Врата мистерии о второй добродетели
Врата мистерии
о второй добродетели
Работая над «Новым богословом», Пеги уже закончил в основном. «Врата мистерии о второй добродетели», которая была издана месяц спустя. «Мистерия о надежде» создавалась во дни глубокой тоски, «бездны отчаяния»: одиночество растет, окружающие равнодушны, кое-кто из прежних друзей отдаляется, семейные проблемы, а тем самым и его участие в церковных таинствах не улажены. Ко всему этому прибавляется его страстная любовь к Бланш Рафаэль, сотруднице «Тетрадей».
Многозначительна его фраза из письма к г-же Фавр от 4 сентября 1910 г.: «Дорогой друг, я очень страдаю… [но] предпочту скорее заболеть от работы, чем изменить своему призванию из-за сердечных неурядиц».
Это долгая борьба с собственным сердцем прекратилась только осенью 1912 г., после того как Бланш, по уговору Пеги, вышла замуж. Как отмечает Б. Гийон, «Врата» — это мистерия «надежды на надежду».
В ней Пеги борется с отчаянием, которое есть «великое искушение», — словно «голос тоски, сопровождающий от начала до конца чистую мелодию надежды» (Б. Гийон).
В мистерии речь идет о созерцании самого Бога Отца, от имени которого говорит сестра Жервеза, которая здесь еще больше, чем в предыдущей мистерии, являет образ Церкви. Надежда — это глубоко личная тема Пеги. До него мало кто выражал любовь Отца с такой смелостью. Г.-У. фон Бальтазар высоко оценил новизну богословского откровения этих страниц.
(Входит сестра Жервеза)
Сестра Жервеза:
Вера, которая Мне угоднее всего, — говорит Бог, — это надежда.
Вера не удивляет Меня.
Тут нечему удивляться.
Творение Мое до того внятно говорит обо Мне.
И солнце, и луна, и звезды.
Все творения Мои.
Светила небес и суда морей.
Полнота всего, что Я сотворил.
На лице земли, на лице вод.
Ход светил по тверди небесной.
Ветер, веющий над морем, и ветер, веющий по долине.
По тихой долине.
По укрытой долине.
Травы, и скоты, и звери лесные.
И человек.
Творение Мое.
И народы, и люди, и государи, и народы.
И муж, и жена, его спутница.
И более, нежели что-нибудь иное, — дети.
Творения Мои.
Взгляд дитяти, голос дитяти.
Ибо ведь дети — больше творения Мои. Чем взрослые.
Их еще не исказила жизнь. Не исказила земля.
И меж всеми они — служители Мои. Прежде всех.
И голос дитяти чище, чем голос ветра в тиши долины.
В затворе долины.
И взгляд дитяти чище, чем лазурь небес, и млечность небес, и чем луч звезды в мирную ночь.
О да, творение Мое весьма внятно говорит обо Мне.
На лице гор, и на лице равнины.
Во хлебе, и в вине. И в муже, готовящем землю к севу, и в муже, совершающем сев, и в жатве, и в сборе винограда.
Во свете, и во мраке.
И в сердце человеческом, которое таково, что глубже его нет во всем мире.
Во всем тварном мире.
Которой до того глубоко, что непроницаемо для любого взора,
чтобы этот мерцающий огонек пронизал глубину миров,
чтобы этот трепещущий огонек пронизал глубину времен,
чтобы этот вздрагивающий огонек пронизал глубину ночей.
С того самого мига, когда благодать Моя заструилась ради сотворения мира.
Каждый миг, когда благодать Моя струится ради сохранения мира.
С того самого мига, когда кровь Сына Моего заструилась ради искупления мира.
Огонь, которого не тронет, не угасит никакое дуновение смерти.
Что приводит Меня в удивление, — говорит Бог, — так это надежда.
И я больше не возвращаюсь к этой теме.
Эта надежда, немудрящая с виду.
Эта девочка надежда.
Бессмертная.
Ибо три добродетели Мои, — говорит Бог.
Три добродетели, творения Мои.
Дочери Мои, дети Мои.
Они подобны другим творениям Моим.
Из породы людей.
И Вера — это верная Супруга.
Любовь — это Мать.
Мать, пламенеющая, переполняемая благосердием.
Или старшая сестра, которая все равно, что мать.
А Надежда — это девочка, немудрящая с виду.
Она пришла в мир на Рождество в прошлом году.
Она все еще играет с дядюшкой Январем.
С его деревянными башмачками на немецкий манер, покрытыми писаным инеем.
И с его деревянными волом и ослом на немецкий манер.
Крашеными.
И с его яслями, наполненными соломкой, которую ни вол, ни осел не кушают.
Потому что они же из дерева.
И этой-то девочке дано пронизать все миры.
Этой девочке, такой немудрящей с виду.
Ей одной, что не дает упасть другим, ей дано пронизать миры.
Как той звезде, что привела Трех Царей из недр Востока.
К колыбели Моего Сына.
Как тому огоньку мерцающему.
И вот она одна поведет всех Добродетелей и все Миры.
И огонек пронижет тьму вековечную.
Кроме Моего взора.
В буре, сотрясающей листья деревьев в лесу.
И, напротив, в тишине ясного вечера.
В песках моря и в звездах, рассыпанных, как пески, в небесах.
Любовь, — говорит Господь, — не удивляет Меня.
Тут нечему удивляться.
Эти бедные творения до того несчастны, что им нужно было бы иметь прямо-таки каменные сердца — иначе как они могли бы не являть любви друг к другу.
Как они могли бы не являть любви к своим братьям.
Как они могли бы не отводить хлеба, насущного хлеба, от своих уст, чтобы поделиться с бедными детьми, проходящими своей дорогой.
И ведь Мой Сын явил им такую любовь.
Мой сын, их Брат.
Такую любовь.
Но надежда, — говорит Бог, — вот что Меня приводит в удивление.
Даже Меня.
Тут есть чему удивляться.
Что эти несчастные дети видят, как идут дела, и все-таки они надеются, что завтра дела пойдут лучше.
Что они видят, как идут дела сегодня, и все-таки надеются, что дела пойдут лучше с завтрашнего утра.
Это удивительно, и здесь, пожалуй, самое великое из чудес Нашей благодати.
И Я Сам не перестаю удивляться.
И отсюда следует, что сила Моей благодати и впрямь невероятна.
И что она струится из своего источника, как поток неистощимый.
С того самого первого раза, как она заструилась, так она и струится до сего дня.
В творении Моем, естественном и сверхъестественном.
В творении Моем, духовном, и плотском, и снова духовном.
В творении Моем, вечном, и временном, и снова, вечном. Смертном и бессмертном.
И в этот раз, о, в этот самый раз, от этого самого раза, как она заструилась потоком крови из пронзенного ребра Моего Сына.
Какой же должна быть Моя благодать, какой должна быть сила
Моей благодати, чтобы эта малая надежда, что меркнет от дуновения греха, что трепещет под всеми ветрами, что обмирает от малейшего веяния, — была такой неизменной, блюла себя такой верной, такой прямой, такой чистой; и непобедимой, и бессмертной, и такой, что загасить ее невозможно; чтобы этот огонек при святыне, неугасимо пламенеющий внутри верной лампады.
(Перевод С. С. Аверинцева)