл заставляет человека вовсе свернуть с определенного пути и пойти совсем в другом направлении.

Святые отцы говорят, что есть помыслы от Бога, помыслы от себя, то есть своего естества, и помыслы от бесов. Для того, чтобы различить, откуда приходят помыслы, внушаются ли они Богом или враждебной силой или происходят от естества, требуется великая мудрость.

Часто, принимая людей не на этой половине, а там, у муж­чин76, живущих больше умом, а не сердцем (женщина живет больше сердцем, чувством), я слышу, как жалуются на то, что мы переживаем теперь трудные времена, что теперь дана пол­ная свобода всяким еретическим и безбожным учениям, что Церковь со всех сторон подвергается нападкам врага, и страшно за нее становится, что одолевают ее эти мутные вол­ны неверия и ереси. Я всегда отвечаю:

— Не безпокойтесь! За Церковь не безпокойтесь. Она не погибнет, ...врата ада не одолеют ее (Мф. 16, 18) до самого Страшного суда. За нее не безпокойтесь, а вот за себя боять­ся надо.

И правда, наше время очень трудное. Отчего? Да оттого, что теперь особенно легко отпасть от Христа, а тогда — поги­бель. Те, кто последовали за Христом, преподобные Его, те и воцарятся с Ним.

Но мы знаем других преподобных, уподобившихся не Хри­сту, а врагу Его — сатане. Вероятно, и вы знаете этих препо­добных если не по их произведениям, то хотя бы по именам: все эти ницше, ренаны и прочие развратители нравственнос­ти — знаете, какова их участь? Во всем уподобившись винов­нику всякой мерзости, всякой нечистоты — диаволу, они по смерти попадают в его власть, по русской пословице: свой своему поневоле брат.

Послужившие же Христу воцарятся с Ним. Он им тоже «Свой». Теперь особенно легко отпасть от Христа и подпасть под власть темной силы. Идешь по улице и видишь: в витри­не выставлена книга, трактующая ну хотя бы о Божественно­сти Христа. Помысл говорит: зайди, купи книгу, прочти. Хо­рошо, если человек не поверил этому помыслу, если сообразил, что внушается ему эта мысль сатаной, что книга эта враждебна учению Святой Церкви. А другой, смотришь, зашел, купил книгу, прочел — да и повернул в другую сторо­ну, отпал от Христа. Где начало его падения? В помысле лу­кавом.

Да и Толстой не от помысла ли погиб? Ведь мог бы быть праведником. Известно, что иногда он спрашивал свою жену: «А что бы ты, Сонечка, сказала, если бы я вдруг поступил в монастырь?»

Неизвестно, что отвечала ему София Андреевна, да и Тол­стой говорил это, вероятно, полушутя. Помните, у Гоголя в «Старосветских помещиках» Афанасий Иванович любил пу­гать Пульхерию Ивановну и говорил ей, что вот возьмет, со­берется да и пойдет с турками воевать. Пульхерия Ивановна отмахивалась от таких страшных слов мужа. Как относилась к речам Льва Николаевича София Андреевна, мы не знаем, но жизнь Льва Николаевича могла бы пойти совсем иначе, не послушайся он погибельного помысла. Появилась у него мысль, что Иисус Христос не Бог, и он поверил ей. Потом пришло в голову, что Евангелие написано неправильно, и этой мысли он поверил и перекроил по-своему Евангелие, отпал от Церкви, уходил все дальше и дальше от Бога и кон­чил плохо. Приходил он как-то сюда, был у батюшки отца Амвросия, вероятно, пришел под видом жаждущего спасения. Но отец Амвросий хорошо понял его, а Толстой заговорил с ним о своем евангелии. Когда Толстой ушел от батюшки, тот сказал про него только: «Горд он!» И поверьте, этим охарак­теризовал он весь его душевный недуг. Толстой вернулся в гостиницу, а там жил известный в то время писатель Леонть­ев. Они были между собой знакомы, и Толстой стал расска­зывать ему о посещении скита. Тот, будучи человеком горя­чим, пришел в негодование и воскликнул:

— Как могли вы осмелиться, граф, говорить со старцем о вашем евангелии?

— А, так вы хотите донести на меня обер-прокурору? Ну что же, доносите! Посмотрим, что из этого выйдет.

