Контроль над традицией: заучивание наизусть
Контроль над традицией: заучивание наизусть
Заучивание наизусть как способ обучения использовалось в Древнем мире повсеместно[735]. Образование всегда предполагало заучивание. Заучивались либо целые книги[736] или отрывки из них (ср. 2 Мак 2:25), либо устные материалы[737]. Доминик Кроссан предлагал проводить между тем и другим резкое различие[738]; однако в обществе, которое, будучи преимущественно устным, тем не менее широко использует письменные тексты, такое разграничение не требуется[739]. Несомненно, например, что раввины позднейшей эпохи заучивали наизусть как текст Писания, так и устные предания — хотя во втором случае (как мы увидим далее в этой главе), по крайней мере, иногда использовали как подспорье записи. Там, где книг было мало, так что их содержание выучивалось наизусть и затем распространялось не только письменно, но и устно, очевидно, не следует проводить четкой границы между заучиванием письменных и устных текстов.
Намного более важно признать, что различные виды текстов могли требовать разной степени заучивания:
Необходимо различать. Риторы могут слово в слово запоминать свои речи (Евнапий, Жизни философов и софистов, 2.8); ученики заучивают наизусть большие отрывки из классической литературы, чтобы иметь образцы для подражания (Квинтилиан, Наставления оратору, 2.7.2–4); однако учебная традиция может передаваться и в свободной форме, допускающей расширение и значительные отступления от изначального образца
(Сенека, Нравственные письма к Луцилию, 33.4)[740].
В эллинистической начальной школе xpuu о знаменитостях и изречения великих учителей заучивались наизусть; однако ученикам преподавали и искусство изменения хрий — их сокращения, расширения и т. д[741]. Эти навыки считались необходимыми для составления речей и просто для умения складно вести беседу. Заучивание некоторых текстов требовало воспроизведения слово в слово; другие типы материала допускали более свободное запоминание. В пересказе истории сюжет был важнее слов, хотя некоторые ключевые фразы требовали более или менее точного воспроизведения. В иудейском контексте дословного заучивания требовало, разумеется, Писание; другие письменные тексты — такие, как «Библейские древности» Псевдо–Филона — также могли заучиваться для устного исполнения в синагогах, однако здесь строго дословного воспроизведения не требовалось[742].
Таким образом, для запоминания не всегда было необходимо заучивать слово в слово; однако в какой–то степени следовало заучивать в сознательном стремлении изучить традицию, чтобы иметь возможность передавать ее дальше. Единственной альтернативой этому было бы доверие к «стихийной» памяти, ненадежной и капризной. Иногда полагают, что у обитателей преимущественно устных сообществ память была развита лучше, чем у нас[743]. Быть может, вернее сказать, что в обществах, где на свою память приходилось полагаться во многих вопросах, в которых теперь нам на помощь приходит письмо, люди больше заботились о запоминании и чаще использовали мнемонические приемы. Память была не просто способностью, но жизненно необходимым искусством, в помощь которому создавались специальные техники[744]. В красноречивом стихе из «Апокалипсиса Варуха» Бог говорит: «Слушай, Варух, слово это, и запиши в памяти сердца своего все, что узнаешь» (2 Варух 50:1). Память здесь изображается как книга, в которую ее хозяин записывает воспоминания (см. также Притч 3:3; 7:3)[745]. Иными словами, сохранение информации в памяти — это сознательное действие, требующее навыка и умения, сравнимое с пометками в записной книжке. Далее Варух переносит эти слова из «записной книжки» памяти в реальную, письменную книгу. То же самое говорит Ириней о преданиях, услышанных им от Поликарпа: «Я тогда внимательно это слушал и записывал не на бумаге, а в сердце» (по Евсевию, Церковная история, 5.20.7).
