[Громкая и мучительная миссия евреев ]

[Громкая и мучительная миссия евреев]

Подавляющее большинство евреев такое же, как подавляющее большинство (других) избирателей. Они боятся войны. Они боятся смуты. Они боятся тревог. Они, быть может, больше всего боятся, опасаются обыкновенных неудобств. Они предпочли бы молчание, низкое спокойствие. Если бы можно было все устроить, заключив договор о молчании, купить мир, выдав козла отпущения, заплатить какой-нибудь выдачей, каким-нибудь предательством, какой-нибудь низостью за хрупкий покой. Пролить невинную кровь — они знают, что это такое. Во времена мира они боятся войны. Они боятся ударов. Они боятся неприятностей.

[…]

Израиль дал бесчисленных пророков; больше того, он сам — пророк, он сам — пророческое племя. Весь целиком, как единое тело, один пророк. Но он просит только об одном: не давать пророкам повода заняться своим пророческим делом. Он знает, чего это стоит. Инстинктивно, исторически, так сказать, органически они знают, чего это стоит. Его намять, его инстинкт, сам его организм, его временное тело, его история, вся его память говорят ему об этом. Вся его память этим полнится. Двадцать, сорок, пятьдесят веков испытаний говорят ему об этом. Войны без числа, убийства, пустыни, взятия городов, изгнания, войны внешние, войны внутренние, пленения без числа. Пятьдесят веков несчастий, иногда позолоченных. Как современные несчастья. Пятьдесят веков отчаяния, иногда анархистского, иногда замаскированного под радость, иногда замаскированного, загримированного под сладострастие. Быть может, пятьдесят веков неврастении. Пятьдесят веков ран и шрамов, незалеченных болевых мест, пирамиды и Елисейские Поля, цари Египта и цари Востока, бич евнухов и римское копье, разрушенный и не восстановленный Храм, неискупаемое рассеяние назвали им цену за их вечность. Они-то знают, чего это стоит, чего стоит быть плотским голосом и временным телом. Они знают, чего стоит нести Бога и Его служащих-пророков. Его пророков — Пророков. И вот втайне они предпочли бы не начинать все снова. Они боятся ударов. Они их столько получили. Они предпочли бы не говорить об этом. Они столько раз платили за себя и за других. Лучше поговорим о чем-нибудь другом. Они столько раз платили за всех, за нас. Лучше вообще не говорить. Лучше делать дела, хорошие дела. Не будем возноситься. Не будем возноситься над ними. Скольких христиан загоняли плетьми на путь спасения. Всюду одно и то же. Они боятся ударов. Все человечество вообще боится ударов. По крайней мере до. И после. К счастью, иногда оно не боится ударов во время.

[…]

Они столько раз бежали, познали столько и таких бегств, что знают цену возможности не бежать. Поселившись, осев среди современных народов, они так хотели бы, чтобы им там было хорошо. Вся политика Израиля в том, чтобы не делать шуму (они его столько наделали), купить мир благоразумным молчанием. В том, чтобы, за исключением нескольких безрассудных гордецов, которых все знают по имени, заставить о себе забыть. Столько ссадин еще кровоточит. Но вся мистика Израиля в том, чтобы продолжать в мире свою громкую и мучительную миссию. Отсюда немыслимые разрывы, быть может, самые мучительные внутренние антагонизмы, какие только были между мистикой и политикой. Народ торговцев. Тот же самый народ пророков. Одни знают за других, что такое опасность.

Одни знают за других, что такое развалины; все время и все время развалины; груда развалин; жить, умирать в народе развалин, в городе развалин.

Я хорошо знаю этот народ. На коже у него нет места, которое бы не болело, где не было бы старого синяка, старого ушиба, глухой боли, памяти о глухой боли, шрама, раны, рубца с Востока или с Запада. На них свои раны и все чужие.

Они чуют испытание удивительным инстинктом, инстинктом пятидесяти веков. Они чуют, приветствуют удар. Вот и еще один удар Божий. Еще раз город будет взят, Храм разрушен, женщины уведены. Наступает еще одно пленение после стольких пленений. Длинные вереницы пленников потянутся через пустыню. Их трупами будут размечены дороги Азии. Прекрасно, они знают, что это такое. Они препояшут чресла для нового ухода. Коль надо через это пройти, они пройдут еще раз. Бог суров, но это Бог. Он карает, и Он поддерживает. Он ведет. Они, которые безнаказанно повиновались стольким внешним, временным повелителям, приветствуют наконец повелителя самого неумолимого рабства, Пророка, повелителя внутреннего.