Выражение сердечной заботливости

Выражение сердечной заботливости

(1) Чтобы преодолеть компульсивное выражение привязанности, мы вспоминаем, как смотрели на своего супруга или ребенка и чувствовали, что мы просто обязаны сказать о своей любви. Делая это в присутствии его или ее друзей, мы смущали и раздражали его или ее. Проектор показывал тройственный кинофильм о якобы прочном, жаждущем любви «мне», якобы прочном «тебе», которое также обязано жаждать любви, и якобы прочном действии – выражении любви, которое способно заполнить внутреннюю пустоту. Понимая, что наши слова «я тебя люблю» не делают нас или нашу любовь более реальными, мы представляем, как проектор останавливается. Волна беспокойства, лежащая в основе нашей одержимости выражением любви, теряет импульс, и мы пытаемся успокоиться и не ставить человека в неловкое положение. Мы представляем, что говорим «я тебя люблю» только в подходящее время – не слишком часто и не слишком редко, а тогда, когда любимому человеку необходимо это слышать. Слова «я тебя люблю» теряют свой смысл, если пользоваться ими слишком часто.

Затем, думая о человеке, который непрерывно говорит о любви к нам, мы пытаемся ослабить собственное тройственное чувство, что нас позорят. Мы представляем, что сердечно и искренне отвечаем: «Я тоже тебя люблю».

(2) Чтобы преодолеть цепляние за то, чтобы другие выражали нам свою привязанность, мы вспоминаем, как смотрели на своего супруга или ребенка и просили его или ее нас обнять. Этот человек сказал нам не дурачиться. Хотя утешающее объятие может временно поддержать нас, оно не способно сделать нас реальнее. Понимание, что наша потребность в том, чтобы нас постоянно обнимали, напоминает маленького ребенка, прячущегося под одеялом, мы смягчаем требования. Мы представляем окончание тройственного кинофильма о якобы прочном «мне», которого никто не любит, якобы прочном «тебе», чьей «настоящей» любви нам бы хотелось, и якобы прочном действии выражения и, следовательно, подтверждения привязанности. Пока волна беспокойства, лежащая в основе нашей компульсивности, затихает, мы пытаемся представить, что просим кого-то обнять нас только в подходящие моменты, а в остальных случаях чувствуем уверенность в наших отношениях и в себе.

Вспоминая человека, у которого есть подобные высказанные или невысказанные требования к нам, мы пытаемся ослабить собственное тройственное чувство протеста, возникающее из-за того, что другие ожидают от нас определенных действий. Мы представляем, что обнимаем человека, если время и место позволяют, или говорим человеку, что обнимем его или ее позже, в более подходящих условиях.

(3) Чтобы развеять неловкость выражать привязанность, мы вспоминаем, как смотрели на любимого человека, нуждавшегося в подтверждении наших чувств. Нам трудно было сказать человеку, что мы его или ее любим. Между тем произнесение слов «я тебя люблю» или объятие не являются признаками слабости. Эти действия ничего нас не лишают. Они также не означают, что мы стали рабом своей привязанности или этого человека и больше не владеем собой. Это понимание позволяет нам смотреть сквозь тройственную видимость якобы прочного самодостаточного «меня», якобы прочного навязчивого «тебя» и якобы прочного действия – выражения привязанности – как опасной необходимости. Представляя выключенный проектор, мы пытаемся ослабить волну своей напряженности, чтобы человек не чувствовал себя нелюбимым, особенно когда он или она в подавленном настроении. Наоборот, мы представляем, что говорим «я тебя люблю» и искренне имеем это в виду. Затем мы подтверждаем это объятием.

Вспоминая любимого нами человека, которому сложно демонстрировать привязанность, мы пытаемся понять, что ему не обязательно выражать свою любовь словами, чтобы мы убедились в ее существовании. Вместо того чтобы чувствовать себя нелюбимыми или отвергнутыми, мы пытаемся сострадать ему или ей.

(4) Чтобы развеять неловкость, когда другие выражают свою привязанность к нам, мы вспоминаем собственное чувство угрозы и скованности, когда нас целовал любимый человек. Между тем мы не лишаемся независимости, когда кто-либо демонстрирует нам привязанность. Это не может превратить нас в младенца, больше не способного владеть собой. Понимая это, мы не ставим человека в неловкое положение, говоря ему или ей что-нибудь неприятное или оставаясь равнодушными. Мы представляем, что проектор остановил тройственный кинофильм о якобы прочном взрослом «мне», якобы прочном унижающем «тебе» и якобы прочном действии – незрелом проявлении любви. По мере того как стихает волна раздражения, мы пытаемся успокоиться и представить, что принимаем проявление привязанности сердечно и отвечаем по-доброму. Если источником нашей неловкости является чувство, что мы не заслуживаем чужой любви, мы напоминаем себе о естественных достоинствах своего ума и сердца. Таким образом мы пытаемся избавиться от заниженной самооценки, понимая ее нелепость.

Затем, вспоминая человека, чувствующего неловкость, когда другие выражают свою привязанность к нему, мы представляем, что с состраданием воздерживаемся от того, чтобы ставить его в неловкое положение. Мы можем выразить свою любовь иначе.