Вот как Толстой его понял и в чем заподозрил! А мало ли других случаев, когда с помысла начинается гибель человече­ской жизни. Вот, например, молодой человек любит девушку и начинает размышлять: «Мне она по душе, да и она, кажет­ся, любит меня. Она рассчитывает выйти за меня замуж. Что же мне, жениться? Но тогда она мне будет в тягость. Я полу­чаю такое-то содержание. Теперь оно идет на меня одного, а тогда, после женитьбы, придется делиться с ней. Я лучше об­ману ее, возьму от нее все, а ее брошу, как выжатый лимон». И если он еще усомнится в своем помысле, тут какой-нибудь советчик найдется, который скажет, что понятия о нравствен­ности условны, церковные заповеди необязательны, что жизнь дана для наслаждения и надо брать от нее все, что она может дать. Жизнь — борьба за существование. Надо жить для наслаждения и шагать через слабейших, для своего удо­вольствия, не задумываясь о предстоящих страданиях жертвы.

Вот и кончено. Удобная философия найдена, и человек без­совестно пользуется доверчивостью другого лица.

Английский философ Дарвин создал целую систему, по которой жизнь есть борьба за существование, борьба сильных со слабыми, где побежденные обрекаются на гибель, а побе­дители торжествуют. Это уже начало звериной философии, и уверовавшие в нее люди не задумываются, как это — убить человека, оскорбить женщину, обокрасть близкого друга? Все воспринимается совершенно спокойно, с полным осознани­ем своего права на все эти преступления. И начало всего это­го опять в помысле, которому поверили люди, в помысле, что нет ничего запретного, что Божественные заповеди необяза­тельны, а церковные постановления стеснительны.

Нельзя доверяться этим помыслам. Надо раз и навсегда подчиниться требованиям Церкви, как бы ни были они стес­нительны. Да они не так уж и трудны!

Чего требует Церковь? Молись, когда надо — постись, это нужно исполнять. Про Свои заповеди Господь говорит, что они не тяжки. Какие же это заповеди? Блажени милостивии... (Мф. 5, 7). Ну это мы еще, пожалуй, исполним. Умягчится наше сердце — и мы окажем милость, поможем бедным лю­дям. Блажени кротцыи... (Мф. 5, 5). Вот тут стоит высокая стена — наша раздражительность, которая мешает нам быть кроткими. Блажени есте, егда поносят вам... (Мф. 5, 11). Тут уж в нашем самолюбии и гордости почти непреодолимая пре­града к исполнению этой заповеди. Милость мы окажем, по­жалуй, даже справимся со своей раздражительностью, но сне­сти поношения да еще добром заплатить за них — это вовсе невозможно. Это преграда, которая отделяет нас от Бога, ее мы и не стараемся преодолеть, а преодолеть надо. Где искать силы для этого? В молитве. Есть прекрасная книга, описыва­ющая действие молитвы.

Происхождение этой книги таково. На старом Афоне жил один старец по имени Дезидерий. Когда там поднялись волнения и жизнь русских иноков стала слишком тяжела, им грозили выселением с Афона, тогда русские афонцы стали совещаться: что же делать? Голоса разделились. Некоторые предлагали обратиться к английской королеве с просьбой продать им земли в Австралии для устройства там новой оби­тели. Но это предложение было отвергнуто, а остановились на другом — переселиться на Кавказ. Здесь император Алек­сандр II безплатно пожертвовал участок земли, где и был ос­нован Новый Афон. В числе других иноков, переселившихся сюда, был и отец Дезидерий. Но скоро шум общежития стал его тяготить, и он удалился в горы Кавказа для безмолвия, удалился не самочинно, а с благословения старцев. Здесь он проводил поистине равноангельскую жизнь. Чем он питался — трудно сказать. Был, кажется, у него огород, значит, овощи и вода служили ему пищей и питьем. Здесь познал он истин­ное счастье в общении души с Богом, которого напрасно ищут люди, гоняясь за скоропреходящими радостями мира.

Отец Дезидерий имел одного ученика, с которым вел бесе­ды о внутреннем делании, то есть об Иисусовой молитве. Когда отец Дезидерий умер, ученик похоронил его святое тело. Беседы эти он постепенно записывал. Когда к нему при­шел третий афонец, отец Венедикт, то он увидел эти рукопи­си, и ему пришло в голову их издать. С этим предложением он приезжал к нам в скит.

Не имея средств, достаточных для этого предприятия, я направил его к Великой Княгине Елизавете Феодоровне, ко­торая предоставила возможность издать эту прекрасную кни­гу. Несколько экземпляров есть у меня, и я могу дать кое— кому. Книгу надо прочитать несколько раз, чтобы вполне воспринять всю глубину ее содержания. Она должна доста­вить громадное наслаждение людям, имеющим склонность к созерцательной жизни.

