Физическая деятельность

Физическая деятельность

(1a) Чтобы развеять чувство постоянной необходимости быть занятыми, мы вспоминаем изумительный разговор за обеденным столом. Когда все доели десерт, мы вскочили и сразу же помыли посуду, потому что не могли продолжать беседу из-за беспокойства. Возможно, во время разговора мы ощущали себя «не на месте» и бессознательно надеялись, что, погрузившись в мытье посуды, мы избежим неуверенности и неловкости. Наша бесчувственность, проявившаяся в возне с посудой, погубила разговор. Сожалея о своем поступке, мы смотрим сквозь тройственную видимость якобы прочного услужливого «я», якобы прочных невыносимо грязных тарелок и якобы прочной безотлагательной задачи – мытья посуды, и представляем, что ведем себя в этой ситуацией иначе. Мы пытаемся почувствовать, что проектор остановился и волна нашего стремления что-нибудь сделать осела. Затем мы представляем, как с удовольствием продолжаем разговор, не испытывая при этом беспокойства. Мы убираем со стола только после окончания беседы.

Вспоминая другого человека, который страдает компульсивным синдромом «мытья посуды», мы размышляем о том, каким беспокойным и несчастным он становится из-за этого синдрома. Вместо того чтобы быть нетерпимыми, мы желаем ему или ей освободиться от этого страдания. Мы представляем, как говорим человеку, что, конечно же, можно заняться посудой позже.

(1б) Чтобы преодолеть стремление командовать окружающими, мы вспоминаем, как видели родственника или друга сидящим без дела перед телевизором. Осознавая тройственную сцену якобы прочного полицейского – «я», якобы прочного ленивого бездельника и якобы прочного полезного действия, которое оправдывает существование этого человека, мы пытаемся понять ее нелепость. Представляя выключающийся проектор, мы пытаемся чувствовать, как наша напряженность ослабевает. Волна импульса теряет силу, и мы больше не чувствуем, что вынуждены приказывать человеку пошевеливаться. Мы представляем, что просим его или ее что-то сделать, только если есть неотложное дело, в противном случае мы сдерживаем себя.

С пониманием и состраданием мы представляем, как похожим образом освобождаем собственное тройственное негодование тем, что другие указывают нам. Мы представляем, как спокойно отвечаем человеку, что нам нравится телевизионная передача, либо, в случае неотложного дела, просто встаем.

(2) Чтобы перестать рассчитывать на то, что другие постоянно будут делать все за нас, мы вспоминаем, как, сидя за столом, заметили, что у нас нет салфетки. Отвергая нелепое тройственное чувство якобы прочного аристократа «меня», якобы прочного прислуживающего «тебя» и якобы прочного действия человека, который стремится угодить чужим потребностям, мы представляем, как этот кинофильм внезапно заканчивается. По мере того как волна нашего беспокойства оседает, мы представляем, что берем салфетку самостоятельно.

Размышляя о другом человеке, который ожидает, что мы будем ему прислуживать, мы применяем тот же метод: стараемся успокоить собственную тройственную реакцию негодования или услужливости. Мы представляем, как вежливо говорим человеку, что еще не поели, либо, если мы уже закончили, просто подаем человеку то, что он или она хочет.

(3) Чтобы преодолеть боязнь что-либо делать, мы вспоминаем, как нам надо было заменить картридж в принтере. Наш ум проецировал нелепую тройственную сцену якобы прочного некомпетентного «я», якобы прочного невыносимого устройства и якобы прочной нерешаемой задачи. Представляя, как проектор выключается и превращается в миф, мы пытаемся успокоиться. По мере того как волна импульса к действию слабеет, мы представляем, что решаем проблему непосредственно, не драматизируя ее. Даже если мы ничего не добьемся, мы не станем бесполезным человеком. Мы представляем, что пытаемся самостоятельно разобраться с заменой картриджа и обращаемся за помощью, только когда больше ничего не остается.

Затем мы размышляем о другом человеке, который из-за недостатка уверенности в собственных силах постоянно просит нас что-нибудь сделать за него или за нее. Мы пытаемся представить, что общаемся с этим человеком, не чувствуя, что его просьба обременяет якобы прочное «я», чьей добротой все пользуются. Вместо этого мы представляем, что терпеливо учим человека выполнять эту задачу. Если он не в состоянии с ней справиться, мы представляем, что помогаем ему без негодования.

(4) Чтобы развеять чувство дискомфорта, когда другие что-нибудь для нас делают, мы вспоминаем, как поочередно вели с кем-то машину во время длительного путешествия. Этот боевик возник из якобы прочного «меня», который не владеет ситуацией, якобы прочного «тебя», который обладает всей возможной властью, и якобы прочного террористического акта захватившего власть противника. Наше прозрение прекращает тройственный кинофильм. Чувствуя, как волна ужаса успокаивается, мы пытаемся представить, что спокойно сидим на пассажирском месте. Мы также стараемся представить, что не заставляем другого человека нервничать, комментируя на протяжении всего путешествия его или ее манеру вождения.

Затем мы пытаемся представить, как нетройственно реагируем со сбалансированной чувствительностью на то, что другому человеку сложно быть пассажиром, когда мы за рулем. Мы следим за тем, чтобы веcти машину внимательно.