Самый пространный пример воспроизведения предания об Иисусе у Павла — к которому, в связи с его ранней датировкой, мы уже не раз обращались — приходит нам на помощь и здесь. Лексическая близость 1 Кор 11:23–25 и Лк 22:19–20 не может быть объяснена литературной зависимостью одного текста от другого, поскольку Евангелие от Луки было Павлу неизвестно и Лука не показывает никаких признаков знакомства с посланиями Павла. Такое лексическое сходство можно объяснить лишь заученной (по–гречески) практически слово в слово устной традицией. Стоит отметить: хотя создается впечатление, что Павел ожидает от своих слушателей хорошего знания этого устного текста — вполне возможно, что от общины в целом он ждет только общего знакомства с его смыслом, а знание текста с высокой степенью дословности, почти наизусть[746] предоставляет специальным учителям, выполняющим в общине роль хранителей традиции.
В преимущественно устном сообществе не только учащиеся прилагают специальные усилия для запоминания новой информации, но и учителя формулируют свое учение так, чтобы его было легко запомнить. Не раз отмечалось: учение Иисуса в его классических формах, встречающихся у синоптиков, построено так, чтобы облегчить запоминание. Афоризмы коротки и выразительны, притчи имеют ясный и относительно простой сюжет. Даже в переводе на греческий — единственной известной нам форме — речения Иисуса очень поэтичны, отличаются широким использованием параллелизмов; восстанавливая их арамейские оригиналы, специалисты обнаруживают в них аллитерацию, ассонансы, рифмы, ритм и игру слов[747]. Очевидно, эти формулировки не были созданы Иисусом «с нуля», непосредственно в ходе проповеди: они были тщательно продуманы и отточены — как оболочка, благодаря которой его учение останется в памяти слушателей, так что они смогут воспроизводить его, повторять, передавать другим и жить согласно ему. Разумеется, невозможно предположить, что из таких афоризмов состояло все учение Иисуса. Иисус, несомненно, учил более пространно: речения и притчи служили своего рода «моралью» его учения, краткой, но стимулирующей мысль; эти «итоги» его слушатели могли заносить в записную книжку памяти, чтобы обращаться к ним при необходимости. (Понятно, что именно эти «итоги» сохранились в памяти учеников, так что, когда авторы синоптических Евангелий хотят воспроизвести пространные поучения Иисуса, то по большей части обращаются к собраниям таких речений.)
«Оболочка» учения в виде ярких, тщательно продуманных, удобных для запоминания афоризмов — отличительная черта стиля иудейских учителей мудрости. Как пишет Райнер Ризнер, «сама форма речений Иисуса включает в себя требование их запомнить»[748]. Слушатели Иисуса, разумеется, это понимали и применяли к услышанным изречениям известные им техники запоминания. Полагать, что изречения Иисуса бессознательно «откладывались в памяти» так же, как в устном измерении нашей собственной культуры запоминаются яркие словечки политиков — значит не понимать культурный контекст, в котором действовал Иисус и сохранялись предания о его речениях.
Однако Вернер Келбер, признавая мнемонические характеристики речений Иисуса, тем не менее проводит резкое разграничение между мнемоникой и заучиванием:
То, что многие изречения Господни мнемонически построены так, чтобы производить на слушателей определенный слуховой и, добавим, визуальный эффект — в доказательствах не нуждается. Однако не следует полагать, что мнемоника сама по себе тождественна заучиванию наизусть. Передача информации в мнемонически удобных формах — обычный прием античного и средневекового риторического мастерства. Обычай требовал использования мнемонических приемов для облегчения запоминания и передачи информации. Эти приемы требовали герменевтической изобретательности и композиционной свободы при исполнении. Заучивание наизусть — совершенно иной процесс: при нем текст запоминается дословно в результате бесчисленных повторений, как правило, без какой–либо адаптации к социальному контексту и потребностям аудитории[749].
