Значение «видения» очевидца

Значение «видения» очевидца

В предыдущей главе мы выяснили, что в Ин 1:14 («мы видели славу Его») встречаемся с «мы» авторитетного свидетельства. Многие комментаторы, однако, видят в этих «мы» не очевидцев событий жизни, смерти и воскресения Иисуса, а всех христиан или всех «иоаннитов». Вопрос здесь не только в том, к кому относится «мы» (этот вопрос мы подробно обсуждали в главе 14), но и в значении слова «видеть» как в этом, так и во многих других отрывках. Те, кто отрицает, что «мы» здесь указывает на очевидцев, совершенно верно отмечают, что слова «мы видели славу Его» не могут относиться к обычному видению Иисуса физическим зрением, так, как видели его все, кто вступал с ним в контакт[1022]. Однако это не значит, что такое «видение» не имеет никакого отношения к эмпирическому контакту с Иисусом. Предшествующий контекст этих слов — «И Слово стало плотью и обитало с нами…» Имеется ли в виду все человечество или только очевидцы — в любом случае, несомненно, что речь идет о физическом присутствии Слова среди людей. «Видеть славу» — в этом контексте, несомненно, означает узнать божественную славу Слова в его физическом воплощении. Важен и последующий контекст; в стихе 16 мы снова встречаемся с множественным числом первого лица: «И от полноты Его все мы [h?meis pant?s] приняли и благодать на благодать». Как мы уже отмечали в главе 14, «мы» в стихе 16, относящееся ко всем христианам, — совсем не то же «мы», что в стихе 14. Подчеркнутое «все мы» — несомненно, новое подлежащее. Славу Слова видели только свидетели, но благодать от полноты его получили все христиане. Такое понимание 1:14 означает: уже в Прологе подчеркивается, что это Евангелие основано на свидетельствах очевидцев, однако таким образом, что эмпирическое наблюдение и богословское восприятие оказываются нерасторжимыми. Это свидетельство тех (или того), кто видел славу Божью во плоти Иисуса Христа: нечто такое, чего не могли увидеть ни неверующие современники Иисуса, ни позднейшие христианские верующие.

Эндрю Линкольн, стремясь минимизировать значение того, что он называет обычным или буквальным свидетельством, важную часть своей аргументации строит на тезисе, что «в дискурсе Четвертого Евангелия видеть и свидетельствовать означает то же, что веровать и исповедовать»[1023]. Иными словами, видение и свидетельство здесь достаточно независимы от контакта с Иисусом во плоти: эти термины относятся к истолкованию истории Иисуса, причем такому, которое в принципе может произвести любой верующий, с этой историей знакомый. Таким образом, присутствие в этой истории Любимого Ученика как буквального свидетеля Линкольн рассматривает как литературный прием[1024]; был ли Любимый Ученик очевидцем в буквальном смысле — по его мнению, для Евангелия совершенно не важно. Он, судя по всему, считает, что историческая достоверность тех или иных значительных черт этого Евангелия (даже если какие–то из них достоверны) не имеет никакого значения для истинности евангельского свидетельства: вклад этого Евангелия, его свидетельство, его Благая весть носит исключительно интерпретативный характер, видеть и свидетельствовать в нем — то же, что верить и исповедовать[1025].

То, что «в дискурсе Четвертого Евангелия видеть и свидетельствовать означает верить и исповедовать» — постулат очень спорный. Мы уже отмечали, что использование в этом Евангелии терминологии «свидетельства» относительно периода Утешителя ограничено свидетельством тех, кто были непосредственными учениками Иисуса. Это условие в Евангелии приводится открыто и буквально: «И вы будете свидетельствовать, потому что вы сначала со Мною» (15:27). Значение «видения» — вопрос более сложный: в Евангелии используется множество глаголов со значением «видеть», употребляются они, по всей видимости, взаимозаменяемо, и их многообразие едва ли возможно уложить в какую–либо жесткую богословскую схему. Возможно, есть несколько случаев, где «видеть» — близко по значению к «веровать», хотя даже в 12:44–46 это, очевидно, не полные синонимы[1026]. Однако «видеть» бывает и четко отделено от «веровать», как, например, в 6:36 («вы и видели Меня, и не веруете») и в 20:29 («блаженны невидевшие и уверовавшие»). Выше, в главе 14, мы уже отмечали, что последнее речение Иисуса непосредственно указывает на цель и задачу этого Евангелия. Свидетельство тех, кто видел и уверовал, дает возможность уверовать и тем, кто не видел: именно Евангелие доносит свидетельство тех, кто видел, до тех, кто не видел, чтобы уверовали и последние.