Дай Бог, чтобы чтение это принесло вам не только высо­кое духовное наслаждение, но также помощь в деле спасения своей души. Аминь.

* * *

Есть предание, что Преображение Господа нашего Иисуса Христа знаменует для нас начало Жизни Вечной, а потому так важно причащаться Святых Таин именно в этот праздник.

Господь всех призывает к Себе, всем обещает жизнь, но вот грустное явление — не хотят идти. Не хотят к Господу и даже не чувствуют, что есть потребность духа, и, кроме удовлетво­рения прихотей тела, ни к чему не стремятся.

Апостолы, бывшие со Христом на Фаворе, исполнились великой радости, они даже позабыли себя. ...Господи, добро есть нам зде быти, — восклицает за всех апостол Петр, — аще хощеши, сотворим зде три сени, Тебе едину, и Моисеови едину, и едину Илии (Мф. 17, 4). А про себя-то и не говорит, не просит позволения устроить еще сень или кущу для трех апостолов. Таково блаженство от созерцания славы Господней, блажен­ство, ни с чем не сравнимое.

Но, может быть, кто-нибудь захотел бы в этой жизни быть все время на Фаворе! Невозможно это. Один святой сказал: «Сначала побудь на Голгофе, а потом уже взойдешь на Фа­вор». Святитель Исаак Сирин говорит: «Сперва нужно потер­петь досаду креста, а потом уже ощутить славу креста». Что­бы ощутить эту славу, чтобы духовно преобразиться, нужно очистить свое сердце от страстей. «Возбраняй уста свои от клеветы, — продолжает святитель, — храня сердце свое от страстей и очищая сердце свое от страстей, на всяк час зри Господа. Аще любишь чистоту, да не восклевещи на брата сво­его. Хощеши увидити Господа внутрь себя, ухищряй очистити сердце свое непрестанно памятию Бога».

Главное, что требуется от каждого человека, — это никого не осуждать. Кажется, просто, а начни исполнять — окажется трудно. Враг сильно нападает на человека и внушает ему по­мыслы осуждения. Господь говорит: «Прости», а враг внуша­ет: «Отомсти обидчику. Он тебя поносит, и ты его поноси». Не нужно слушать врага, необходимо бороться с ним.

Все люди в этом отношении разделяются на три кате­гории: плотские, борющиеся и совершенные. Люди плот­ские — это те, которые являются рабами страстей, страсти ими повелевают. Например, диавол внушает: «Убей такого-то, он тебе много сделал зла», и человек это совершает. Люди, отдающиеся во власть страстям, погибнут, если толь­ко не покаются, а если раскаются в своих грехах и начнут по силе бороться со страстями, то будут спасены. Приме­ром может служить разбойник на кресте: он убивал, грабил, совершал всякие злодейства, но когда покаялся и воззвал: ...помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! (Лк. 23, 42), — то был помилован.

Люди второй категории — это борющиеся со своими стра­стями: гневом, блудом, злобой, они стараются не подчинять­ся им. Например, чувствует такой человек злобу к кому-ни­будь: так бы, кажется, и разорвал своего противника на части, но он не поддается страсти, не выражает своего раздражения, даже стремится сделать какое-либо добро ненавидимому — такой человек борется со страстью. И так во всем. Борющие­ся будут спасены. Господь не попустит таким погибнуть.

Надеюсь, все мы относимся ко второй категории людей, боремся по силе со своими страстями. Конечно, иногда страс­ти побеждают, но иногда и мы побеждаем страсти, и эта борь­ба ведется всю жизнь. «Немощная Врачующий и оскудевающая Восполняющий» даст нам явиться победителями страстей.

Наконец, люди совершенные — это те, которые вла­дычествуют над страстями. У них есть страсти, но они смогли взять над ними власть. Эти люди особенные, а нам, грешным, хорошо и среди борющихся со страстями, и за это, слава Гос­поду, будем иметь надежду на спасение.

Надо бороться со страстями, а если они и победят, то бу­дем каяться и исповедоваться во всех грехах своих. Вот на Страшном суде уже не будет покаяния, не будет там ни Вар­сонофия, ни Гавриила, а только одна Правда Божия. Поста­раемся преобразиться духовно, для такого преображения и в монастырь идут.

Когда я поступал в монастырь, то думал, что там только и делают, что стоят с воздетыми горе руками и молятся, а ока­залось иначе... Мало труда молитвенного, необходим еще труд, который в монастыре называется послушанием: один в саду, другой в огороде, тот в поварне, иной в квасоварне, не­которые занимаются сапожным или портняжным ремеслом. Это необходимо. Нужно терпеть и труд, и досаду от братии, чтобы действительно преобразиться.

