Б. Греческие, римские и еврейские концепции

Б. Греческие, римские и еврейские концепции

Библейское понимание смерти, столь уникальное в древнем мире, было одним из вкладов в позднейшую западно–христианскую мысль в этой области. Греческая философия также внесла свой вклад. До появления философов во времена Гомера (девятый век до н. э.) греки считали, что смерть приводит к прекращению всякой сознательной жизни и к исчезновению всех мыслей. От человека остается только бесплотная тень, бессознательное «существование» (Илиада, 23:69–107; Одиссея, 11:204–223). Популярный миф об Орфее повествует о почти успешной попытке героя добиться освобождения своей жены из преисподней. Однако с появлением первых греческих «научных» философов в Малой Азии (с VII по V вв. до н. э.) стали возникать вопросы о природе жизни, действительности и, конечно же, смерти. Например, Гераклит (ок. 544–484 гг. до н. э.) пришел к выводу, что огонь составляет высшую сущность в нашем мире и что человеческая душа — часть этого огня (О природе, 20,67,77). Следовательно, душа переживает смерть, тогда как человеческое тело в момент смерти просто переходит в иную форму бытия.

В том же русле развивались воззрения греческих городов (полисов), где высказывалась мысль о бессмертии через участие в чем–то более великом, чем личная жизнь. В надгробной речи Перикла, посвященной людям, отдавшим свою жизнь за их город (о которой рассказывает Фукидид в «Истории Пелопонесской войны» 2.35–46), речь идет о людях, умерших за его граждан и оставшихся благодаря своему поступку в их вечной благодарной памяти. В этих случаях бессмертие объясняется не наличием у человека бессмертной души, а принадлежностью к вечной реальности, будь то физической (например, вселенский бессмертный огонь) или общественной (например, город).

Однако ко времени Сократа (470–399 гг. до н. э.) и Платона (427–347 гг. до н. э.) о бессмертии души стали определенно говорить в публичных беседах. В качестве иллюстрации можно привести произведение Федон, где описываются последние часы в жизни Сократа. Сократ выражал веру в то, что в момент смерти душа освобождается от нечистого тела, чтобы жить на свободе, независимо от тела.

«Конечно, ты знаешь, что когда человек умирает… вполне естественно, что его видимая и физическая часть, которая лежит здесь в видимом мире и которую мы называем трупом, разлагается, распадается и исчезает… Но душа, невидимая часть, которая уходит в такое же славное, чистое и невидимое место, как она сама… будет ли она, если ее природа такова, какой я ее описал, рассеяна и уничтожена в момент ее освобождения из тела, как это принято считать? Ничего подобного… Истина состоит в следующем. Если в момент своего освобождения душа чиста и не несет с собой телесной скверны, потому что никогда не стремилась к ней при жизни, но всячески избегала ее… тогда она удаляется в то невидимое, Божественное, бессмертное и мудрое место, как она сама… Но я полагаю, если во время своего освобождения душа осквернена и нечиста, потому что всегда была связана с телом, заботилась о нем и любила его… она будет скована материальными путами… Поэтому душа, оскверненная присутствием телесных элементов, отягощена и стремится вниз, обратно в видимый мир… Смутные силуэты и очертания призраков, которые фактически разгуливают по кладбищам, — это не до конца очистившиеся души. Они сохраняют в себе какую–то часть видимого мира, и потому мы их иногда видим» (Федон, 80в–81г).

Такое резкое отстаивание бессмертия души не сразу получило всеобщее признание. Аристотель (384–322 гг. до н. э.) усомнился в правомерности теории Платона о формальном бытии, отличном от индивидуального существования; он указывал на то, что разновидности понятий могут существовать только в материальном мире. Таким образом, едва ли можно говорить о бестелесном существовании души, ибо только Бог является бестелесным духом. «Но мы должны вернуться к нашей теме и повторить, что чувства души неотделимы от материальной субстанции животной жизни» (О душе, 1.4036.17).

Подобный скептицизм был также подхвачен некоторыми латинскими писателями. Так, Лукреций (98–55 гг. до н. э.) пришел к такому выводу: «Следовательно, смерть для нас ничто, она не значит ни йоты, поскольку природа разума считается смертной… поэтому когда нас не станет, когда произойдет расставание между телом и духом, которые образуют целостную человеческую природу, тогда решительно ничего не сможет больше случиться с нами, ибо нас больше не будет» (О природе вещей, 3.830–842).

Однако эти тезисы не стали помехой для Сократа и Платона с их наглядными иллюстрациями непрерывного существования души, которые прочно закрепились в популярных верованиях, сохранившихся до нашего времени. Ими утешались люди, которые оплакивали смерть и тех, кого она настигла, — особенно когда оплакивались те, кто безвременно ушел из этой жизни в результате репрессий, войн или болезней. Эти воззрения оказали влияние даже на мышление еврейского народа, который рос на библейском наследии. Так, во 2 Маккавеев 6:30 о смерти благочестивого Елеазара сообщается следующее: «Я… принимаю бичуемым телом жестокие страдания, а душою охотно терплю их по страху пред Ним». А во 2 Мак. 12:43–45 описывается жертва за грех стоимостью в 2000 серебряных драхм с целью искупления умерших.

Во времена ранней Церкви существовали два несовместимых представления о смерти, каждое из которых по–разному решало ее проблему: библейское представление о смерти как определенном конце жизни, которая может быть восстановлена только в результате нового Божьего творения; и греческое представление о смерти как о начале новой жизни, согласно которому душа продолжает существование после отделения от тела в момент смерти. О. Кульманн драматично объяснил это различие, наглядно противопоставив отношение к смерти Иисуса и Сократа (6, с. 19–27).

Из опыта Иисуса видно, что в Библии смерть — это враг человека и Бога, губительница жизни. Библейские авторы говорят о том, что Бог избавит Своих святых из ее безжалостных объятий для новой жизни при воскресении тела. Греческая мысль, как это видно на примере Сократа, изображает смерть желанным другом, освобождающим души, долгое время томящиеся в темнице тела, для новой жизни в духе. Реалистичное изображение смерти Иисусом переносит умирающих всех веков вперед, к надежде воскресения, тогда как нереальное описание смерти Сократом не предлагает умирающим ровным счетом ничего. Эти два противоположных описания смерти, которые уже существовали в момент зарождения Церкви, потребовали от христиан и всего западного мира сделать выбор в пользу одной из версий.