Копия или (ре)конструкция?

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Копия или (ре)конструкция?

Важным теоретическим вопросом в изучении памяти, как для психологов, так и для философов, является вопрос, что же представляет собой событийная память — копию пережитого впечатления или его реконструкцию? Решение этого вопроса зависит именно от теоретических предпосылок: имеющиеся у нас данные, конечно, дают важную информацию, однако допускают различные интерпретации. В последние годы в психологической литературе преобладают реконструктивные теории[848]. Однако встречающиеся порой отсылки к экспериментам и выводам сэра Фредерика Бартлетта, описанным в его классическом труде «Работа памяти» (1932)[849], приводящие авторов к заключению, что событийная память носит реконструктивный характер[850], едва ли оправданны, поскольку Бартлетт исследовал запоминание текстов, рассказов, изображений, но не лично пережитых событий. Вместе с тем феномен «ложной памяти», когда человек с той же уверенностью, какая свойственна «истинным» воспоминаниям, «вспоминает» события, которых никогда не переживал в реальности, показывает нам, что представление о воспоминании как копии реального впечатления, как минимум, не вполне адекватно.

Дэвид Либерман пишет, что, согласно теории копирования, «память… похожа на видеозапись: она аккуратно записывает все, что мы переживаем, а затем воспроизводит по первому требованию»[851]. Нужно сразу отметить, что эта аналогия совершенно неверна. Восприятие образов всегда избирательно и интерпретативно. Кроме того, реконструктивные теории памяти предполагают, что повторное восприятие содержания памяти представляет собой не просто воспроизведение пережитого когда–то, а его ре–конструирование. Можно сказать, основной вопрос заключается в том, как хранятся воспоминания. Сторонники реконструктивных теорий полагают, что наша событийная память — это не простой «склад» воспоминаний, хранящихся в неприкосновенности где–то в глубинах сознания. Воспроизведение воспоминаний — процесс творческий, включающий в себя сопоставление различных элементов автобиографического знания: «Воспоминание — сложная и творческая работа, предполагающая сравнение и отбор информации из различных отделов огромной базы данных»[852]. С этой точки зрения, «воспоминания — временные, преходящие ментальные образы, существующие лишь в контексте определенных психических процессов»[853]. Эту точку зрения поддерживают данные экспериментов, показывающие, что в воспоминаниях одного и того же человека об одном и том же событии в разное время и в различных контекстах присутствуют как стабильность, так и вариативность деталей[854].

Важно отметить вместе с Дэвидом Рубином: реконструктивная теория событийной памяти «ничего не говорит о точности или неточности воспоминаний — она утверждает лишь то, что воспоминания не хранятся в мозгу как целое, зашифрованные и неприкосновенные, а складываются из множества компонентов»[855]. Если воспоминания точны (что, несомненно, возможно и часто встречается) — эта теория объясняет, каким образом они сохраняют точность. Однако даже самые точные воспоминания по самой своей природе избирательны и интерпретативны. Согласно общепринятым психологическим теориям, память работает со «схемами» (другие термины с аналогичным значением — «рамки» или «сценарии»), паттернами, позволяющими определенным образом организовывать данные[856]. Эти «схемы» могут включать в себя общие представления о том, что обычно происходит в таких–то и таких–то обстоятельствах, образцы повествования, позволяющие создать из набора впечатлений связный рассказ, наконец, «схему Я» — то есть представление о собственной личности и характере вспоминающего[857]. (Психологи, говоря о подобных вещах, часто используют индивидуалистическую терминологию: однако необходимо отметить, что «схема Я» представляет индивида не в изоляции, а в его неизбежных отношениях с другими.) Поскольку схемы вообще и особенно «схемы Я» со временем могут меняться, меняются и организующие принципы памяти — в результате может варьироваться и содержание воспоминаний. Более того: цель, ради которой воспоминания извлекаются из памяти и сообщаются другим (ибо процесс воспоминания всегда неразрывно связан с коммуникацией), также может оказывать заметное воздействие на конструирование воспоминаний.