Один студент из богатой семьи решил все оставить и по­святить себя Богу. Внес он большой вклад и поступил в число братии. Послали его на огород, и там в грязи и сырости при­шлось ему работать. Враг, не терпящий такого смирения, на­чал вооружать против него братию, особенно из простецов.

— Ну зачем ты, болван, сюда пришел? — говорит ему од­нажды один из иноков.

— Хочу спасти свою душу.

— Еще бы! Хлеб монастырский жрать — вот для чего ты явился сюда.

— Прости, Христа ради, — ответил бывший студент и тем победил врага.

Инок, грубо отнесшийся к послушнику, потом раскаивал­ся. А обиженный пошел к старцу и рассказал ему обо всем, прибавив: «Я не жалуюсь на него, но прошу святых молитв ваших, чтобы благодушно перенести всякое оскорбление».

В монастыре дают такие уроки, и ими приобретается сми­рение незаметным для монаха образом. А пройдет лет двад­цать-тридцать, и узнает инок — не назад он шел, а вперед. И, постепенно очищая свое сердце от страстей, сподобится он Царствия Небесного, которого да сподобит и нас всех Гос­подь. Аминь.

...Вот еще странное явление: в настоящее время многие преклоняются перед нравственным учением Христа Спасите­ля и хотят исполнять Его законы, но отвергают Законодавца, то есть хотят создать христианство без Христа. Таков, напри­мер, Толстой и многие другие, ему подобные.

Некоторые говорят, что трудного? В Новом Завете все только любовь да любовь. Да, но это-то и составляет подвиг: любить всех, по Евангелию, совершенной любовью — это дело далеко не легкое и требует громадного труда и содей­ствия Благодати Божией. Заповеди Ветхого Завета легче запо­ведей Евангельских, их мог исполнять человек невоздержан­ный, но для Нового Завета это невозможно.

Таинства Православной Церкви имеют такую великую силу, что человек крещеный, будь он даже злодей, если пока­ется, может начать новую жизнь, исполняя Евангельский закон во всей полноте. Господь требует от нас прежде всего веры: Без веры угодить Богу невозможно... (Евр. 11, 6). Сколь­ко бы кто ни делал добрых дел, но если он совершает их не во имя Христово, то они не имеют никакой цены. Поясним примером. Возьмем человека неверующего, но старающегося жить праведно и злодея, но не отвергающего Христа. Умер первый, и Господь отверг его: «Я тебя не знаю, ты не при­знавал Меня во время земной жизни, а Я отвергаю тебя в Жизни Вечной». Такова поистине судьба невера. Ну а зло­дей? Много совершил он всевозможных преступлений, но вот приблизился его смертный час: «Господи, Господи, что будет со мной, хуже меня нет ни одного человека в мире!» Зовет он священника, открывает ему свои прегрешения, ко­торые действительно очень велики, тот накладывает епитра­хиль, читает разрешительную молитву, и все грехи бывшего злодея потопляются в море милосердия Божия. А затем он сподобляется принятия Святых Таин и отходит ко Господу оп­равданный, идет в рай.

У нас, в Оптиной, некоторое время жил инок Игнатий (Брянчанинов), впоследствии епископ. Батюшка отец Лев говорил, что из него может выйти Арсений Великий. Но Ар­сения не вышло, не выдержал он искуса. Отец Лев, желая приготовить из него подвижника, испытывал его смирение. Бывало, пойдет куда-нибудь, возьмет и молодого Брянчани­нова с собой и велит ему ехать за кучера. Остановится где — оставит его в конюшне с лошадьми, как будто забудет про него. Потом скажет: «А у меня там дворянчик с лошадь­ми остался, нужно ему чайку предложить». Подобным испытаниям батюшка частенько подвергал его, и он не выдержал. Однажды Брянчанинов заболел и временно, как бы на поправку, перешел в Любенский монастырь, но отту­да не вернулся. Потом он стал епископом, но Арсением Ве­ликим не сделался. Монашеская жизнь требует полного самоотвержения: ...отвергнись себя, и возьми крест свой... (Мф. 16, 24).

Царствие Небесное нельзя заслужить, махая тросточ­кой. Мы все ищем избежать скорбей, а Священное Писание говорит: Егда не обрящеши скорбей, тогда убойся. В монастыре прежде всего необходимо смирение и терпение, надо быть готовым перенести всякое оскорбление.