Келбер стремится найти место для творческого принятия традиции ее продолжателями. Однако прежде всего необходимо отметить, что это применимо лишь к учителям, публично исполнявшим предания об Иисусе, — не к тем, кто просто усваивал их для размышления над ними и применения в собственной жизни. Эти последние, очевидно, не стремились применять услышанное к социальному контексту и потребностям аудитории. Они просто хотели запомнить предания ради их практической ценности. Во–вторых, творческая адаптация традиции в любом случае требует ее предварительного заучивания. В–третьих, предлагая различать мнемонику и заучивание, Келбер смешивает несопоставимые категории. Мнемоника (в том смысле, в каком использует этот термин Келбер) — это тот способ, которым учитель преподает свое учение, чтобы сделать его легче запоминаемым; заучивание — то, что делают с полученным учением слушатели. Как слушатели запоминают учение, если не путем заучивания? Келбер не предлагает никаких иных путей. Во всех устных культурах, в том числе и в культуре Средиземноморья I века н.э., заучивание было нормальным способом запоминания. Наконец, в–четвертых, степень дословности заучивания или же, напротив, его сосредоточенность на сюжете и структуре зависит от типа заучиваемого материала.
Дословное заучивание наизусть не чуждо устной традиции в целом; однако это лишь одна из форм заучивания, применяемая к материалам определенного типа. Так, Венсайна рассказывает о «лозунгах» руандийского племени куба, исполнение которых он слышал многократно и имел возможность сравнивать:
Сравнительный анализ версий обнаруживает в этом случае очень небольшой набор речевых паттернов, выучиваемых наизусть. Во многих случаях эти паттерны весьма стабильны: когда–то созданные индивидуальными авторами, теперь они заключают в себе традицию племени[750].
В случае с учением Иисуса логично ожидать, что короткие и яркие афоризмы запоминались слово в слово — трудно представить, чтобы это было как–то иначе. Однако в притчах оставаться в памяти мог, прежде всего, сюжет, а дословно — лишь ключевые фразы. До сих пор мы говорили только о речениях Иисуса: однако это различие между двумя типами материала лучше всего проиллюстрировать на хорошо известном примере различия между преданиями о речениях Иисуса и событиях его жизни. Известные нам примеры различных версий традиции показывают, что дословное повторение в речениях Иисуса встречается куда чаще, чем в рассказах о нем. Иными словами, во втором случае исполнитель обладает намного большей творческой свободой, чем в первом.
Из всего сказанного ясно: Иисус ожидал, что слушатели, воспринимающие его учение всерьез, особенно ученики, приложат усилия к тому, чтобы заучить его речения. То, что в Евангелиях ничего не сказано о требовании сознательно заучивать его речения, не доказывает обратного[751]. Сведения, столь очевидные в культурном контексте текстов, не нуждались в специальном упоминании. (Впрочем, Райнер Ризнер показал, что в Лк 9:44а, возможно, речь идет о заучивании[752].) Но остается следующий вопрос: ожидал ли Иисус, что ученики будут передавать его учение дальше? Утвердительный ответ на этот вопрос дает хорошо известное предание, согласно которому, Иисус во время своего служения послал учеников на проповедь (Мф 9:36–10:15, Мк 6:7–13, Лк 9:1–6; 10:1—16)[753], и особенно речение, в котором он уравнивает проповедников своего учения с самим собой: «Кто принимает вас — Меня принимает…» (Мф 10:40; см. варианты в Мк 9:37, Лк 10:16, Ин 13:20). Проповедь учеников Иисуса евангелисты описывают очень кратко, однако в тех же выражениях, что и его собственное благовестие: (Мф 10:7, Мк 6:12, Лк 9:2; 10:9). Очевидно, в этой проповеди ученики использовали те же речения, в которых суммировал свое учение сам Иисус[754].
В этом смысле формальная передача Иисусова учения специально подготовленными к этой миссии людьми — его учениками — началась еще при жизни Иисуса. Однако о рассказах о деятельности Иисуса, вероятно, нельзя сказать то же самое. Безусловно, хождение таких рассказов началось еще при его жизни. В некоторых случаях, как мы показали в главе 3, первыми рассказчиками этих историй были те, с чьими именами связаны эти рассказы в Евангелиях. Так, Вартимей, несомненно, с самого своего исцеления начал рассказывать свою историю всем, кто готов был слушать. Ученики Иисуса так же, без сомнения, еще во время его служения начали сообщать о совершаемых им исцелениях и изгнаниях бесов — как минимум другим ученикам. Однако это была неформальная передача традиции. Повествования об Иисусе приняли формальный характер — характер традиции, передаваемой в процессе обучения и исходящей от специально уполномоченных и компетентных людей, — лишь после Воскресения, благодаря работе очевидцев, прежде всего (хотя и не только) — двенадцати апостолов. Впрочем, возможно, что в этом случае наряду с формальной продолжалась и более неформальная передача традиции.