Воспоминания конструируются не случайным образом. У процесса реконструкции информации, безусловно, есть свои ограничения, с которыми связана относительная точность памяти и стабильность воспоминаний в различных обстоятельствах. Однако реконструктивная теория объясняет, каким образом в воспоминаниях возникают серьезные неточности. Если человеку не удается вспомнить какие–то детали пережитого — его сознание может заполнить пробелы деталями, взятыми из других источников. Приведем яркий пример — воспоминания женщины о своем детстве. Она пишет о том, как однажды живо вспомнила сцены русской революции 1905 года, во время которой ей было пять лет:

Я смотрела из окна, а прямо под окном мимо нашего дома бежали две перепуганные женщины: растрепанные, без шляп, без платков. «Революционерки», — сказала мама, стоявшая позади меня; я обернулась к ней. Тут, к своему изумлению, я поняла, что нахожусь в гостиной дома, куда мы переехали, когда мне было тринадцать!

Дальше она объясняет, что этот дом был очень похож на тот, в котором жила ее семья в 1905 году[858]. Память ввела ее в заблуждение, дополнив данные событийной памяти сведениями из общей личной памяти (то есть о доме, в котором она жила), близкими к истине, но фактически неверными. Крейг Барклей, приведя этот пример, замечает:

Возможно, подобным же образом действуют схемы во многих автобиографических воспоминаниях. Благодаря сходству определенных перцептивных или концептуальных черт отдельные элементы прошлого добавляются или изымаются при реконструкции таким образом, чтобы история стала связной и правдоподобной как для самого вспоминающего, так и для других[859].

Кроме того, искажение воспоминаний и нарушение реконструктивного процесса может возникнуть из–за неверной информации о том событии, которое субъект вспоминает. Случается, что такая неверная информация бессознательно включается в воспоминания и становится их частью[860]. Иной раз доходит до того, что люди совершенно искренне «вспоминают» якобы происходившие с ними события, которых в действительности не было. Это подтверждает эксперимент, проведенный с 14–летним мальчиком по имени Крис. Его старшего брата попросили

…спросить Криса, помнит ли он, как потерялся в торговом центре, когда ему было пять лет. Поначалу Крис не мог этого вспомнить — что неудивительно, поскольку такого случая не было — но брат подсказывал ему детали, и постепенно Крис начал вспоминать. Примерно через 2 недели он уже помнил это событие во всех подробностях и ярко и живо о нем рассказывал[861].

Совершенно ложные воспоминания такого рода (далеко не всегда сознательно внушенные), по–видимому, очень часто относятся к детству[862] — как в случае Марка Твена:

Многие годы я помнил, как мой брат Генри, которому тогда была всего неделя от роду, шагнул в костер во дворе. Странно «помнить» подобные вещи, и еще удивительнее, что я тридцать лет держался за эту иллюзию, уверенный, что это действительно произошло — хотя, конечно, такого не было, да и быть не могло: недельный младенец ходить никак не может[863].

Возможно, память ребенка особенно легко поддается влиянию — как собственного воображения (как, по–видимому, в этом случае), так и внушения со стороны других.

Барклей рассказывает и об эксперименте, проведенном над взрослыми, которым время от времени, на протяжении двух с половиной лет, предъявляли их собственные рассказы о своей повседневной жизни вместе с «фальшивками» — аналогичными воспоминаниями других людей. Анализ этого сложного набора данных показал, что люди иногда принимали «фальшивки» за собственные воспоминания, причем это происходило с «фальшивками», наиболее похожими на действительно пережитые ими события и впечатления[864]. Это показывает, что реконструкция событий в памяти отчасти основана на представлении о том, что могло произойти с субъектом в прошлом — и в то же время заставляет предположить, что воспоминания о необычных событиях с большей вероятностью будут истинными. В вопросах о повседневном и обыкновенном память порой нас обманывает; но экстраординарные события резко отпечатываются в памяти.