Проблема не только в разграничении эмпирического видения и духовного восприятия. Граница носит и временной характер. Видение славы Бога во плоти Иисуса требует как эмпирического зрения, так и духовного восприятия; но, кроме того, оно ограничено периодом, когда Иисус жил во плоти на земле. «Видели славу Его» — в свете позднейших евангельских упоминаний о славе — относится прежде всего к деяниям (чудесам Иисуса) и к распятию, поскольку именно в этих событиях явилась слава Иисуса. О первом чуде говорится: «Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою; и уверовали в Него ученики Его» (2:11). Слава была явлена — и узрена — там–то и тогда–то, в конкретном месте, где произошло определенное событие. Марфа увидела славу Божью, когда Лазарь вышел из гробницы (11:40). Даже если в других случаях «видение» означает нечто иное, здесь видение неразрывно сопряжено со свидетельством. На это указывают даже некоторые примеры, приводимые Линкольном с целью доказать обратное[1027]. Например, Иоанн Креститель «свидетельствовал, говоря: я видел Духа, сходящего с неба, как голубя…» (1:32, ср. стих 34). Можно вести схоластические споры о том, как современники Иоанна воспринимали подобные видения; но, в любом случае, речь идет об откровении, полученном там–то и тогда–то, при вполне конкретных обстоятельствах. Иоанн в описываемый момент свидетельствует о том, что видел, когда ему было дано откровение — а откровение явилось, бесспорно, в связи с Иисусом во плоти. Дух в видении Иоанна сошел на человека из плоти и крови, которого Иоанн видел физическими глазами. Эта связь между эмпирическим и временным аспектами видения и свидетельства еще раз показывает, что мы не можем отвергнуть эмпирику, не слив воедино две временные стадии евангельского «судебного процесса».

Когда Иоанн использует понятие «видеть» применительно к свидетельству, оно имеет эмпирический и темпоральный аспекты, сближающие его с понятием «видеть» в историографии. Юридическая метафора свидетельства с историографией не связана — но понятие «видеть», безусловно, имеет к ней самое прямое отношение. Стремление историков пользоваться свидетельствами очевидцев или (еще лучше) своими собственными наблюдениями подтверждается известным изречением Гераклита[1028], процитированным у Фукидида (1.73.2) и у Полибия (12.7.1) в форме: «Глаза — свидетели более надежные, чем уши» (обратим внимание на лексику «свидетельства»!), а также у Геродота (1.8) и у Лукиана (Как надо писать историю, 29) в форме: «Уши не так надежны, как глаза». Историк, критикуемый Лукианом, начал свой рассказ так: «Уши не так надежны, как глаза — поэтому я пишу о том, что видел, а не о том, что слышал». Лукиан критикует его не за сам этот принцип, а за то, что историк ему не следует (Ис 29). Этот принцип был в историографии ключевым. Противопоставление зрения и слуха в изречении Гераклита — это противопоставление непосредственного опыта (в котором, разумеется, могут участвовать слух и другие чувства, но зрение первично) и выслушивания чужих рассказов[1029]. К такому непосредственному опыту обращается и Четвертое Евангелие, говоря: «Мы видели славу Его» (1:14) и: «Видевший засвидетельствовал» (19:35) или: «Видела Господа» (возвещение Марии Магдалины в 20:19). Этот эмпирический аспект, разумеется, не исчерпывает всего значения слова «видеть» в данных случаях — однако и отрицать его родство с приматом зрения в историографии невозможно. Мы снова видим, что в понятии свидетельства у Иоанна (в применении к ученикам) неразрывно слиты историографический и богословский аспекты.