Как мы уже отмечали в предыдущей главе, теория формальной традиции Герхардссона, передаваемая путем скрупулезного заучивания, встречает принципиальное возражение: она не может объяснить те варианты преданий об Иисусе, которые встречаются в дошедших до нас источниках[755]. Между тем любая теория передачи традиции должна в первую очередь разъяснить вариации, встречающиеся в письменных текстах. Однако вспомним, что ошибочность теории критики форм уже доказана, и, следовательно, нет причин полагать, что реальное разнообразие устных форм традиции намного превышало число вариантов в Евангелиях. Логично предположить, что разнообразие, встречаемое нами в дошедших до нас письменных источниках (канонические Евангелия, а также ранний неканонический материал), более или менее соответствует разнообразию вариантов преданий в их устном исполнении.
Имея это в виду, мы можем найти для объяснения вариативности традиции пять причин (не считая обычных ошибок и описок, которые, разумеется, тоже имеют место): (1) Вполне возможно, что сам Иисус в разных обстоятельствах использовал различные варианты своих речений, которые и были сохранены традицией в таком виде; (2) Некоторые вариации — не что иное, как варианты перевода (с арамейского на греческий); (3) Многие различия, особенно в повествовательных фрагментах, представляют собой обычные расхождения при устном исполнении текста в той степени, какую допускает материал[756]. Именно этой причиной, возможно, объясняются многие различия в тройной традиции (то есть в материале, общем для Матфея, Марка и Луки). Матфей и Лука варьировали письменный текст Марка примерно так же, как могли бы варьировать устное предание при его исполнении[757]. (4) Многие различия, особенно в материале речений, могут объясняться сознательными изменениями или добавлениями, с помощью которых носитель традиции стремился пояснить учение или адаптировать его к послепасхальной ситуации там, где это требовалось. Стоит отметить, что такие изменения не противоречат тезису, что афоризмы Иисуса заучивались слово в слово: речь идет о сознательных изменениях, вносимых в дословно известный текст. Не противоречат они и формальной передаче традиции: такие изменения могли вносить авторитетные хранители традиции, достаточно компетентные для этого. Могли вносить такие изменения и сами евангелисты — поэтому их работа обычно рассматривается как серьезная редакционная правка, отличная от стилистических и случайных вариаций. (5) Наконец, евангелисты могли вносить те или иные изменения в процессе включения отдельных преданий в связное евангельское повествование. (Возможно, до некоторой степени это продолжение того, что делалось и ранее, при создании «сборников» изречений и рассказов.)
Чтобы прояснить различие между факторами (3) и (4), обратим внимание на то, что вариации при исполнении связаны с различием между двумя типами элементов предания: ключевыми элементами, которые при любом исполнении должны оставаться одинаковыми — и всеми остальными, которые можно менять. Во многих случаях ключевые элементы должны воспроизводиться дословно, остальные — нет. Фактор (3) представляет собой обычную вариативность наиболее гибких элементов традиции, а фактор (4) объясняет изменения в ключевых элементах традиции и сознательные дополнения к ним. Разумеется, применительно к каждому конкретному элементу традиции передачи предания об Иисусе эти аргументы требуют тщательного исследования и проверки, для которых, к сожалению, здесь нет места.
Подводя итоги: заучивание — механизм контроля, позволявший раннехристианской общине сохранять предания об Иисусе настолько верно, насколько ей это требовалось. Оно использовалось там, где считалось важным точное воспроизведение, и по отношению к тем элементам традиции, которые, по мнению первых христиан, должны были оставаться стабильными. Заучивание отвечает (отчасти) за стабильность традиции в то время, как некоторые другие факторы ведут к ее вариативности. Факторы, отвечающие за стабильность и за вариативность, не противоречат друг другу: они находятся в равновесии и создают то сочетание стабильности и гибкости, которое считается необходимым для каждого из типов предания об Иисусе.