По мнению Брюера, событийная память отчасти реконструктивна, однако несет в себе элемент копирования. В целом, полагает он, хотя свидетельства в пользу реконструкции не вполне убедительны (некоторые из них он опровергает), они более убедительны, чем свидетельства в пользу копирования; тем не менее феномен несущественных деталей, часто встречающийся в событийной памяти, не укладывается в чисто реконструктивные теории. Брюер выдвигает следующую гипотезу: «Недавние (от нескольких дней до нескольких недель) событийные воспоминания представляют собой более или менее точные копии изначально пережитых индивидом впечатлений». Но в дальнейшем вступает в свои права реконструкция: «Со временем или под влиянием сильных схематизирующих процессов изначальный опыт проходит реконструкцию и воссоздается в виде нового, не–подлинного воспоминания, сохраняющего, однако, большую часть характеристик, свойственных подлинным личным воспоминаниями (например, яркую визуальную образность, твердую убежденность в достоверности воспоминания)»[865].

Брюер рассказывает об эксперименте, демонстрирующем точность краткосрочной памяти (а также бросающем некоторые сомнения на ценность эксперимента, о котором сообщает Барклей):

В течение нескольких недель субъекты эксперимента носили с собой будильник, запрограммированный на случайное включение. Каждый раз, когда будильник срабатывал, они записывали происходящие с ними в этот момент события (например, свои действия или мысли) и другую дескриптивную информацию (например, время и место). В течение следующих нескольких месяцев они несколько раз проходили тест на избирательное запоминание записанных событий с использованием различных параметров (действия, место, время). Качественный анализ тестов показал, что субъекты делали много (около 50%) ошибок. Однако почти все ошибки возникали на стадии поиска информации (то есть субъект вспоминал не тот момент, который требовалось вспомнить). Лишь в 1,5% случаев субъекты допускали подлинные ошибки реконструкции — то есть, по–видимому, вспоминали нужное событие, однако предоставляли о нем информацию, не согласующуюся с их изначальными записями. На мой взгляд, столь низкая частота ошибок реконструктивной памяти при воспоминании о повседневных событиях вполне согласуется с высказанной мною ранее гипотезой о частично реконструктивном характере памяти[866].

Кроме того, Брюер утверждает, что феномен так называемой памяти — «вспышки» (ярких и подробных воспоминаний о моменте, когда субъект впервые узнал какое–то потрясающее известие — например, об убийстве Джона Кеннеди) легче объясняется его частично–реконструктивной гипотезой, чем чисто реконструктивными теориями других психологов[867].

Думается, можно заключить, что событийная память отчасти ре–конструктивна; однако вопрос, какую роль, особенно в краткосрочной памяти, играет элемент копирования, пока остается спорным. Но реконструкция вовсе не обязательно неточна. Наша память способна к очень точной, хотя и неизбежно избирательной реконструкции. (Именно поэтому предпочтителен термин «реконструкция», а не «конструирование». Например, использование общей личной памяти для заполнения провалов событийной памяти может быть вполне оправданно.) Однако реконструкция может приводить к неточности (а иногда даже к совершенно ложным воспоминаниям). В реконструкции воспоминаний (как и в изначальном восприятии окружающего мира) всегда присутствуют элементы интерпретации, стремление сделать воспоминание осмысленным с учетом его актуального контекста; однако такая интерпретация, хотя и выходит за пределы простого воспроизведения, совсем не обязательно ведет к искажению информации. Реконструктивная память — безусловно, не фотография; но ее можно сравнить с живописью с натуры[868].

Дальнейшие заключения о точности или неточности событийных воспоминаний из этих общих рассуждений о природе событийной памяти вывести невозможно. Необходимо поговорить о типах и характеристиках событийных воспоминаний. Существуют ли аспекты событийных воспоминаний или методы работы с памятью, гарантирующие большую точность одних воспоминаний по сравнению с другими?